Тамариск Голосов: 2 Адрес блога: http://www.liveinternet.ru/users/986923/ Добавлен: 2007-12-05 01:21:10 блограйдером Тамариск

Ерофеев-младший: «Та электричка мчалась ко мне»

2016-12-24 02:04:08 (читать в оригинале)

Тогда во всем мире — от Москвы до самых Петушков — царило два Венички Ерофеева. Один у нас в деревне, другой на Курском вокзале. И оба еле волочили ноги. Я — потому как из яслей не выходил, еще не научился, а отец — потому как выпил и ходить разучился. Это ко мне рвались его душа и тело всю книжку, к нам с матерью в гости мчалась та электричка. А что в жизни? Несколько раз Венедикт Василич до пункта все-таки добирался…
О, как не любил я его набег! Хотя пустым отец никогда не являлся: то кулек орехов мне вручит, то часы с кукушкой сопрет где-то, а то среди зимы вдруг родит дыню. Вышел Веничка, ею беременный, из Средней Азии и до нашей деревни Мышлино напрямик допер — а от Петушков это еще четыре километра по сугробам. Матушке всегда презенты на стол выставит. И вот это, я считаю, уже свинство: сам он пил и не пьянел, пил, «чтобы привести голову в ясность». Для него чекушка — высший комплимент даме. А женщина от такого глубочайшего реверанса борзела и зазнавалась (как все они). Пьяная мать рушила гармонию в доме. Нахулиганится в зюзю, а я уже не знаю, добужусь ли ее утром. Когда постарше стал — с вечера отолью у них водку в стакан и под кровать задвину. Утром по углам избы шарят — изящно, как слепые котята: «Кажется, со вчера еще оставалось малец, граммулек сто, на два стопарика», — Венедикт Василич всему любил счет, даже в таком взлохмаченном состоянии. И выдавят жалость из сынишки — торжественно подношу стакан им на радость. Похмелю маму и три километра веду ее за руку в школу — литературу преподавать (что же еще?)

На меня отец особого внимания не обращал — от каменного гостя больше бы тепла к сыну исходило. «Привет, дурачок. Пока, дурачок», — иначе Веничка меня и не называл. А я его за это — по имени-отчеству. Планку Венедикт Василич высоко задрал — я за всю жизнь так и не допрыгнул. Он же у меня гений. Ухватите за шкирбон любого гения и спросите: «Ты любишь чадо свое, сучий пес?» Он от вас морду поворотит и перстом указующим ткнет в томик трудов своих: «Читай, дурачок». Там все ответы…

И последуйте, непременно последуйте за его жестом, как бы неприличен он ни был. Ведь я еще под себя ходил, когда Ерофеев написал в своей поэме: «Там, за Петушками, где сливается небо с землей, в дымных и вшивых хоромах распускается мой младенец, самый пухлый и самый кроткий из всех младенцев». А до меня это ласковое послание дошло лишь спустя 20 лет. Когда Венедикт Василич лежал при смерти и дал указ: «Читай, дурачок», я впервые открыл «Москва—Петушки», узрел эти строки, отеческой слезой орошенные... Твердо понял тогда, почему все скитания Венички Ерофеева замыкались на Курском вокзале и он всегда возвращался в наш домик, что «там, за Петушками», и так далее.

По кой хрен я вообще родился, для нас обоих была загадка сфинкса. В блокноте Венедикта Василича сохранилась разочарованная запись: «Ждали Анну. Родился сын. Назвали Венедиктом. Суетливо, но Бог нас рассудит, верно ли мы это сделали». Они хотели не меня, понимаете?

А с какого бодуна им Анна-то понадобилась?.. Анна Андреевна исчезла неожиданно, бросив четырех детей на произвол судьбы. Которая и так в отношении Ерофеевых позволила себе многое: сначала за антисоветчину арестовали моего деда Василия, а после войны и его сына Юрия загребли. Тот как раз воровал хлеб, чтобы прокормить братьев и сестер в самое голодное время. Следующей на очереди в каталажку стояла мать Венички — за подстрекательство сына ко хлебобулочным хищениям... И вскоре ночью в дверь избы Ерофеевых бесцеремонно заколотили кирзовые сапоги. Детей с неразлипшимися ото сна глазами выстроили в линейку. «Где искать Анну Андреевну, мать вашу?» Но

такое осиротение выражали ангельские личики, что даже у тех рож, что в кирзовых сапогах, сомнений не возникло: и записки не оставила отпрыскам ушлая баба — просто ушла, вашу мать...

И вот уже старшая сестра Нина останавливается с 8-летним Венькой и 9-летним Борькой у облезлых ворот: «Потерпите. Отец вернется — возьмем вас обратно». Вместо звонка наружу торчат жалкие проводки. Высокую ограду увенчивают ржавые колючки проволоки. На Кольском полуострове такие заборы в то время — верх архитектурной мысли. И куда в 45-м их отца упекли — одно, а куда этих воробьев родная сестра сдает — то же самое. Хулиганская слободка. А Венька, хоть и крупный паренек, внутри соткан из тонких материй, за что определенно будет бит — по себе сужу. Во серых стенах детдома он стал вести дневник, от одиночества, и потом хвастал: «Я помню каждый свой день». Бывший начальник местной жэдэстанции, дед мой, в 54-м вышел из лагеря обновленным. «Раньше он с задором и вслух хулил советскую власть — теперь же все хулы были молча написаны на его лице», — говорил о нем Веничка. Бумажку о реабилитации отца Венедикту Василичу преподнесли буквально на смертном одре, чем лишний раз его просто убили. А тогда и блудная мать вернулась домой — перекантовалась в Москве… Веничка принял на грудь Анну Андреевну, но обиду на нее затаил. И при этом все равно ждал, что родится девочка и будет названа в ее честь… Чуден поворот души Ерофеевской, которая лично от меня сразу отвернулась.

Когда отец выражал интерес проверить мой троечный дневник, мучительно нос морщил: «А мой ли это сын?» Сам он отучился на все пятерки. Со 2-го по 8-й классы — в детдоме, а в 9-й и 10-й уже ходил в родном селе. Его бывшие одноклассники постоянно сбегали бродяжничать, и Веничку сиротство при живых родителях толкнуло на путь скитальца — легко он расстался с семьей. Нацепил золотую медаль на грудь и вышел из Кировска в Москву. В пути много чудес повидал: «На Кольском полуострове, кроме зеков, никого не водилось. А как перешел Полярный круг, только с севера на юг, — увидел первую березку и аж заколдобился. Встретил живую корову — и совсем разомлел», — как сказку, рассказывал Веничка.

Институты он щелкал как орехи — сменил четыре штуки. И отовсюду был изгнан на начальных курсах — за то, что нес антисоветчину. Во время собеседования на филфаке МГУ ответил на все вопросы — даже на те,

что ему не задавали. Препод устало указал ему на выход. Этот выход и был входом в университет.

Как-то, уже на кабельных работах, Веничке пришлось лезть в траншею, мимо как раз проходила женщина с ребенком и наставительно сказала своему сынишке: «Будешь плохо учиться — придется тебе, как этому дяденьке, в грязной канаве сидеть». Это о Ерофееве, у которого отродясь не было ни одной четверки!

«Веничка, ты хочешь прославиться на весь институт?» — честили его на партсобрании в последнем, Владимирском педагогическом учебном заведении им. Лебедева-Полянского. «Что вы, у меня замахи куда шире», — выступал Ерофеев. Где бы он ни появлялся, всегда собирал вокруг себя шайку единомышленников. Он сеял в их головы стихи запрещенных поэтов и библейские изречения, за что был объявлен главой религиозной секты (верующей была его матушка, и Веничка рано прочитал Библию). В институтском дворе они сходились стенка на стенку: с одной стороны его «попы» выстреливают добрым и вечным, с другой — комсомольцы с прокламациями. С третьей — девки не сводят влюбленных глаз с неформальных лидеров. Матушке пришлось выдержать конкуренцию. На свидания к отцу она приходила, сверкая улыбкой и кровоподтеками. «Свирепая ты, девка, — поражался Веничка (у него все были «девки», чтоб не путаться). — Мое сердце пожимает плечом, глядя на тебя». «Ивашкина больше пострадала», — докладывала Валька результат бабьей свары с соперницей.

Мои родители были высокие, глазастые и брюнетистые. Венедикт Василич любовно звал Вальку Зимакову «черненькой», а когда достанет — «зимачихой». В своих записках он четко фиксировал: «Состоялся второй разговор с Зимаковой». Речи она выдавала дерзкие и провокационные, блудливо поводя плечами. Оттого пошли слухи, что «попы» готовятся к их венчанию… Комсомольцы зажали Ерофеева в углу и поставили вопрос в ребро: «Кого поведешь в церковь — Ивашкину или Зимакову? С той и погонят с курса». Веничка отпирался: «Я не хочу жениться». — «Как это, подлец, не хочешь? Теперь ты обязан!» Повод для репрессий все-таки нарыли: заявились к нему в общагу с обыском и обнаружили под матрацем Библию. Секретарь институтской парторганизации вопил на собрании: «В 41-м нашу Владимирскую землю топтал фашистский захватчик. А в 62-м — Ерофеев в своих тапочках!» Постановили, что Веничка в общаге

больше не жилец, и его приютил у себя лучший друг из «попов» Вадя Тихонов (которому он, кстати, посвятил «Москва—Петушки»): «Ерофейчик, я предоставлю тебе политическое убежище». Мама публично покаялась: «На меня было оказано дурное влияние. Наложите любое взыскание», — ее оставили на курсе, и студентка Валентина Зимакова окончила институт учительницей русского, немецкого и литературы.

Для вида свой преступный союз родители оборвали. А на тайных вечерях в гостях у Вади Тихонова бросались друг другу на шею. Веничка приходит со службы весь черный (устроился истопником-кочегаром во Владимире), матушка любовно вытирала платочком остатки гари с его лица. После института они вместе переехали к ней в село Мышлино Петушинского района, где Валентина устроилась работать в школу. Тогда же и расписались без церемоний, как простые советские люди. Но по сути они так и не пожили как муж и жена. Работы там не было, да и Веничке в деревне было душно — его куда-то все манили электрички.

Я же родился в первые дни Нового 66-го года, гляжу: мать с похмелюги, еле меня держит, у ней икота… А довел ее до такого состояния Веничка, конечно. Праздник вроде семейный — муж приехал, пили вино. Утром какой-то дрянью похмелились, мамаша в непонятках: то ли бухло обратно просится, то ли я — на белый свет. А зима, метель, дороги нет. До роддома 15 километров, транспорт— четвероногий. Венедикт Василич еле Зимачиху на повозку запятил. Одной рукой вожжи держит, второй от роженицы отбивается. Она так в него вцепилась, что на запястье синяки от

пальцев запечатлелись… Еле дотянули до больницы, окотились. А я в слезы: еще бы, и ждали не меня, и напились так, будто никого не ждали!

Напрасно я о родителях, будто они конченые алкаши, говорю. Матушка, конечно, начала выпивать с мужем и делать этого с годами так и не научилась. У Венедикта Василича же был к этому не меньший дар, чем к литературе: он не хмелел в самом дурном смысле, только с утра, бывало, маялся. Эти тонкие пальцы — они дрожали, как у пианиста, когда Веничка нарезал с краешка колбасу. Разливал, вдыхал букет «трех топориков» и весь озарялся… Это был театр одного актера! А порой он собирал у нас в избе аншлаги такого масштаба, что их разгонял только местный сельсовет. Приезжал Веничка со своими друзьями — все, как он, великаны под два метра ростом и мужики дюже образованные.
Соседи наводили локаторы: из окна нашей избы звучала классическая музыка (у Ерофеева была целая фонотека). Болтали чудные гости обо всем и все высмеивали. «Поговорим о несуществующем: о деньгах Тихонова…» — любил подтрунивать Венедикт Василич над другом. Потом Вадя вставал на четвереньки и рычал, на него верхом взбирался Веничка и картавил: «Геволюция, товагищи, всегда шла бок о бок с половой гаспущенностью!» — вместе они представляли Ленина на броневичке. Я покатывался на печке, наблюдая эти спектакли. Если утром они выбирали, кому бежать за догонкой — а идти до ближайшего магазина в соседнюю деревню, — устраивали соревнование. Кто первый споткнется, декламируя стихотворение, тот и гонец.

И в этом я вижу глубокое философское значение отцовского пьянства: сколько

бы ни выпил, Веничка не терпел заплетающихся языков и сам ни разу не проиграл в этом споре. А если кто-то начинал нести ахинею, скучнел на глазах: «Мне с тобой не о чем пить». Ерофеев мерил стаканами и литературные достоинства современников: «Кому-то не налил бы ни граммули, кому-то — и то погодя — грамм сто. Василю Быкову — полный стакан, даже с мениском. Алесю Адамовичу — сверх мениска бы налил». А с писателем-однофамильцем Виктором они на дух друг друга не переносили. Чтобы читатели их не путали, когда оба стали известны, в Москве провели вечер двух Ерофеевых. Веничку публика встретила бурными овациями, к его сопернику отнеслась с прохладцей. После выступления отец отказался фотографироваться рядом с Виктором и свысока ему заметил: «Смени фамилию, не позорься!» Кстати, одно голландское издательство все равно тиснуло на книге фотку не того Ерофеева. И потом в книжном магазине несмышленый читатель подсунул Виктору «Москву—Петушки» с целью получить автограф Венички. Жаль, отец не увидел его лица!

Только после смерти Венедикта Василича я прочитал и трогательные записи в его дневнике: «Мой малыш, с букетом полевых цветов, верхом на козе. Возраст 153 дня». Наверное, были в моем детстве моменты, когда я осознавал, что какой-никакой, хоть плохонький отец, да у меня есть. Однажды даже повоспитывал — повысил на меня голос. Соседский пацан залепил в глаз снежком, вбегаю в избу, реву. Бабушка: «Кто это тебя?» Я назвал имя, а Веничка весь аж затрясся: «Не смей стучать!» На всю жизнь запомнил, даже своим детям завет деда передал.
Брал он меня и в походы по грибы. И заставлял вести им строгий учет: «Вчера был на дальней поляне. Принес: 77 подзаячников, 48 подосиновиков и несчетное количество лисичек». В этом плане Веничка был щепетильный. Он когда свою главную книжку писал — с секундомером ехал от Курского вокзала до Петушков и помечал в тексте те места, где миновал станции. Поэтому некоторые возникают прямо посреди предложения. С одной стороны — любил окружать себя мифами и легендами, с другой — по жизни цеплялся за точные цифры и даты.

Куда бы Веничка ни отправлялся в командировку — прокладывать кабель или бороться с кровососущим гнусом, — всегда посещал местную библиотеку. Какая книжка ему глянется — ту прячет под ремень штанов. И так целую библиотеку в штанах собрал! Она полностью отражала географию его

путешествий. И страсть к чтению у меня от отца. Веничка вопрошает: «Что читаешь?»— «Мастера и Маргариту». Кривится: «Ядрена мать, дальше 38-й страницы у меня не пошло!» «А мне тоже не нравится!» — поддакиваю. И ведь почти не вру.

А в 10 лет Веничка удумал меня крестить — при этом морально не подготовил. Просто надел на «дурачка» красивый костюмчик, и мы сели в Петушках на электричку до Москвы. В дороге отец вещал что-то вроде: «Пора, мой друг, пора…» — и размахивал руками. Но я его не слушал от накатившей радости совместного путешествия. По прибытии на перроне к нам присоединился его приятель, и вот мы все вместе вырулили к церкви на «Китай-городе»… Тут я понял, что меня ведут, как ягненка на заклание, — то есть впереди какой-то таинственный и неприятный обряд! Улучил момент, пока они с будущим крестным отошли к ларьку за «Кагором», — и побежал к метро. Ох и осерчал на меня Веничка: «Мы, как муд...ки, вокруг церкви бегаем, а он опять на Курском вокзале!» Сам отец окрестился, причем в католичество, только когда узнал о своей болезни. Я же в этом году с дрожью в коленях пошел в церковь и выполнил волю Венички.

С детства я понимал, что мой отец — какой-то очень загадочный писатель. Было для меня загадкой много лет — что же он там написал. А говорили, известность его облетела весь мир и дошла до самых Петушков. И вместо того чтобы гордиться этим, петушинцы кудахтали: «Сам алкаш — и нас под одну гребенку с собой равняет!» Как-то меня одна бабулька в сторонку отозвала и давай кукарекать: «Не читай папкиных книжек! Он столько грязи на нашу страну в них вылил!» А то мужики на завалинке пьют, подзывают пальчиком: «Твой батюшка — гений. Его книга — это транс-це-ден-тально!» — покрякивают. Мнения разделялись, Петушки полемизировали. А я в результате этих прений чувствовал себя отпрыском знаменитости — даже менты меня не трогали, когда пить начал. Будучи отроком, стал ловить радиоголоса — и наконец сквозь скрежет глушилок из приемника до меня донеслось: «Мы не знаем, кто скрывается за этим вычурным именем — Веничка Ерофеев, ясно одно: автор книги еврей», — в Израиле «Москву—Петушки» в 73-м году напечатали впервые. Самиздатовский текст на микропленках пришел туда буквально по рукам и без участия автора.

Помню, как матушка бросилась на шею Венедикту Василичу, когда он в 77-м году показал ей первый полученный им авторский экземпляр — во французском

переводе «Москва на водке». Книжка Ерофеева тогда уже миллионными тиражами выходила на Западе: «Сначала был на меня наплыв стран НАТО, а потом они отхлынули и пошли страны Варшавского договора». Веничка сам рассказывал, что похмелялся в строительном вагончике, когда его отыскал какой-то мусью и подписал контракт, в котором Ерофеев разрешил себя публиковать за границей: «Моя проза в розлив с 1970-го и с 1973-го на вынос». Видимо, о гонорарах он даже не задумывался — до сих пор все права на публикацию «Москвы—Петушки» в мире принадлежат французскому издательству «Альбин Мишель». Мы пытались их отсудить: сначала я доказывал, что являюсь сыном писателя («Что за Венедикт Ерофеев? Он умер! А вы — самозванец!») В результате мы остались должны юристам 20 тысяч евро за проигранное дело. При Союзе на наш адрес периодически приходили посылки с импортными шмотками: джинсы, меховая шапка, пуховик, которые доставались мне. Еще присылали альбомы с картинками из Лувра, которые Веничка загонял искусствоведам. Вот и все барыши. Но Веничке это было до фени: вообразите, что такое для советского писателя быть изданным на Западе!

В 8-м классе меня подозвала к себе учительница по химии и протянула зеленую папку с кипой печатных листков: «На, Веня, почитай». С каким трепетом я прижал эти страницы к груди, с какой опаской спрятал в ящик парты! Отец же был многогранный, как стакан, я совсем его не знал — и хоть чуточку он мог мне приоткрыться на сих страничках. Но, сволочь, опять не открылся! На перемене одноклассники похитили самиздатовскую поэму — директор застукал их в туалете с запрещенной литературой. Вся школа стояла на ушах, ситуацию обсуждали на бюро райкома или обкома — какая разница... К отцу меня так и не подпустили.

Сейчас-то я понимаю, что у родителей жизни не было, а тогда злился на обоих по очереди. Веничка у нас по полгода не появлялся, а Валька ревновала — хотела, чтобы муж принадлежал только ей. Всегда сама провоцировала конфликт. Друзья Венички утверждают, что Зимачиха ему первая изменила… В матушку влюбился директор школы и подрулил к нашему дому на санях. Входит — Веничка на него зырит с печки — и гость тут же выкладывает перед ним свою руку и сердце: «Жена у тебя просто красавица, полюбил я ее. Отдашь по-хорошему?» Батюшка ухмыльнулся: «Говоришь как Тургенев, а поступаешь как подлец». И долго

потом переживал, поминая этот инцидент.

Сам-то отец и не скрывал, что в своих отлучках «пасется среди лилий». Только после смерти прояснилась самая громадная тайна Венички Ерофеева: кто такая эта белобрысая бестия «с косой от попы до затылка», что ждала героя книжки на перроне. Ю. как раз проживала в Петушках и училась с матерью в одном институте. На страницах дневника они с Веничкой то страстно ссорятся, то отчаянно мирятся. И даже вместе ездят на Кольский полуостров к родным Ерофеева. Она и разрушила нашу семью… Мы с женой нашли ее адрес и пытались познакомиться, но престарелая Ю. отказалась освещать эту историю наотрез.

А для моей матери Венедикт Василич все равно оставался самым близким человеком в жизни. Она писала ему письма с признаниями в любви: «Я приеду к тебе. Не знаю, прогонишь или нет. Целую руки твои, тоже очень красивые». Я бегал кидать их в ящик на почту. А однажды прихожу из школы: мама рыдает над грудой конвертов, которые вернулись, не найдя адресата.

Веничка был абсолютно бездомным существом — ночевал в рабочих общагах, у друзей и своих девок… Его уже преследовал КГБ за то, что книжка вышла на Западе. Только в 75-м году Ерофеев наконец прописался в Москве и был реабилитирован перед властями. Уверен, не по любви, а только ради своего угла женился на психически нездоровой даме с ученой степенью — Галине Носовой. Ее же прельщала известная фамилия — романтической связи между ними не было. Любую попытку ее наладить Веничка называл «дурными поползновениями Носовой»/
Даже на их свадьбе рядом с женихом сидела все та же Ю.

Петушки оставались для отца романтическим местом, навроде дачи. При этом однажды Веничка появился у нас с другой молодой любовницей, Яной Щедриной. Мама спросила спокойно: «Вам стелить вместе?» К тому времени она тоже нашла себе нового супруга, скорее от безысходности: обычного сельского мужика, вместе они не спеша и без особого смака спивались. У Венички даже осталась запись в дневнике: «Валька уже не та. Но пусть все идет, как идет». За нарушение дисциплины ее и с работы потом выгнали — кто-то настучал, что опять явилась с похмелья. А матушка животных любила не меньше, чем детей, — тогда пошла в совхоз выхаживать телят. Ей уже и разницы особой не было, кого учить литературе.

Последний раз родители виделись на моих проводах в армию. Матушка закупила два ящика водки и чего-то красного. Закуску приготовить не успела… Потому что наехал Венедикт Василич — и я опять на них обиделся. У родителей за три дня до моего отбытия началась грандиозная пьянка. Забыли, зачем встретились. Входит бригадир к нам на веранду — торжественную речь толкнуть: в одной кровати дрыхнут мама, Венедикт Василич и отчим... А ведь по традиции меня всей деревней должны были сунуть в автозак. И я заваривал родителям крепкого чайку, пытался отрезвить — а они в него добавляли водку. «Это грог, коктейль англицких лордов!» — выпендривался отец. Я оскорбился и принял их же позу: тоже набрался. Проснулся с коликами в мозгу, вспомнил, что впереди казарма, — совсем затошнило. Ситуацию выправила бабушка: вынесла из данного вертепа те «патроны», что еще уцелели, и переставила их на стол в соседской избе. Родители оклемались, переползли туда… И Веничка даже принялся травить байки, как на военной кафедре МГУ их муштровал майор: «Главное в человеке — выправка», — а начитанный солдатик Ерофеев умничал: «Это точная цитата из Геринга, который, как известно, плохо кончил». После изгнания из института военкомат вообще недоумевал, куда слать ему повестку... А на тех проводах один местный житель стал упрекать Венедикта Василича за меня-безотцовщину: «Как же так… Ребенок рос, и мать его растила!» Веничка не устыдился, а восхитился: «Мужик, да ты поэт!»

О болезни отца, которую обнаружили в 84-м году, мать мне в часть не писала. «Не думала же я, что вы когда-то с ним сойдетесь», — оправдывалась она. Раньше меня от алкоголя воротило, но наша советская армия любого научит пить «шипры». Демобилизовался из Омска, а как через неделю протрезвели — матушка в срочном порядке рапортует: «У отца диагностировали рак гортани». Помните: «Они вонзили мне шило в самое горло»? — Веничка за 20 лет предсказал в своей поэме и то, что умрет в пятницу на рассвете…

Почему-то я тогда не удивился. Подозревал: с отцом нечто подобное должно случиться. Прийти к нему трезвым было бы выше моих сил. Я выстоял огромную очередь за вином на Земляном валу, опорожнил в одну харю две бутылки сухого… Венедикту Василичу тоже прихватил «лекарство» — заныкал в подъезде у мусоропровода. И правильно: вход в комнату, где он лежал, преградила жена Галина Носова: «Стой, Венька! Руки вверх!» — и обшмонала меня, словно мент. Пить Веничке было нельзя, хотя все

приносили и искушали: «Настала пора коньяков и канделябров». Организм больного ослаб, он начал пьянеть и легко переходил тот барьер, за которым начинается свинство и заканчивается вдохновение. А потом и «белочка» настигает: черт на люстре, змеи в ногах... Фу! А во время операции отца ведь и наркоз не брал — лошадиную дозу вкатили. Веничка после этого лишился голоса, писал в блокноте: «А во сне я все болтаю, болтаю…» Для общения ему пришлось использовать голосообразующий аппарат.

В первый раз боялся я предстать пред Венедиктом Василичем: вдруг отлучит от тела, я ведь за два года даже письма ему не написал… Но его голубые глаза радостно осветились — приставил к шее руку, и механический голос произнес: «Ругал я этих девок, что Веньку ко мне никак не зовут!» Я сбегал за спрятанной бутылкой, разлил… И как прорвало: говорил, говорил про себя… Отца в первую очередь интересовало: «Как у тебя с бабами и что они в тебе находят?» «Отмечают, что не такой, как все», — сообщил я. Венедикт Василич бросился к блокноту и записал мой ответ дословно: «Мой сын объясняет свой успех у женщин собственной исключительностью!» Материться при Веничке — русский язык оскорблять, он тут же реагировал: «Еб…на мать, не выражайся!» Начинать что-то «про умное» еще хуже. Венедикт Василич своим страшным тембром парировал так, что слышали все соседи. Однажды при гостях меня опустил, и я со всем своим юношеским максимализмом кинулся вон из комнаты. Очнулся только в Петушках и весь в мигренях. От обиды, как праведный Пушкин, взял в руки перо — впервые высказал отцу на бумаге, что думаю о его методах воспитания сыновей. «Зачем ты меня

вообще рожал? Чтобы всю жизнь принижать?» — лились на бумагу слова и выражения. Потом отец об этом не припоминал. Только после его смерти я нашел свое письмо в одном дневнике — Веничка отредактировал в нем каждую строчку и снабдил эти правки уничтожительными ремарками на полях. Я тогда выкрал это письмо из архива вдовы, зашел в туалет и сжег его, сам сгорая от стыда… В голове стучали слова Венедикта Василича: «Ничто не вечно, кроме позора».

А вообще и для меня, и для матушки он был щедрым на прощение: «Что с тебя взять, пойдем похмелимся, дурачок». Я ведь до такой пошлятины по пьяни скатывался, что видел: мучаю родного отца. Не зря мне его друг Флер однажды подписал приговор: «Не пей, Веничка, ты не гений». О чем я и раньше догадывался. Хотя чем-то я Венедикта Василича, видимо, забавлял. «Принес?» — приподнимался он на локте с азартом. Я откашливался и заводил шарманку: «Маленький мальчик на лифте катался, все хорошо, только трос оборвался…» Веничка беззвучно сотрясался от распирающего его смеха. Вот собирал для него стишки, анекдоты… Такие аудиенции длились не больше суток — Веничка уставал ржать, потому ставил рамки с порога: «Ты к нам на сколько?»

В коридоре перед квартирой суетились сумасшедшие бабенки: у одной на коленях ворох бумаг, другая с бутылкой, завернутой в газету «Правда»… Боялись не успеть выпить с Ерофеевым. Начинающие поэтессы требовали от умирающего благословения. Одну такую дуреху отец у меня на глазах выгнал: «Пшла вон со своими стихами — мне блевать нельзя!»

Людям было до него дело —

преследовали до самого конца. В 88-м году «Москву—Петушки» наконец опубликовали в журнале «Трезвость и культура». В сильно сокращенном виде, зато миллионными тиражами. Заплатили ему за публикацию хорошо, и пустым я от отца опять не уходил: «Проводил Веньку, снабдив 35-ю рублями», — читаем в дневнике. Тогда на Веничку набросились журналисты. «Меня беспокоит не их запоздалость, а их суетливость», — вздыхал он. Помню, одни телевизионщики решили снять Веничку на Красной площади, куда по сюжету никак не мог попасть его герой, но отец, конечно, сто раз бывал. И больного долго держали перед камерой, Мининым и Пожарским на ветродуе...

Когда в 84-м году за границу просочилась информация, что у Венедикта Ерофеева рак, его пригласили во Францию от Сорбонны —обещали сделать бесплатную операцию, согнать в кучку лучших врачей. И вот Веничка в мыслях уже шагает по Елисейским полям, запивая их «Мерлом», когда советские власти находят большой перерыв в его трудовой деятельности и запрещают выезд. «Ладно бы речь шла о турпоездке, но о жизни человека… — говорил Ерофеев. — Умру, но не пойму этих скотов».

«Я хотел бы собрать в одной комнате всех любовниц — и посмотреть на их общение сверху», — когда-то шутил Венедикт Василич. И ему это удалось — у кровати больного все 5 лет кроме законной супруги Галины Носовой по очереди дежурили Яночка Щедрина и его последняя любовь Наташа Шмелькова. Жена то терпела этих девок, а то выставляла за дверь. Когда Веничка ворчал и становился невыносим, Галина сама звонила

Шмельковой: «Наташа, приезжай, ему плохо» — и допускала их отношения в соседней комнате. Наташа была самая юморная девка — Веничка смеялся над ее словами сквозь боль. Потом срывался на нее, и Шмелькова клялась: «Больше ты, Веничка, меня не увидишь!» Но всегда возвращалась дальше его развлекать. Ю., напротив, прервала с ним общение: «Мне инвалид не нужен», — так и выразилась, опять же напоследок его убив.

В бабах Веничка вообще был разборчив: все, кто окружал его по жизни, — красивые, умные и в разной степени с прибабахом. Нормальная женщина разве станет такого терпеть? Если отдельно взять Галину Носову, то в последние годы со дня на день она ждала Нобелевскую премию. «Потерпи, еще годок поживи — и дадут», — просила она мужа. Он терпел и смеялся. Веничка прозвал ее «надсада», и когда она, бывало, разбушуется, сам звонил санитарам — сдавал супругу в «Кащенко». Кроме психозов у Носовой явно была мания величия. «Я хоть жена известного русского писателя, а ты, е.. твою мать, кто?» — кидала она Ерофееву. Носова отказалась хоронить мужа на Ваганьковском кладбище, объяснив это тем, что там лежат конкуренты Венички: «Это кладбище Высоцкого, пусть Кунцевское будет за Ерофеевым!» В общем, женщина была с размахом.

После данной трагедии Галина доживала свой век в жанре детектива. А какой детектив без погони? Захотели мы с женой ознакомиться с дневниками отца. Приходим — Носова что-то темнит и глаза долу роняет: «Здесь их нет — бумаги в надежном месте». Сложила все 36 блокнотов в чемоданчик и три года носилась с ним по Москве, перепрятывая с места на

место. Весьма удачно скрывалась от преследователей, хотя никто за ней не гнался. И какой детектив без неожиданной, а лучше — даже мистической развязки? На исходе августа 93-го к земле приближалась одна популярная в научных кругах комета. Ученый-статист Галина Носова открыла окно на 13-м этаже и вылетела навстречу небесному телу. По ее расчетам и чертежам, оставленным на столе, ровно в 23 часа они с кометой должны были столкнуться. (Кстати, Яна Щедрина через несколько дней после смерти Венички упала в лестничный пролет.) Ну какой же детектив без жертв?

Тогда наследницей дневников Ерофеева стала мать Носовой. И только в 98-м году она нам их отдала — наконец я получил доступ к тайным мыслям отца. Больше всего боялся там увидеть заметки вроде «на сынишке природа отдохнула»… А вот такой нежности и снисхождения к себе с его стороны никак не ожидал.

Мама не поехала прощаться с отцом — только плакала и икала, плакала и икала. А у меня его уход все время в голове. «Когда приедешь, Венька?» — «11 мая». Почему я так сказал? Мне даже никто не сообщил, что отец 7-го уже впал в беспамятство, а я прибыл на день раньше обещанного… Квартиру открыла какая-то посторонняя девка: «Веничка, скорей беги в больницу!» И я дежурил у его кровати до утра 11-го мая, когда хрипы прекратились — Венедикт Василич открыл глаза, удостоверился, что я пришел, как условились, и сомкнул веки.

Думаю, отец искренне верил в свое бессмертие… Еще году в 86-м он случайно услышал по радио «Немецкая волна»: «Скончался русский писатель

Венедикт Ерофеев». И говорит нам с улыбкой: «Дайте-ка мне зеркальце». — «На, Веничка». Подышал на него — не запотело: «Значит, правда. Но даже если меня приговорят к повешению, я встану через час и пойду», — очередной миф про себя отец тогда принял «на ура».

В один из своих первых визитов я набрался смелости и выпросил у Венички «Москву—Петушки». Он нехотя достал тот самый французский экземпляр, из-за которого они с матушкой когда-то так сжимали друг друга в объятиях. Сказал ревниво: «На вынос такому оболтусу не дам — читай при мне». Я вышел на балкон и уткнулся в книгу. Периодически из-за тюли показывалась седая голова Венички: «Что же ты, дурачок, не смеешься?» И я, конечно, ржал. Но мне было не до смеха. «Когда тебя нет, мальчик, я совсем одинок. Ты бегал в лесу этим летом? И наверно, помнишь, какие там сосны? Вот и я как сосна… Она такая длинная-длинная и одинокая-одинокая-одинокая, вот и я тоже». Вдохнул я эти отцовские признания — и выдохнул. И ничего не почувствовал. Ни его, ни себя не узнал в этих фразах. Только в одной меня узнаю — что «любящий отца, как себя самого».

А ведь Веничка тем самым мне давал аванс, и я перечеркнул его надежды — и прежней жизнью, и последующей. В институт не поступил, а работая в совхозе, пил так неумело, что жена буквально с того света вытянула… Думаете, легко жить под именем Веничка Ерофеев и быть при этом среднестатистическим муд..ком?

Отец хвалился тем, что знает наизусть Библию, я то же самое теперь могу сказать про «Москву—Петушки». Но страницы про себя хотел бы забыть — и

в книге всегда их пропускаю: я недостоин этих строк… И вы лучше не лезьте в наши внутрисемейные дела — пролистывайте к чертям всю его любовь к сыну, начинайте с того момента, где у Венички сперли четвертинку…

---

Алиса Фрейндлих: Мой муж превратил театр в бордель!

2016-12-24 01:18:00 (читать в оригинале)

Откровенное интервью великой актрисы накануне юбилея
8 декабря отмечает юбилей первая леди петербургской сцены - Алиса ФРЕЙНДЛИХ. Среди праздничных забот и хлопот она пообещала встретиться с корреспондентом «Экспресс газеты» на пять минут, но неожиданно для себя разговорилась.
- 75 лет - возраст преклонный?
- Если и преклоняюсь сейчас, то только перед любимыми внуками. Молюсь, чтобы и дальше все у них шло хорошо.
- У внуков возраст тинейджеров, масса соблазнов. Что вы делаете, чтобы уберечь их?
- Никита ростом под два метра, учится в Щуке. У него появилась девочка, я ее уже видела и пока ничего внуку не советую. Пусть сам разбирается, что такое хорошо и что такое плохо. Анечка хоть со сложным характером, но по духу мне близка. В школе сначала была застенчивой, а теперь старается быть более пробивной. За словом в карман не лезет. Пережила уже первую любовь... Жизнь - как у всех подростков ее возраста.
- Как вам удается так потрясающе выглядеть?
- Спасибо за комплимент. Конечно, хорошая косметика помогает. Люблю для ухода за лицом делать свои «произведения». Использую оливковое масло, натуральные ланолиновый и спермацетовый кремы. Для моей кожи эта нежная маска - самая подходящая. Но думаю, дело не только в кремах.
Пять лет назад Алиса Бруновна отмечала свое 70-летие с внуками Анной и Никитой
Пять лет назад Алиса Бруновна отмечала свое 70-летие с внуками Анной и Никитой
Я, к сожалению, по отношению к себе очень недисциплинированная. Хочу убрать талию - для этого нужно утром 15 минут делать упражнения, а мне трудно на это решиться. Пока соберусь, уже надо бежать на репетицию. Сейчас я похудела, потому что работаю над спектаклем. А дальше опять поправлюсь на три-четыре кило, и лень будет утром просыпаться, и в еде по-прежнему буду ни в чем себе не отказывать.
- Чем особенным вы любите себя побаловать?
- Выпечкой и сладким.
- А что чаще всего у вас в рюмашке?
- Кампари с соком. С удовольствием выпью и водочки.
- Бывает день, когда мужчины на улице на вас не обращают внимания?
- Если бы это произошло, мне бы стало дурно. Вниманием мужчин я не обделена до сих пор. Но мне хорошо с собой. Одиночество - любимая краска на сцене, когда я играю - осенняя и спокойная. Мужчина сейчас мне нужен, когда что-то ломается. Тогда я вызываю слесаря.
Зрители с неизменным восторгом встречают каждую новую роль Алисы Бруновны. Кадры из фильмов «Похождение зубного врача»...
Зрители с неизменным восторгом встречают каждую новую роль Алисы Бруновны. Кадры из фильмов «Похождение зубного врача»...
После блокады подъедаю все хлебные крошки
- У вас долгая жизнь, были, конечно, и обиды. Вы злопамятны?
- Один черный день из детства помню, как будто это было вчера. Когда отец, придя с репетиции, заснул на часок, я нанесла ему тени под глазами и поцарапала при этом веко. Я была сильно, очень даже сильно выпорота и поставлена в угол на колени, да по русской традиции еще и на горох. Мама, придя с работы, мне еще добавила, сильно отшлепала по попе. Мне было очень жаль себя и обидно, что взрослые не поняли шутку.
- Фамилия вам жить не мешала?
- У папы, Бруно Фрейндлиха, были неважные отношения с властями Ленинграда, в том числе и из-за фамилии. Меня не хотели принимать в школу, заставляли папу дать мне материнскую фамилию. Я ревела и требовала своим голоском, чтобы оставили мне прежнюю. Я любила и папу, и свой древний немецкий род. Жить, дружить и влюбляться моя фамилия мне даже помогала.
- А какова судьба вашей семьи?
- Папа из-за крайней дистрофии был вывезен из Питера. Мама погибла при бомбежке. Сестру посадили по 58-й (контрреволюционные преступления. - А. М.). Брата расстреляли. Я тоже стала дистрофиком и выжила благодаря бабушке. Она меняла наш фамильный хлам на крупу и умело делила пайки хлеба. Я подъедаю все хлебные крошки и сейчас. Не пользуюсь льготами блокадницы, автоматически их перечисляют в детский дом. Мне достаточно зарплаты в театре и гонораров за съемки и концерты.
...и «Служебный роман»
...и «Служебный роман»
- Какие клички были у вас в школе? Как вы воспринимаете шутки над собой?
- В школе я была маленького роста. Часто ко мне на переменке подбегал мальчишка выше ростом, дергал за косички, давил на плечи, при этом повторяя: «Лиса Алиса, я твой кот Базилио». Я не обижалась, убегала, потому что вечно куда-то опаздывала, даже на репетиции в драмкружок. В одном из этюдов я была бабкой, продающей гуся, и кричала с удовольствием: «Покупайте гуся! Он большой и несет яйца». Смеялись потом все, когда дошел смысл сказанного. На уроках я была полным бараном почти по всем предметам, учителя называли меня актрисой. Меня мутило, когда я разбиралась в формулах. И все же физичка ставила мне тройки со словами: «Ладно, на сцене ты совершенно другая, и сумасшедшая бываешь, что с тебя взять на уроках?»
Сумасшедшую барыню Феклушу в «Грозе» Островского, а также мужчин - Бальзаминова и Леля из «Снегурочки» - я играла, пока наша знаменитая 239-я школа, охраняемая львами у фасада, не слилась с 209-й мужской школой и появились в кружке мальчики с хорошими задатками. И не только актерскими. Жить стало веселей, и мы на вечерах танцевали фокстрот и танго. Я чувствовала на своей талии дрожащие руки мальчишек, и еще что-то очень твердое прижималось ко мне.
Поступив в театральный институт, я опаздывала на лекции профессора Зока. Знала, что он был ко мне не равнодушен. Когда Борис Вульфович - вечно подтянутый, при бабочке - тет-а-тет разговаривал со мной, я обращала внимание, что больше бабочки оттопыривается его «кис-кис».
С годами, когда я уже работала в театре, я пересеклась с Зоком. У него умерла жена, но как всегда он был при бабочке. А «кис-кис» был незаметен, «бабочки» туда больше уже не влетали.
Когда ВЛАДИМИРОВ узнал... (фото ip-vladimirov.narod.ru)
Алиса ФРЕЙНДЛИХ и Игорь ВЛАДИМИРОВ (фото ip-vladimirov.narod.ru)
Не получила Госпремию за «Служебный роман»
- Бывало так, что вы попадали в неловкое положение?
- У меня была главная роль в «Служебном романе» Эльдара Рязанова. Фильм получил Государственную премию. Я - единственная, кто эту премию не получил. Было неловко мне, когда все спрашивали: «Почему?» Я и сейчас не могу ответить.
- В Театре Ленсовета мне рассказали, как вы не один раз выпускали пар на супруга Игоря Владимирова перед расставанием.
- Кобель, он и есть еб...ный кобель, хотя я безумно ценю его талант режиссера и актера. Его так называла, поскольку он начал пить и распускал вожжи. Одно время театр стал для него собственным борделем. Приглашал артисточек и прочих не для работы в театре, а для собственной забавы. Решил, что я стерплю, ведь я всегда была для него ручной собачонкой. В общем, и я позволила себя чуть-чуть свободы. Поклонники у меня всегда были, но в собственной шкале ценностей я себя ставила значительно выше доступных театральных шлюх.
Игорь Владимиров взял меня всем. Был старше на 16 лет, мудрее, а чувство юмора просто ошеломило меня. Он был легок в общении. С возрастом его характер изменился. Он стал нетерпим ко всем, ко мне в первую очередь. После развода мы еще долго работали вместе, понимали на репетициях друг друга с полуслова. Владимиров болезненно воспринимал мои успехи в кино, потом стал сниматься сам.
- Другие мужья оставили такой же глубокий след в вашей жизни?
- Володя Карасев - журналист, был нужен мне как отдушина, как мужчина. Но все приедается, и секс с нелюбимым в первую очередь. У нас были совершенно разные пристрастия. Впрочем, я совершенно уже его не помню.
Юрочка Соловьев работал актером. Способностей в лицедействе имел мало, зато был отличным парнем и очень талантливым художником-самоучкой. Мне с ним было хорошо, хотя он, как никто другой из моих мужей, ревновал меня к профессии. Юра предложил мне уехать в Германию, у него там появилась работа. Я отказалась, и мы расстались.
...что жена наконец-то изменила ему с молодым актёром Мишей БОЯРСКИМ, то в гневе выгнал его из театра
Алиса ФРЕЙНДЛИХ С Михаилом БОЯРСКИМ
- Вам удается совладать с эмоциями?
- Когда меня что-то раздражает, а я в обществе и не могу выплеснуть негатив, растущий как снежный ком, я просто играю человека, который ко всему относится спокойно. Скажем, за кулисами после спектакля иду с всклокоченной головой или, когда снимают грим и мое лицо превращается в старую ж...пу, ко мне подходят и хотят фотографироваться. Как я реагирую, вы догадываетесь? Мат - неотъемлемая часть русского характера. Вообще же мой главный недостаток - то, что я паникер и трусиха.
- Когда вы бываете счастливы?
- Я была счастлива, когда моя дочь Варя вышла замуж за Сергея Тарасова. У Сергея удалась карьера, он был вице-губернатором Питера. Они подарили мне долгожданных внуков - Никиту и Нюту. Я была очень дружна с зятем. Обучала его правильной русской речи, закрепляла кнопками слова с правильным ударением в их квартире. Зять относился ко мне как к сверстнице, хотя и был значительно моложе.
Уже 1,5 месяца как он оставил семью и сошелся с балериной Александринского театра Анастасией Колеговой. В душе бывший зять остается мне близким человеком... Забыть Сергея - это значит остановить в своей душе чувства любви и привязанности. Наша семья в трауре. (Вице-губернатор Санкт-Петербурга Сергей Тарасов трагически погиб при взрыве «Невского экспресса». - А. М.)
- Как собираетесь встречать Новый год?
- Вся наша семья крещена в лютеранской церкви. Скоро Сочельник и Рождество, мы все пойдем на церковную службу. И в доме будет пахнуть пирогами, я их испеку по старинному бабушкиному рецепту.

---

Исторический роман. Игорь Владимиров

2016-12-24 01:14:36 (читать в оригинале)

Более 40 лет Игорь Владимиров был главным режиссером Академического театра им. Ленсовета. Он сделал этот театр одним из лучших коллективов Советского Союза, воспитал шесть поколений актеров, а спектакли "Трубадур и его друзья", "Укрощение строптивой", "Дульсинея Тобосская", "Люди и страсти" и многие другие прославили Театр имени Ленсовета на всю страну. Именно на сцене этого театра вспыхнули актерские звезды Алисы Фрейндлих и Михаила Боярского.



В программе Игоря Владимирова вспоминают: Александр Белинский, Алиса Фрейндлих, Михаил Боярский, Сергей Мигицко, Ирина Мазуркевич, Варвара Владимирова, Геннадий Гладков, Валерий Плотников.

---

Последняя любовь Игоря Владимирова

2016-12-24 01:11:30 (читать в оригинале)

Актриса Инесса Перелыгина столько раз уходила от своего знаменитого мужа... подышать воздухом

Игорь Владимиров был из тех мужчин, что вспыхивают мгновенно1 января Игорю Петровичу Владимирову исполнилось бы 85 лет. 20 марта - пять лет со дня его смерти… О выдающемся актере и режиссере, создателе неповторимого театра - Театра имени Ленсовета рассказывает актриса Инесса Перелыгина-Владимирова. Кстати, читатели «Смены» одними из первых узнают, что Инесса буквально на днях присоединила к своей фамилии фамилию покойного мужа.

«Он угостил меня бананом»

- Инесса, что привело вас в Театр имени Ленсовета?

- Пути Господни неисповедимы. Я работала в Русском драматическом театре в Таллине. Когда в открытую заговорили о выходе Эстонии из СССР, начала подыскивать работу в театрах Москвы и Ленинграда. В поле моего зрения попал и Театр имени Ленсовета.

«Ты идешь показываться к Владимирову. Обязательно спой «Шаланды, полные кефали…», - посоветовала подруга. - Это его любимая песня!»

«Шаланды» на показах пели все! Но я спела «Фраер, толстый фраер…» Розенбаума. Владимиров остался доволен: «Это близко к «Шаландам». Замечательно! Но… хорошо бы вам еще раз показаться». Игорь Владимиров был единственный режиссер, которому я показывалась пять раз! В чем, конечно же, необходимости не было. Он позвонил мне в Таллин: «В каких спектаклях вы заняты?» И специально приехал посмотреть. Однажды, продрогшая за ночь в поезде, я увидела Игоря на перроне Варшавского вокзала. «Вы что здесь делаете?» - «Вас встречаю…» Он усадил меня в свою «Волгу», напоил кофе из термоса, угостил бананом.

«Во мне увидел Софи Лорен…»

- Вам не показалось странным, что вас встречает режиссер такого ранга?

- Об этом я как-то не думала. Меня удивило уже то, что он приехал встречать. Но наши отношения складывались не так просто, как может показаться. Игорь человек был горячий. Вспыхнуть мог из-за пустяка. На одном из показов ему что-то не понравилось, и он начал на меня орать! «Ну, думаю, гори все синим пламенем!..» Взяла и уехала в Москву! Евгений Симонов брал меня в свой театр. Написала заявление. И тут позвонил Игорь. Разыскал телефон через подруг. «Почему ты Новый год встречаешь не со мной?» - «А почему я должна встречать с вами?!» - «Да потому, что ты нужна… театру!»
Позже выяснилось, что роль, которую Владимиров предложил мне, репетирует другая актриса. Но решение я приняла, и обратного хода не было.

- Когда вы поняли, что Игорь Петрович неравнодушен к вам?

- Не знаю. Сегодня он мог быть неравнодушен, а завтра… Игорь был из тех мужчин, что вспыхивают мгновенно! И любой понравившейся женщине готовы говорить: «Люблю!» И это никакая не ложь. Поэтому я долго его признания не воспринимала всерьез.

- Вы красивы. Но ведь в окружении Владимирова было столько красивых женщин! Как вы думаете, что его привлекло в вас?

- Игорь рассказывал, как однажды в мужской компании они обсуждали идеал женщины. И пришли к выводу - это Софи Лорен! «В тебе-то я и увидел Софи Лорен! - сказал он. - Женщина не обязательно должна быть красивой. Но в ней обязательно должна быть изюминка!»

«Игорь был страшно одинок»

- Первая ваша роль в Театре Ленсовета - Королева в спектакле «Двуглавый орел» - дело случая?

- Думаю, да. Спектакль ставился к 45-летию творческой деятельности Владимирова. Репетировали долго. За это время мы с ним успели съездить в Ялту на юбилей Михаила Пуговкина. Я вернулась в Питер, а Владимиров продолжил отдых в Доме актера. Он просил звонить ему. Даже на пляж. Звоню. Через громкоговоритель на пляже объявляют: «Владимиров, к телефону! Звонит Инесса!» Игорь был в море. И весь пляж, пока он плыл к берегу откуда-то из-за буйка, развлекался, скандируя: «Игорь! Игорь!.. Инесса! Инесса!..»

- До вас наверняка доходили слухи, что Владимиров, мягко говоря, неравнодушен к женщинам?

- Я знала. А что плохого? Игорь был нормальный мужчина! В наше время это такая редкость! А злые языки есть везде, в любом коллективе. Меня больше интересовали наши с ним отношения. С Алисой Фрейндлих они развелись лет за десять до меня, и по большому счету Игорь был страшно одинок!

Мы очень долго с ним хороводились. Даже не поцеловались ни разу! Однажды Игорь пошел провожать меня до метро. На прощание я чмокнула его в щечку. Свежая помада оставила яркий отпечаток. «Ой, что я наделала! Давайте сотру!» - забеспокоилась я. А Игорь мечтательно произнес: «Интересно, сколько времени она продержится?!»

«Сорок четыре года - невелика разница…»

- Вас не настораживала разница в возрасте? 44 года как-никак…

Они любили друг друга, несмотря на 44-летнюю разницу в возрасте

- Герои всех моих предыдущих романов были старше меня, кто на десять, кто на пятнадцать лет. Может быть, сказывалось то, что папа рано ушел из жизни? Нет, об этом я не думала. А чего задумываться-то? Может быть, завтра все закончится. Когда я жила у Игоря, мне и голову не приходило, что его дом станет моим. Судьба несла и несла меня по жизни. Да и не был он стар! За день Игорь мог порепетировать, сыграть спектакль, сделать несколько деловых поездок. Он спал по четыре часа! Я не выдерживала его ритма!

- Вы говорили о его непростом характере.

- Первый год нашей совместной жизни шла притирка. Мы даже отдыхали в разных местах. А потом - потом Игорь меня от себя никуда не отпускал. Мы ходили, держась за руки! Я раньше не представляла, что такое возможно не в кино, не в театре, а в жизни. Но жить с ним было трудно. Как он кричал, когда я в первый раз приготовила котлеты! «Запомни! Ты актриса, а не кухарка!» Меня это так обидело! «Актриса, что, не человек, что ли?!» Владимиров привык к другой пище. Все время на сухарях да на чае. А я не могла без нормальных обедов. Со временем я приучила Игоря есть супы. И он восстановил свой подорванный сухомяткой желудок.

- После очередного скандала не было желания собраться и уйти?

- Сколько раз! «Все, Игорь! Я больше не могу! Я ухожу!» - «Ну-ну, иди, иди! Погуляй по Таврическому саду. Подыши воздухом!»

Врачи cказали: «Никому ни слова!»

- В последние годы жизни Владимиров тяжело болел…

- Да. Больницы, врачи, лекарства, операции… Игорь нуждался в постоянном уходе. Спать мне приходилось по три часа. Помогали друзья - кто чем мог. Дочь Варя навещала… Не так часто… У нее дети тогда как раз были маленькие… Алиса Бруновна помогла устроить в Свердловку…

- Игоря Владимирова нужно было «устраивать» в Свердловку?!

- Врачей пугала ответственность. Когда Игоря по «скорой» увезли на Костюшко и требовалась срочная операция, молодые врачи поставили мне условие: «Никому ни слова! Никакой Алисе Бруновне! Еще не хватало, чтобы на нас стали давить!..» И сделали операцию - на свой страх и риск! В другой раз Бехтеревка не хотела мне отдавать Игоря на дом. Я забрала. Он не ходил. А дома пошел! Не разговаривал - заговорил!

«Мне неловко напоминать о себе…»

- Простите, Инесса, но мы не можем не коснуться того, что после ухода из жизни Игоря Петровича вы остались в театре без ролей…

- Не совсем так. Спектакли Игоря Петровича с моим участием были сняты из репертуара. Мне дали роль во втором составе в спектакле «С болваном». Вот и все. Наверное, привыкли к тому, что я постоянно нахожусь у кресла больного…

- Не было желания уйти в другой театр?

- Было. Предлагались варианты. Но нужно было увековечить память Игоря Петровича - пробить мемориальную доску, создать музей. Теперь же мне неловко напоминать о себе.

Владимир ЖЕЛТОВ

---

СКАЖИ: "ЛЮБЛЮ". АЛИСА ФРЕЙНДЛИХ И ИГОРЬ ВЛАДИМИРОВ ВМЕСТЕ И ПОРОЗНЬ

2016-12-24 01:08:40 (читать в оригинале)

НИНА АЛОВЕРТ,- «РУССКИЙ БАЗАР», 2009, № 2, 8 - 14 ЯНВАРЯ
Театр сам по себе - главная любовь моей жизни. Я всегда вхожу в зрительный зал в предвкушении чуда, в ожидании той любви, которая должна родиться во мне к тем, кто будет это чудо создавать. И если любовь возникла, я ей не изменяю. И храню верность тем «милым спутникам, которые сей свет своим сопутствием для нас животворили». Вспоминать о них - это все равно что говорить: «люблю».
Судьба великой актрисы Алисы Бруновны Фрейндлих и замечательного режиссера Игоря Петровича Владимирова в период их совместной работы в Ленинградском драматическом театре им. Ленсовета в большой степени была связана их любовью, поэтому вспоминать о них порознь - трудно.
Уведя молодую актрису из театра имени Комиссаржевской в театр им. Ленсовета, Владимиров многие годы создавал репертуар прежде всего в расчете на нее. Он, можно сказать, «подарил» ей театр. Строил репертуар из любви к Алисе, своей жене и главной актрисе театра, но находил в этом любовном творческом союзе основу для своего индивидуального развития, создания своего стиля режиссуры. И долгие годы это был «их театр» - Владимирова и Фрейндлих, не похожий ни на один другой русский театр того времени. Я работала там штатным фотографом около трех лет и имела ни с чем не сравнимое наслаждение снимать Фрейндлих на сцене. В книге отзывов на моей выставке в Петербурге в 2003 году Фрейндлих написала: «...ты останавливаешь мгновения самые-самые и так любя... ».
Когда-то подобные слова сказал мне другой уникальный российский актер, другая «любовь моей жизни» - Сергей Юрский. Сравнивая лестным для меня образом мои фотографии с работами другого фотографа, он спросил: «Почему? Такой же фотоаппарат, так же щелкает затвор... Тот же актер... Почему такая разница?»
«Это все любовь», - ответила я ему. Это высшее счастье для меня снимать актера, которого я люблю. Тогда между ним и мной как будто протягиваются незримые нити, я стараюсь уловить и передать высший момент актерского напряжения, откровения.
Мистика? А любовь - не мистика?
Итак, я работала с Фрейндлих и Владимировым в одном театре и любила обоих. Но вне театра я встречалась с каждым из них - порознь.
Алиса Фрейндлих, дочь известного актера Пушкинского театра, окончила Театральный институт в 1957 году. Поступила работать в Ленинградский драматический театр им.Комиссаржевской. Ее имя сразу стало известным после того, как она сыграла в спектакле «Время любить», поставленном приглашенным режиссером И.П. Владимировым. Именно в те годы я впервые увидела Фрейндлих в жизни, в театре Комедии. За молоденькой, но уже известной актрисой тогда ухаживал артист театра Комедии красавец Геннадий Воропаев. Он и пригласил Алису на генеральную репетицию (не помню, какого спектакля) в театр Комедии. Алиса стояла у огромного зеркала, которое вделано в стену зрительского фойе около входа за кулисы. Я находилась неподалеку, когда к ней подошел Н.П.Акимов. Поцеловав Алисе руку, он сказал: "Какая актриса пришла к нам на спектакль! Может быть, Вы и играть в наш театр перейдете?" Алиса подняла на Акимова свои огромные глаза и что-то смущенно прошептала.
Но перешла она не в театр Комедии, а им. Ленсовета, и вышла замуж за его главного режиссера Владимирова, и родила дочь Варвару. С тех пор и до начала 70 годов я видела Фрейндлих только на сцене.
Игорю Петровичу Владимирову, режиссеру и актеру театра и кино, 1 января исполнилось бы 90 лет.
Владимиров родился в Екатеринославле (Днепропетровске), окончил Ленинградский кораблестроительный институт, воевал. Но он был из тех, кто «призван» своей профессией и изменить судьбу не мог. Демобилизовавшись, «забыл» о кораблестроении, окончил режиссерский факультет Ленинградского театрального института, играл в театре им. Ленинского комсомола, откуда вместе с режиссером Г.А. Товстоноговым перешел в Большой драматический театр, где работал артистом и ассистентом режиссера, а затем и сам начал ставить спектакли. В 1960 году был назначен главным режиссером в театр им. Ленсовета.
На этом его скитания закончились. Вместо захиревшего после ухода Н.П. Акимова театра Владимиров создал оригинальный, ни на какой другой по общему стилю и направлению не похожий. Там он и оставался главным режиссером до самой своей смерти в 1999 году (последние годы Владимиров болел, и театром практически руководил режиссер В.Пази).
В 1974 году в залах Дворца искусств на Невском проспекте состоялась первая выставка ленинградских театральных фотографов, в которой я принимала участие. К этому времени я работала штатным фотографом Драматического театра им. В.Ф.Комиссаржевской. Владимиров пришел на выставку, и мне передали, что он приглашает меня работать в свой театр.
Раздумывала недолго. Я любила театр им. В.Ф.Комиссаржевской, но мне надоели слишком обострившиеся отношения с его директором - «сталинским соколом» Сащенко. Мне предложили в театре им. Ленсовета снять какой-то спектакль. Сижу в зрительном зале, снимаю. Дверь отворяется, и сзади меня усаживается Владимиров. В антракте я к нему поворачиваюсь, но он смотрит на меня хмуро и чуть ли не во весь голос спрашивает у кого-то из работников театра: « А это кто такая»?
«Так это же и есть Аловерт».
На самом деле мы уже были знакомы с Владимировым - за несколько месяцев до описываемого момента вместе «гуляли» на каком-то банкете во Дворце искусств. Выпито было, по-видимому, довольно много. Но я хотя бы помню, как мы с Игорем Петровичем притулились к стене в коридоре, и он, держа меня за руку, рассказывал какие-то смешные истории. Историй не помню, хотя помню - что смешные.
Владимиров не помнил ни самого факта нашего разговора, ни меня.
Так я начала работать в театре на Владимирском проспекте. Театр был в расцвете. Владимиров собрал в своей труппе многих прекрасных ленинградских актеров. В 1976 году открыл на второй сцене «Молодежную студию» (случай в то время беспрецедентный), где играли выпускники Театрального института (Владимиров вел там курс актерского мастерства).
Именно к этому периоду относятся лучшие спектакли, поставленные этим режиссером. Он создавал новаторскую для русского театра стилистику, синтез комедии, гротеска и лирики, ставил яркие театральные представления, пронизанные музыкой.
Публицистика, комедия, мелодрама - все варилось в котле этих причудливых спектаклей Владимирова. И в них расцветал многогранный талант Фрейндлих. Ее пение вставных куплетов, этих монологов-исповедей было той краской, тем способом выражать себя, который составлял особенную притягательную сторону ее великого дара.
Я впервые снимала Фрейндлих в «Укрощении строптивой». Помню, с каким предубеждением говорил мне об этой пьесе Акимов, который считал, что это не Шекспир, что он не мог написать пьесу об унижении женщины. Но в постановке Владимирова вся история сводилась к увлекательному поединку между двумя веселыми людьми, «не такими, как все». И Фрейндлих, и Дмитрий Барков разыгрывали этот поединок азартно, с бешеной энергией, которая выплескивалась даже в песенных монологах. Особенно мне запомнилась их драка на шпагах, когда все время казалось, что они действительно стараются проткнуть друг друга. И когда в конце спектакля «укрощенная» Катрина учит жен повиновению, не было в игре Алисы ни капли самоуничижения и покорности. Один только лукавый взгляд, которым она обменялась с Барковым, говорил о многом. Они продолжали разыгрывать свой «спектакль на публику» весело, влюбленно, понимая друг друга с полувзгляда.
Снимать Владимирова было тоже большим для меня удовольствием: высокий седой красавец, бесконечно обаятельный, лицо значительное, глубокие складки придавали ему скульптурность, которая сочеталась с невероятной живостью лица, эмоциональностью, сменой юного блеска и глубокого мрака в глазах.
Впервые я снимала его на стадионе во время волейбольных соревнований. Владимиров был страстным болельщиком «Спартака» и пригласил меня на стадион специально для того, чтобы я его снимала во время игры. И не просто «болел» за игроков, но еще и играл роль болельщика. А поскольку артист он был очень непосредственный и эмоциональный, то и фотографии вышли достаточно забавными. Он их потом помещал во многие буклеты.
Спектакль «Дульсинея Тобосская» (А. Володин) был особенно удачным. В нем много философских моментов. Действие начиналось после смерти Дон Кихота. Дульсинея-Фрейндлих играла простую женщину, которая из книг знает, что ей поклонялся Дон Кихот. И вдруг к ней приходит подлинный Санчо Панса (в блестящем исполнении Анатолия Равиковича), чтобы посмотреть на ту, которую любил его хозяин. Я помню потрясающую сцену, от которой у меня до сих пор мурашки бегают по коже.
Разговаривают Дульсинея и Санчо. Приходит дочь Пансо (Г. Никулина), чтобы увести его домой. Истеричная Санчика визжит при любом желании с ней заговорить. И вдруг раздается громкий стук в дверь, врывается молодой человек и, стоя на верхней ступеньке лестницы, тревожно спрашивает: «Тут плакал ребенок?».
Михаил Боярский действительно напоминал изображение Дон Кихота, но был при этом молод и красив. И от этого сходства, и от слов, которые мог сказать настоящий Дон Кихот, действующие лица замирали, Санчо, кажется, опускался на колени. И с ними замирал зал: из небытия воскресал защитник слабых и обиженных...
Спектакль заканчивался песней, которую пели главные герои, изгнанные и оскорбленные своими соотечественниками (музыку к спектаклю написал Г. Гладков): «Нам ни выгод, ни щедрот, ничего не надо, - лишь бы где-то Дон Кихот сел на Россинанта».
Какими богатейшими модуляциями голоса, каким разнообразием тончайших интонаций пользовалась Алиса в этой роли! Я буквально слышу, как она презрительно, чуть растягивая слова, обращается к своему окружению: «Нет, милые мои, нет, начитанные, не буду я ради вашего удовольствия кого-то из себя изображать». И совсем с другой интонацией, просто, наивно, почти без выражения, но так, как будто каждое слово немного «спотыкается», - к Луису: «А жениться на мне не обязательно».
На богатейших вибрациях ее голоса были построены и «партитуры» монологов Марии- Антуанетты и королевы Елизаветы в спектакле «Люди и страсти» - одном из самых значительных, поставленных Владимировым.
Конечно, не этими интонациями исчерпывалось мастерство великой актрисы, но я не пишу рецензию ни на ее творчество, ни на творчество Владимирова. Моя тема - скажи: «люблю».
«Душа моя - Элизиум теней, что общего меж жизнью и тобою!» - писал Ф.И.Тютчев. Между моим «Элизиумом», моей памятью, где живут друзья из прежней жизни, и мною сегодня - любовь, которая, если зародилась, то навсегда остается в душе.
Ленинградский драматический театр им. Ленсовета... С какой любовью я вспоминаю время своей работы в нем! Алису Фрейндлих, Игоря Петровича Владимирова, моих друзей, которых я там встретила...
Владимирский проспект. У входной двери в театр на рекламном щите под стеклом - мои фотографии спектакля «Люди и страсти». Божественная Алиса Фрейндлих наклонила голову и затянула веревку на своей шее - в ярости, в отчаянии: королева Елизавета решается послать на смерть свою сводную сестру. Как давно это было! Но я и сегодня вижу, как начинается этот спектакль, созданный И.П. Владимировым в 1974 году (монтаж из пьес немецких драматургов). Это одна из лучших работ режиссера. Я не вспоминаю, я вижу, как в сценическом полумраке Фрейндлих выходит на сцену в черных бархатных брюках и камзоле, поет «вступление» ко всему представлению своим неподражаемым, нежным голосом с особыми придыханиями и интимными интонациями: "Вы снова здесь изменчивые тени, меня тревожившие с давних пор... " (Гете, вступление к "Фаусту", музыка Г.Гладкова). Поет завораживая, увлекая за собой в таинственный мир театра. А как она исполняла балладу на слова Гейне «Мария-Антуанетта», воссоздавая вибрациями голоса иронично-зловещую фантасмагорию: бал обезглавленных королевы и ее фрейлин!
Алиса играла в отрывках из пьесы Л.Фейхтвангера "Вдова Капет" Марию-Антуанетту (монолог перед казнью) и следом Королеву Елизавету ("Мария Стюарт" Шиллера), двух страдающих, но таких разных женщин: казнимую и отправляющую на казнь. Не знаю, в какой роли я отдала бы ей предпочтение. Великая актриса! Олицетворение непобедимой женственности и женской силы духа.
Образы двух королев, которых сыграла Фрейндлих, на время удовлетворили ее потребность в трагических ролях. Я думаю, судя по некоторым замечаниям актрисы, ей казалось, что Владимиров недостаточно заботится о том, как разнообразить ее репертуар. Она хотела играть трагедию, выступить в роли леди Макбет! Но такой спектакль не соответствовал направлению Владимировского театра. И все же Фрейндлих сыграла эту роль позднее, в 1995 году, на сцене БДТ, и я снова сидела в зале!
Спектакль Т.Чхеидзе мне не понравился. Но не о нем речь. Я пришла смотреть Фрейндлих. Режиссер же отодвинул леди Макбет на задний план: это был спектакль о мужчинах. И все-таки великая актриса, которой досталось только два «крупных плана», сыграла в спектакле лучшую его часть. В сцене, где леди Макбет толкает мужа на убийство Дункана, я поняла, почему актриса так стремилась получить эту роль, я увидела другой горизонт ее творческих возможностей. Пуская в ход всю силу эмоционального напора, Фейндлих - леди Макбет как будто «перекачивала» свою энергию, волю в короля. И делала это с такой непобедимой силой сексуального обольщения, что даже анемичный Макбет в исполнении Г.Богачева издавал не возглас, а какой-то ликующий рык: «Рожай мне только сыновей!»
Мое прощание с театром перед отъездом в Америку было болезненным. Игорь Петрович сначала расстроился (что было тяжелее всего), затем обещал мне работу до последнего дня, но испугался и я ушла из театра.
Владимирова перед уходом я не видела, но к Алисе после спектакля пришла, подарила ей фотографии. Она при всех меня обняла и сказала: "Я надеюсь, что ты на нас не в обиде, не обижайся на Игоря Петровича, его запугали".
За что мне было на него обижаться? Мне только стоит назвать его по имени, и я вижу: утро, темное зрительское фойе, слегка поблескивают колонны. Из дверей кабинета выходит высокий красивый седой человек и медленно на длинных, как будто не гнущихся ногах идет в буфет, выпивает пятьдесят грамм коньяку и идет на репетицию. Талантливый, импульсивный, противоречивый, увлекающийся... Когда я вернулась в Ленинград, мы встретились как старые друзья. На одном из маленьких альбомов, где на обложке была опубликована моя фотография, Владимиров написал: "Нине на добрую память с различными многочисленными чувствами".
Я любила этот театр, любила его актеров, особенно Алису Фрейндлих, мне было радостно работать с Владимировым. Эта любовь к ним и к их театру осталась со мной навсегда.
Я не присутствовала при уходе Фрейндлих из театра в 1983 году и слава Богу. Ее отношения с Владимировым уже к моему отъезду явно портились. Алису, как я писала, перестал удовлетворять репертуар, который она играла, Игорь Петрович пил все больше, его увлечения тоже не доставляли Алисе удовольствия. Позднее Владимиров женился на женщине не из театрального мира. Когда Алиса приехала в Нью-Йорк уже актрисой БДТ со спектаклем Н.Саймона «Пылкий влюбленный», она была замужем за красивым молодым артистом. Юрий Соловей появился в театре им.Ленсовета еще при мне, он играл на молодежной сцене. Но и этот брак распался.
На сцену театра им. Ленсовета Фрейндлих все-таки еще раз вернулась, но уже после смерти Владимирова. В. Пази, главный режиссер театра, поставил для нее спектакль, где она одна играла и роль мальчика, умирающего от рака, и роль его воспитательницы в больнице. Зал был набит битком. Алиса Фрейндлих! На сцене театра, где благодаря любви к искусству и к ней, уникальной актрисе этого театра, Игорь Петрович Владимиров создал столько прекрасных спектаклей!
В 2003 году, придя на другую мою выставку в Санкт-Петербурге, Алиса сказала, глядя на портрет Владимирова, сделанный еще в те далекие 70-е годы: "Я вспоминаю его любовно. У нас были разные проблемы в отношениях, но я его любила".
«Что любви настоящей на свете сильнее,/И хоть рыцари нынче в Тобоссо не те,/Каждой женщине хочется быть Дульсинеей,/ Хоть на час, хоть на миг, хоть во сне, хоть в мечте!» - пела Алиса Фрейндлих в спектакле Игоря Владимирова «Дульсинея Тобосская», как будто выкрикивая свою боль.
Скажи: "люблю!"
Нина Аловерт