Когда я был маленький ...

милый текст и комментарии

... Я была убеждена что:
Дед Мороз глухой -- он, начиная с марта, меня совсем не слушал и носил только открытки.
Я уезжала зимой на пару месяцев к бабушке с дедушкой и дедушка покупал огромную живую сосну. Сосна стояла в углу, под ней стоял огромный, почти в мой рост, ватный Дед Мороз и каждый вечер я тщательно шептала ему на ухо что мне принести. По пунктам. Иногда он попадал, иногда не очень. Когда он не попадал, я его отчитывала и объясняла заново. Я не давала выбросить сосну, так как -- он же ещё ходит! Но к марту он всегда глох, начинал приносить только открытки, я вздыхала и соглашалась убрать ёлку.
От семечек бывает аппендицит (ага).
В это верили все. Об этом говорили шёпотом -- устрашающим. Откуда это пошло мне неведомо, но я точно знала, что от семечек, а особенно от их шелухи, сразу наступает аппендицит. Что такое аппендицит я представляла, хоть и смутно (бабушка врач объясняла, конечно, но недостаточно подробно). Но мысль о том, что у меня в животе заведётся аппендицит, меня невероятно пугала и я всегда аккуратно ела семечки, стараясь не глотать шелуху.
Мама никогда не умрёт, так как если она умрёт, мне придётся выйти замуж за папу.
В детстве я была самой настоящей маминой дочкой. Не то чтобы я не любила папу, но как же можно их сравнить вообще? Мама -- это же мама! Но если она уже вышла замуж за папу, рассуждала я, то что ж поделаешь. Но мысль о том, что мне тоже придётся выходить за него замуж, мне не нравилась. Ладно, он папа. А если ещё и замуж придётся? Когда мне было года четыре, папа впервые мне что-то строго сказал. Никто не помнит что он сказал, никто не помнит почему. Зато то, что сказала после я, помнят все. Поскольку со мной никогда не говорили так строго, я не обиделась и не расстроилась, но несказанно удивилась. Я фыркнула, побежала к маме и, широко распахивая глаза, спросила: мама, где были твои глаза когда ты на нём женилась?!
Если сидеть голой попой на полу рядом с балконом, то простудишься и умрёшь. Назло.
Я была в этом убеждена и поэтому всякий раз, когда мне что-то не разрешали, я бежала к балкону, садилась на пол и всё ждала, когда я простужусь, умру, они будут плакать, им будет стыдно, они одумаются, всё разрешат и мы будет жить счастливо дальше.
Если проглотишь жвачку, будет заворот кишок -- они все завернутся и я согнусь. Буду вся завёрнутая.
В историю про жвачку и заворот кишок, как и в семечки, верили все вокруг. Но что такое заворот кишок я не понимала совсем (в отличие от аппендицита). Поэтому я экстраполировала: заворот, значит завернётся, кишки внутри, значит завернётся всё внутри. И тогда я, очевидно же, буду вся завёрнутая.
Меня возьмут в Нахимовское училище, но до этого возьмёт Макаренко. Или в республику Шкид.
Я собирала рюкзак и шла на остановку. Я сообщала, что ухожу к нахимовцам. Потом я собиралась к Макаренко. Потом, конечно, в республику ШКиД. Я брела на остановку, стояла на ней какое-то время и со вздохом возвращалась -- там непонятно что, а тут -- мама и папа. Тут хорошо. А туда -- потом когда-нибудь. Но обязательно.
Меня купили в магазине и где-то, в одном из ящиков, лежит квитанция. Если что, всегда можно обменять.
Я совершенно не представляла откуда берутся дети и стеснялась об этом спросить. Но рассуждала просто: откуда вообще что либо берётся? Либо оно растёт или валяется на улице, либо -- продаётся в магазине. Поскольку я точно знала, что люди не растут и совершенно точно знала, что я нигде не валялась, значит остаётся одно: меня купили в магазине. А раз купили, значит сохранилась квитанция. А раз сохранилась квитанция, значит, если что-то не то, то всегда можно обменять. Мама до сих пор не знает плакать или смеяться, когда мы это вспоминаем. Но почему? -- восклицает она, -- почему? Я в сотый раз объясняю, мы смеёмся и мама добавляет -- нет, но логично же, на самом-то деле.
Если разломать телевизор, оттуда выпадут все, кто в нём сидит. Включая Хрюшу и Степашку.
Тут и добавить нечего, кроме как сказать, что Хрюша и Степашка меня не беспокоили. То, чего я опасалась больше всего, что оттуда выпадет Кобзон. Выпадет и начнёт петь. Прямо у нас в комнате.
"Коровка" растёт в серванте. Прямо в коробках.
А как я могла верить во что угодно другое, когда как только я съедала последнюю конфету, на следующее же утро, там появлялась новая коробка?! Конечно, она там росла. Иначе как?
Настоящая икра: баклажанная. Её готовит мама.
Мама дома готовила икру из баклажанов -- часто. Мы даже закатывали её в банки на зиму. Было очень здорово открывать зимой эти банки и есть эту потрясающую, настоявшуюся, баклажанную икру. Было мне лет пять-шесть. Была я у бабушки с дедушкой. В тот день к ним должны были приехать гости. Много гостей. Должен был приехать какой-то там известный писатель, не помню уже фамилию, и некоторые "лица" города. Фамилию его я не помню, а вот его самого помню. Высокий, тучный, с окладистой бородой. Такой, какими я себе ещё долго представляла всех профессоров и академиков на свете. Он привёз всяких дефицитов, в том числе красной и чёрной икры. Икру положили в красивые хрустальные вазочки и поставили в центр стола. Пока все ходили, носили, говорили, я потихоньку пробовала всё, что стояло на столе. В том числе, икру -- обе. Когда все уселись за стол и начали петь дифирамбы сему продукту, я громко произнесла: Не ешьте эту икру, она -- не настоящая! -- возникла неловкая пауза и я немедленно добавила, -- настоящую готовит моя мама, дома -- из баклажанов!
Если у меня не будет щенка, я умру от тоски.
Я вздыхала и умоляла. Я притащила щенка дворняжки и грустно поведала о том, что у его мамы родилось пять таких, а она никак не может их прокормить, так как очень бедная. Родители объясняли мне, что мы не можем держать дома большую собаку, что ей нужен простор. Я рыдала, всхлипывала и рыдала опять. Я отнесла щенка назад, а через неделю мама принесла домой самую лучшую собаку на свете.
У моей мамы были дети, когда ей было пять лет. Я посчитала, когда праздновали очередное девятнадцатилетие.
Моей маме всё моё детство всегда праздновали девятнадцать. Это папа так решил. Всегда говорил: дорогая, тебе девятнадцать и всё тут. Когда мне было лет пять, во время праздника я ушла куда-то в угол, о чём-то долго думала и грустно пришла к папе. Я обняла папу, всхлипнула и сообщила: а вот когда мама была как я, у неё уже был мой брат, а у меня, всё ещё, совсем никого нет!
Если кошка упадёт с девятого этажа, с ней ничего не случится. Даже если с самолёта упадёт, всё равно ничего не случится. Она же кошка.
В это тоже верили все. И никакие законы физики, никакие объяснения не помогали. Потому что -- она же кошка!
Если сильно зажмуриться, то тебя никто не видит.
Я вспоминаю себя, когда наблюдаю за чадом. Она тоже искренне верит, что когда она сильно зажмурилась, то я её не вижу. Я с удовольствием играю в эти прятки. Она зажмуривается, сразу становится невидимой и я бегаю по всей комнате и сообщаю: под столом нет, на столе нет, за дверью нет, под дверью нет, на двери нет, за батареей нет и так далее. Я перебираю все предметы в комнате (иногда надо много воображения -- что же я ещё забыла). Игра продолжается до тех пор, пока она не открывает глаза: вот она я! ...

 и(с)точник