Субъект как объект его моторики

Слава — это больное дерево, оно не плодоносит,
пока его корни питаются соками земли.
                                                 Ник Дрэйк

Суха теория, мой друг,
Но древо жизни пышно зеленеет.
                         И.Ф.Гёте, «Фауст»

    Если верно утверждение, что любое существо есть прежде всего его Желание, то тогда понятно почему война – отец всего. Всех много, а всего мало. Поэтому мы толкаемся локтями, насмерть играя в «царь горы». С этой пессимистической точки зрения, «если бы парни всей земли за руки взяться однажды смогли», то Земля сошла бы с орбиты. Признать друг друга при такой оптике можно лишь в мире, где пространство бесконечно и всем хватит места. Но это не Великое Кольцо Ивана Ефремова. Это не физический космос. Это внутренний космос самосознания и проникающее в него многомерное пространство Символического – гипертекста. Но плата за вход в этот бесконечный мир согласия – смерть телесного. Тело занимает слишком много места. Этот потусторонний мир может вместить лишь непротяженных призраков – дублей, сиречь самосознания, сиречь «Я». Противники т.н. толерастии интуитивно понимают, что лишение человека определённости, оформленности – есть не что иное, как его виртуализация, то есть лишение его плотной чёткой телесности, другими словами превращение его в нежить. Возможно это только в Эмпусионе, где все кошки серы, и где над всем в сумерках парит гегелевская сова Минервы. 
    Весь этот древний гностический бред есть малодушный рессентимент – неверие в жизнь. Абстрактор-интеллигент убегает из огромного яростного мира в метафизические сновидения, яркость которых есть лишь псевдогосподское отчуждение от реальности её кусков, трошки для сэбэ. Эти отхапанные куски жизни калькулируются как элементы, и алхимически превращаются в субтильное золото – в абстрактный всеобщий эквивалент. Непосредственная жизнь превращается в опосредованную ценность и наделяется стоимостью. И этими фантомными ценностями (идеями) и обмениваются интеллигенты (люди ума) в своём виртуальном Вампире Друзей – прибежище сумеречной нежити.
   Но с точки зрения трудовой теории стоимости за стоимостью стоит время. Время это и есть наша жизнь; жизнь, что кипит желаниями, страстями и встречами. Временение и жизнь – это одно и тоже. Именно время и отчуждается от нас в ежедневном монотонном труде. Это значит что отчуждается сама жизнь. А свободное время (досуг по простому) – это свободная жизнь. А свободная жизнь – это и есть свобода как таковая.
    Но свобода свободе рознь. Досужая свобода живых мёртвецов, насельников Эмпусиона – это замкнутая на себя Речь, то есть гипертекст. Это чтение и циклическая рецитация бесконечной Энциклопедии, где все статьи связаны гиперссылками. Эти ссылки и осуществляют круговорот бестелесных ценностей в бестелесном мире интеллигенции.
    От такой свободы делается тошно. Жизнь вне тела – это не жизнь, это абстракция. Жизнь – это воплощенное временение. Но как я уже сказал, жизнь это и Желание. Временение не просто причиняется нам в накате вещей из неведомого Бытия. Мы и сами ежесекундно бросаем себя в собственном Желании навстречу сущему. У Гегеля, этого графа Дракулы, Проект (набросок) и есть основа временения. И осуществляется Проект трудом. Мы трудом меняем мир, так как велит нам Желание. Труд – это осуществляемое Желание. Вне труда желание остаётся химерой ума.
    Но рвущееся наружу желание это и есть человек. И вне труда человек остаётся абстракцией, пшиком. Тот, кто моторикой собственных рук, дисциплиной тела не создавал себя, тот не человек, а призрак. Но у Гегеля труд опосредует, потому что человек, по Гегелю, это прежде всего самосознание, то есть  фантом. И если такой фантом воплощается, то он становится вампиром – мёртвым существом паразитирующем на жизни.
    Но если мы поймём, что человек это прежде всего поток жизни (то есть время), а не самосознание, то нам станет ясно, что труд это не опосредование. Потому что гегелевское опосредование – это негация-ничтоженье жизни, попытка заслониться и обрести свободу от жизни. Труд – это непосредственная, бьющая через все края сама жизнь. И освободить жизнь – значит освободить труд. А освобождённый труд есть творчество.