Тролли на зарплате и наука

В декабре 1893 года открылся 9-й Всероссийский съезд естествоиспытателей и врачей на Моховой, химик Александр Колли задал вопрос: как можно в маленькую клетку вместить огромное количество признаков? С помощью Молекул? Он мог подсчитать, сколько молекул в клетке. К вопросу Колли отнеслись плохо, потому что произошла удивительная вещь. Лев Толстой написал статью о соотношении пользы для народа от культуры и науки: культура – хорошо для народа, а наука – это удовлетворение собственного любопытства за счет народа. Они заняты какими-то штучками, открыли какие-то клеточки, но пользы от них никакой нету. И вот на трибуне съезда Михаил Мензбир рассказывает о новостях в исследованиях клетки. Входит Лев Толстой и садится рядом с Климентом Тимирязевым. Аудитория восхищена Толстым, ему аплодируют. Мензбира не слушают. Но были два замечательных студента, которые слушали – Николай Кольцов и Владимир Лепешкин. Вопрос Колли стал основой существования кафедры биофизики.
Николай Кольцов отвечал на вопрос Колли десятилетиями и когда в 1911 году Московский университет подвергся разгрому. Он нашел ответ к 20-му году: молекул может быть мало, но это длинные полимеры. В науку введено понятие текста и кристаллизации одномерных молекул. Соответственно можно объяснить наследственность и изменчивость. Это называется матричный принцип. В 1927 году на 3-м съезде зоологов, анатомов и гистологов Кольцов выступил с докладом «Физико-химические основы морфологии». Его идеи назвали завиральными.
Шноль рассказал, как ему повезло – или не повезло – он встретил в электричке женщину, которая была на докладе Кольцова. Она была красавицей, а у них особый взгляд на мир: «Это была замечательная лекция, Николай Константинович был в черном костюме, но он был в сапогах – это неприлично!» Больше Шноль от нее ничего не узнал.
Физический смысл кристаллизации одномерных молекул.
Фогт, который лечил Ленина, просил Наркома здравоохранения Семашко уговорить Кольцова приехать в Германию, где наука повержена. Кольцов сказал: я – нет, а вот моего меньшОго – и послал Тимофеева-Ресовского. Семинар, который он вел в Берлин-Бухе, распространился по всему миру. Они с Еленой Александровной смотрели соотношение доза-эффект – выход мутаций после облучения Дрозофилы. Тимофеев-Ресовский, Дельбрюк и Циммерман написали статью для захудалого журнала, даже не журнала, а отчета по конференции малым тиражом, это называется «зеленая тетрадь», которая всколыхнула физику. Шредингер написал книгу «Что есть жизнь?» Александр Малиновский в переводе по указанию редакции добавил: «...с точки зрения физики». Смысл книги в питании отрицательной энтропии. Автор писал «как полагают биологи» и ссылался на «зеленую тетрадь». Холдейн статьей в Science опроверг Шредингера: не «полагают биологи», это открытие принадлежит великому русскому ученому Николаю Константиновичу Кольцову.
Эволюционный смысл матричного копирования.
Тимофеев-Ресовский говорил не просто «репликация», а «конвариантная репликация». В итоге ковариантного воспроизведения движется эволюция. В матричном воспроизведения систему невозможно удержать. Шноль написал книгу «Физико-химические факторы биологической эволюции» и был очень доволен собой, пока не прочел в своем же конспекте слова, которые приписал себе. Пытался внести коррективы в американское издание, но там отказали.
Для того, чтобы современное здание биофизики возникло, нужно было много условий, они связаны с системой отечественной научной работы. Вопреки Льву Толстому, наука – основа благосостояния страны. Богатейший человек России Христофор Леденцов, у него была чахотка, завещал все свое состояние на развитие науки. Его состояние эквивалентно Нобелю, различие в том, что Нобель хотел, чтобы его мя звучало. Леденцов умер в 1907 году, оставив науке золота больше Нобеля, но при условии, что останется неизвестным. Его волю пытались преодолеть, но при советская власть сделала его забытым. Леденцов в отличие от Нобеля предлагал поддерживать не совершенную науку, когда сил уже не было, а совершаемую. У физфака стоят два монумента – Петр Лебедев и Александр Столетов, которых поддержал Леденцов. Светоч физики Лебедев умер в 1912 году, у него была мечта – нарисованная на миллиметровке «идеальная лаборатория». На средства Леденцова купили землю на Миуссах и в 1916 году открыли Институт физики и биофизики по эскизу Лебедева.
Когда есть возможности, есть гений, есть идеи, наука может двигаться особым образом. Кольцов организовал кафедру экспериментальной зоологии. Но в 1929 году в Советском Союзе наука подверглась опасности, философы затеяли борьбу с «меньшевиствующим идеализмом». Был арестован Сергей Четвериков. Николай Вавилов, не зная, к чему это приведет, поддержал Трофима Лысенко. Это было мракобесие, танец на гробах. Кольцова стали вызывать на допросы, чтобы он дал показания на Вавилова. Он не выдержал этого и умер.
Александр Гурвич, племянник Мандельштама, придумал понятие «биологическое поле», потому что у физики нет ответа на вопрос о том, как образуется морфогенез. Петр Лазарев и Глеб Франк пытались подобраться к проблеме морфогенеза с разных сторон. Институт Лазарева в Миуссах закрыли, и здание и библиотеку получил ФИАН. Вот ищут библиотеку Ивана Грозного, а Шноль ставит вопрос: где богатейшая библиотека Лазарева?
Биофак разгромили в 1948 году, химфак – в 1951. У святейшего ректора Ивана Георгиевича Петровского была труднейшая задача – возродить науку. В 1959 году по его настоянию под руководством Блюменфельда была создана на физфаке кафедра биофизики.
Макс Дельбрюк из фашистской Германии оказался в США, где по совету Тимофеева-Ресовского занялся вирусологией.
В комнате 12 кв. метров, где Шноль жил с женой, он собирал по 30 человек – теща могла лишь просунуть туда чай. Собираться было опасно. Александр Нейфах рассказал идею: из 20-ти аминокислот можно построить код. Написал статью, послал. Андрей Белозерский написал: «Ваши математические рассуждения не имеют отношения к биологии». Шноль просил Нейфаха сохранить рукопись, но он ее отдал какой-то даме, она не сохранила и через год американский физик из Одессы Георгий (Джордж) Гамов опубликовал идею генетического кода.
Студенты затеяли кафедру биофизики, но нужен был Петровский с его ролью спасения науки. По признанию Шноля, студенты тогда были активными, они все знали сами и проверяли лектора, выкрикивая вопросы.
По настоянию Петровского, на физфаке возникла специализация «биофизика». Шноль сообщил, что это факты из его книги о Блюменфельде, которая вышла вчера.
Нашли человека – начальника самоходной разведки Льва Блюменфельда, который ушел на фронт с третьего курса. Получил два ранения, одно из них было очень тяжелым. Он выжил и у него на всю жизнь остался стиль военного человека: железное да или нет. На факультет он пришел на костылях. В аспирантуру поступил в Харькове. Тогда аспирантура была тяжелым обучением с 10-ю курсами и экзаменами, а не как сейчас кандидатский минимум. Выгнали из аспирантуры в борьбе с космополитизмом. В Институте усовершенствования врачей занимался оксигенизацией гемоглобина, выгнали по тем же причинам в 1953 году. В комнате Боткинской больницы на кафедре нервных болезней собрали ЭПР и получили первый сигнал магнитного резонанса от фенилпептилгидразина (?). Они так много курили, что сигнал был от дыма. Парамагнитный сигнал свободных радикалов получился от ДНК, причем широкий, который все перекрывал. Этому не поверили, провел магнитом под стеклом с препаратом ДНК и убрал металлические пылинки, в результате сигнал исчез, осталась уверенность в том, что у чистой ДНК магнитных свойств нет. Спустя 25 лет парамагнитные свойства были подтверждены – магнетиты биологических систем мы переводим на русский язык. Это нормальное явление в науке, считает Шноль, она очень консервативна. В 1951 году Жаботинский открыл колебательную химическую реакцию: красный – синий – красный – синий... Была омерзительная рецензия безграмотного автора. У Шноля не хватало одного реактива и колебания происходили из бесцветного в коричневый: на кафедре биофизики водка превращается в коньяк и обратно.

leo-mosk.narod.ru

Когда есть возможности, есть гений, есть идеи, наука может двигаться особым образом. Кольцов организовал кафедру экспериментальной зоологии. Но в 1929 году в Советском Союзе наука подверглась опасности, философы затеяли борьбу с «меньшевиствующим идеализмом». Был арестован Сергей Четвериков. Николай Вавилов, не зная, к чему это приведет, поддержал Трофима Лысенко. Это было мракобесие, танец на гробах. Кольцова стали вызывать на допросы, чтобы он дал показания на Вавилова. Он не выдержал этого и умер.

Александр Гурвич, племянник Мандельштама, придумал понятие «биологическое поле», потому что у физики нет ответа на вопрос о том, как образуется морфогенез. Петр Лазарев и Глеб Франк пытались подобраться к проблеме морфогенеза с разных сторон. Институт Лазарева в Миуссах закрыли, и здание и библиотеку получил ФИАН. Вот ищут библиотеку Ивана Грозного, а Шноль ставит вопрос: где богатейшая библиотека Лазарева?

Биофак разгромили в 1948 году, химфак – в 1951. У святейшего ректора Ивана Георгиевича Петровского была труднейшая задача – возродить науку. В 1959 году по его настоянию под руководством Блюменфельда была создана на физфаке кафедра биофизики.

Макс Дельбрюк из фашистской Германии оказался в США, где по совету Тимофеева-Ресовского занялся вирусологией.

В комнате 12 кв. метров, где Шноль жил с женой, он собирал по 30 человек – теща могла лишь просунуть туда чай. Собираться было опасно. Александр Нейфах рассказал идею: из 20-ти аминокислот можно построить код. Написал статью, послал. Андрей Белозерский написал: «Ваши математические рассуждения не имеют отношения к биологии». Шноль просил Нейфаха сохранить рукопись, но он ее отдал какой-то даме, она не сохранила и через год американский физик из Одессы Георгий (Джордж) Гамов опубликовал идею генетического кода.

Студенты затеяли кафедру биофизики, но нужен был Петровский с его ролью спасения науки. По признанию Шноля, студенты тогда были активными, они все знали сами и проверяли лектора, выкрикивая вопросы.

По настоянию Петровского, на физфаке возникла специализация «биофизика». Шноль сообщил, что это факты из его книги о Блюменфельде, которая вышла вчера.

Нашли человека – начальника самоходной разведки Льва Блюменфельда, который ушел на фронт с третьего курса. Получил два ранения, одно из них было очень тяжелым. Он выжил и у него на всю жизнь остался стиль военного человека: железное да или нет. На факультет он пришел на костылях. В аспирантуру поступил в Харькове. Тогда аспирантура была тяжелым обучением с 10-ю курсами и экзаменами, а не как сейчас кандидатский минимум. Выгнали из аспирантуры в борьбе с космополитизмом. В Институте усовершенствования врачей занимался оксигенизацией гемоглобина, выгнали по тем же причинам в 1953 году. В комнате Боткинской больницы на кафедре нервных болезней собрали ЭПР и получили первый сигнал магнитного резонанса от дифенилпикрилгидразина (ДФПГ). Они так много курили, что сигнал был от дыма. Парамагнитный сигнал свободных радикалов получился от ДНК, причем широкий, который все перекрывал. Этому не поверили, провел магнитом под стеклом с препаратом ДНК и убрал металлические пылинки, в результате сигнал исчез, осталась уверенность в том, что у чистой ДНК магнитных свойств нет. Спустя 25 лет парамагнитные свойства были подтверждены – магнетиты биологических систем мы переводим на русский язык. Это нормальное явление в науке, считает Шноль, она очень консервативна. В 1951 году Жаботинский открыл колебательную химическую реакцию: красный – синий – красный – синий... Была омерзительная рецензия безграмотного автора. У Шноля не хватало одного реактива и колебания происходили из бесцветного в коричневый: на кафедре биофизики водка превращается в коньяк и обратно.

leo-mosk.narod.ru