Поглощённая_доза Голосов: 2 Адрес блога: http://www.liveinternet.ru/users/3684728/ Добавлен:

Тайная жизнь Сальвадора Дали

На днях дочитала и всё никак не напишу про эту книгу. Читалось быстро главы до 12-ой (до описания гражданской войны). Сказать, что эта книга шокировала меня - ничего не сказать. Сначала я начала выцепать цитаты, но поняла, что каждое предложение можно скопировать, настолько это не похоже на что-то другое. Сложно сказать, где выдумка, где галлюцинации, а где реальность. Я надеялась, что будет охвачен больший отрезок жизни Дали, но нет. Он закончил эту книгу 30 июля 1941 года (в возрасте 36-и лет), и после этого прожил ещё 48 лет! Дали в "Тайной жизни" не распространился о близких отношениях с Полем Элюаром, промолчал и о многих поклонниках Гала (его жены), и об отношениях с отцом он говорит лишь то, что они поругались. Для меня было открытием, что Дали дружил с Коко Шанель. Гала, жена Сальвадора, русская. Гадала на картах и развлекалась ясновидением, точно предсказывая многие события. Мужчины любили её. Вот этому я поражаюсь, т.к. на мой взгляд, она похожа на ведьму. Не то что некрасивая, а прям страшная такая... Но для Дали она была музой.

Эту книгу сложно описать словами, её просто нужно прочесть. Это взрыв мозга. Местами "Тайная жизнь" вызывает отвращение, шок, жалость, недоумение... Равнодушным она не оставит никого. Я осталась под огромнейшим впечатлением. Часто во время прочтения я задумывалась: где грань между безумием и гениальностью? Дали был шизофреником, садистом. Страдал манией величия и застенчивостью одновременно. Но тем не менее он не вызывает отвращения; его безумные идеи, картины, выходки, тайные сообщества, странные высказывания... как всё это мог сочетать в себе один человек?

Всё же несколько цитат я решила вытащить. (Беременным, детям и слабонервным просьба не читать дальше).

"Ну не гений ли я?
В шесть лет я хотел стать поваром. В семь - Наполеоном. Да и позднее мои притязания росли не меньше, чем тяга к величию."

"Я писался в постель чуть ли не до восьми лет - только ради своего удовольствия. В доме я царил и повелевал. Для меня не было ничего невозможного. Отец и мать разве что не молились на меня. На день Инфанты я получил среди бесчисленных подарков великолепный костюм короля с накидкой, подбитой настоящим горностаем, и корону из золота и драгоценных камней".

"Стакан перевернут, божьи коровки получили вольную, светляк исчез, а летучая мышь, кишащая муравьями, хрипит раскрытой пастью, обнажая мелкие стариковские зубки. В этот то момент перед решетчатой дверью и появляется дама с вуалью. Я хватаю камень, запускаю в нее - и промахиваюсь. Она смотрит на меня с удивлением и нежным любопытством. Я весь дрожу, мне невыносимо стыдно. И вдруг я делаю нечто ужасное, от чего дама испуганно кричит. Хватаю летучую мышь, как бы желая пожалеть ее, приласкать, а на самом деле - причинить боль, и кусаю животное, с такой силой лязгнув зубами, что его голова, как мне показалось, чуть ли не распалась надвое".

"Что может быть более философским, чем высший миг, когда вы всасываете мозг из костей, хрустящих под вашими коренными зубами? Освобождая костный мозг от всех покровов, вы кажетесь себе равным богу. Это брызжет вкус самой истины, мягкой и нагой, извлекаемый из костной скважины, - ухватив ее зубами, вы становитесь обладателем истины в первой инстанции!"

"Я выглядел как переодетый актер: трость с позолоченным набалдашником, бархатный пиджак, волосы, длинные, как у женщины, бакенбарды, наполовину покрывшие щеки. "

"Мой смешной костюм, так непохожий на европейский, заставлял их презирать меня и считать какой-то убогой романтической фигурой. Мой прилежный вид, мое лицо без тени юмора делали меня в их глазах жалким, умственно отсталым и разве что живописным. Ничто так не отличалось от их щеголеватых английских костюмов, как мои велюровые куртки, мой галстук, завязанный бантом, мои носки-обмотки."

"Прохожие не обращали на меня никакого внимания. Недовольный их безразличием, я стал разнообразить свой бег все более экзальтированными прыжками. Я всегда был хорошим прыгуном, но на этот раз совершал такие чудеса, что прохожие пуг- ливо сторонились, а я, подпрыгивая, каждый раз кричал: "Кровь слаще меда!" - и словно "мед" звучало громче других, подобно воинственному кличу. И нечаянно свалился как раз рядом с одним из моих товарищей по Академии изящных искусств, который, безусловно, никогда не видел меня в таком возбужденное состоянии. Я решил еще больше удивить его и, приблизившись к его уху, будто хотел ему шепнуть что-то конфиденциальное, изо всех сил заорал: "Мед!". Трамвай тронулся, я вскочил на подножку, оставив своего товарища ошеломленным и приросшим к тротуару"

"Он уткнулся в платок сомнительной чистоты и тихо заплакал. Я отдал дань своему дендизму, и на миг меня охватил порыв сострадания. Мне пришлось сделать усилие, чтобы не поддаться ему. Нежно положив руку ему на плечо, я заметил:
- Отчего бы вам не повеситься... или броситься вниз с какой-нибудь башни?"

"Студийные режиссеры - это, как правило, люди, которые уже ничему не удивляются. Наш признался, что думал, будто ему снится сон, когда мы представили ему список всего необходимого: голую женщину с морским ежом под каждой подмышкой, маску безо рта для Бачева и другую маску, где вместо рта росли волосы, как куст подмышкой, четырех смердящих ослов, размещенных на четырех роялях, настоящую оторванную руку, коровий глаз и три муравейника."

"Ну что? Где тот пояс, за который ты хотел заткнуть весь Париж? Что за скотину ты изображаешь? Даже уродин и то нет! [...] Сколько было женских ляжек в Париже! И ни одну я не залучил в свою кровать, куда свалился в одиночестве, без мыслей и чувств"

"Когда у меня появилась первая галлюцинация, я получал удовольствие от своей необычной психики и стимулировал свои "необычности". Каждое утро я немного поливал растение моего безумия, до тех пор, пока оно не стало цвести и давать плоды, которые чуть не пожрали мою жизнь, и так было до тех пор, пока я не понял, что пора уничтожить это растение, растоптать его каблуками, зарыть в землю и начать снова завоевывать свое "жизненное пространство"."

"я представлял своего собеседника или кого-либо из знакомых с маленькой совой, сидящей у него на голове. А у совы на голове - какашка. Сова была скульптурной, а какашка, конечно, моей. Эффект совы с какашкой не всегда был одним и тем же у разных лиц, которых я представлял с подобным балансом. У некоторых все выглядело так, что я доходил до приступа смеха, у других ничего не получалось. Не раз мне приходилось заменять сову на голове другими особями, прежде чем найти ту птицу, которая отвечает моему же- ланию. Но когда это удавалось, ничто не могло сравниться с моей радостью, ес- ли я видел лицо ничего не подозревавшего человека, а на голову ему водружал сову, которая выкатывала на меня глаза. Взрывы смеха у меня были так сильны, что вызывали судороги. "

"Наконец я вообразил сову вниз головой, приклеившуюся какашкой к тротуару. Это вызвало у меня такой хохот, что я не мог идти дальше и повалился наземь."

"Оставив наконец мольберт, я стал криво обрезать свою самую красивую рубашку, чтобы она была не ниже пупа. Надев ее, я рванул ткань и проделал большую дыру на плече, другую на груди посредине, обнажив черные волосы, третью сбоку, над коричневым соском. А ворот? Оставить его открытым или застегнуть? Ни то, ни другое. Вооружившись ножницами, я отрезал его совсем. Оставалось решить последнюю задачу: плавки. Они казались мне слишком спортивными и не соответствовали наряду светского экзотического художника, который я смастерил. Я вывернул их на левую сторону, выставив на всеобщее обозрение грязную хлопковую изнанку в ржавых пятнах от окислившегося пояса. Чем еще развить тему сильно ограниченного купального костюма? Это было только начало: я выбрил подмышки, но, поскольку не добился идеального голубого цвета, который видел у элегантных мадридских дам, взял немного бельевой синьки, смешал ее с пудрой и покрасил подмышки. Получилось очень красиво, но лишь до тех пор, пока от пота мой макияж не потек голубыми ручьями. Протерев подмышки, чтобы смыть подтеки, я увидел, что кожа покраснела. Это было не хуже голубизны, и я понял, что мне нужен красный цвет. Бреясь минуту назад, я слегка порезался и справа появилось пятнышко засохшей крови. Я еще раз выбрился "Жиллетом" и вскоре мои подмышки были в крови, которую я не без кокетства размазал по телу. Теперь надо подождать, чтобы кровь подсохла. На коленях получилось так красиво, что я не удержался и еще немного изрезал там кожу. Какая работа! Но и это еще не все: за ухо я сунул цветок герани. Теперь нужны духи. Одеколон неприятен. Что же? Сидя на табуретке, Сальвадор Дали глубоко задумался. Ах! Если бы он смог надушиться запахом козла, который каждое утро проходит под его окнами! Внимание: Дали внезапно вскочил, осененный гениальной идеей...
Я нашел духи! Я включил паяльник, которым пользовался для гравюр, и сварил в воде рыбий клей. Сбегал на зады дома, где, я знал, стоят мешки козлиного помета, аромат которого до сих пор нравился мне лишь наполовину, взял горсть помета и бросил в кипящую воду. Потом размешал пинцетом. Теперь сперва шибануло рыбой, затем козой. Но немного терпения - микстура достигнет совершенства, когда я добавлю несколько капель лавандового масла. О чудо! Вот это точь-в-точь запах козла. Охладив его, я получил массу, которой намазал тело. Теперь я готов"

"Мой смех не был "веселым", как у всех. Он не был скептическим или легкомысленным, но он был фанатизмом, катаклизмом, пропастью и страхом. И самым ужасающим, самым катастрофическим хохотом я дал ей понять, что бросаю его к ее ногам.
- Малыш, - сказала она, - мы больше не расстанемся.
Она будет моей Градивой"

"Никогда я не опасался сплетен и даю им возможность появляться. Пусть карьеристы трудятся в поте лица своего. Когда сплетня хоро- шо созрела, я рассматриваю ее, анализирую и всегда нахожу наилучший способ повернуть ее себе на пользу. Есть недоброжелатели? Отлично! Пусть они толкают вперед корабль вашей победы. Главное - ни на минуту не упускать из рук бразды правления.Карьера сама по себе не интересна. Гораздо интересней являться"

"Всю мою жизнь мне действительно было очень трудно свыкнуться с озадачивающей "нормальностью" существ, которые населяют мир. Я всегда говорил себе: ничто из того, что могло произойти, не происходит. Не могу понять, как это человеческие существа могут быть так мало индивидуализированны и всегда руко- водствуются самыми строгими законами приспосабливаемости. [...] Не верю, что человек настолько лишен фантазии, чтобы у водителей автобусов время от времени не появлялось желание выбить витрину Присуник, чтобы на лету не выхватить несколько подарков для своих семей. Не понимаю, не могу понять, почему фабриканты бачков для спуска воды не вложат в их конструкцию бомбу, которая взрывалась бы, когда потянешь за цепочку. Мне не понять, почему все ванны одной формы. Почему бы не придумать страшно дорогие такси - почти как все, но с искусственным дождем внутри, чтобы путешественник надевал плащ, когда на улице прекрасная погода. Не понимаю, почему мне не приносят отварной телефон, когда я заказываю жаренного омара, почему охладиться в ведерке со льдом ставят шампанское, а не вечно теплых и липких телефонных абонентов. И почему бы не заворачивать в соболиные меха разбитые телефоны с зеленой мятой в форме омара с дохлой крысой внутри - прямо Эдгар По, почему бы не водить их на поводке или не ставить на спину живой черепахе... Поражает ослепление людей, всегда совершающих одно и то же. Меня также удивляет, почему служащий банка не съедает чек, мне удивительно, что художники раньше меня не додумались рисовать "мягкие часы"..."

"Меня считали самым сумасшедшим, самым губительным, самым неудержимым, самым сюрреалистом, самым революционным из всех."

"Сколько раз я замечал, что безумные притягивают безумных. Где бы. я не появился - сумасшед- шие и самоубийцы уже ждут меня там и следуют за мной почетной свитой. Они инстинктивно чувствуют, что я из них, хотя и признают, что единственное различие между сумасшедшим и мной - это то, что я не сумасшедший. Тем не менее я притягиваю их. "

"Навязчивая хлебная идея заставила меня возмечтать о создании тайного общества Хлеба, цель которого - систематично кретинизировать сумасшедших"

жуткие подробности гражданской войны (эту главу, 13-ую, я читала дольше всего):
"Один из моих старых друзей видел отрытое тело Гауди - его обвязали веревкой за шею и волочили по барселонским улицам, притом, добавлял мой друг, тело издавало довольно приятный запах и хорошо сохранилось, хотя, тем не менее, попало в печальную переделку. В этом, в сущности, нет ничего удивительного: ведь Гауди был мертв уже двадцать лет. В Виче солдаты полдня играли головой архиепископа...
Из растерзанной Испании исходил запах дыма, сожженного мяса кюре, разодранной разумной плоти, смешиваясь с крепким запахом пота толпы, развращенной самой собой и Смертью. Анархисты переживали мечту, в которую они никогда бы не поверили. Они входили в контору нотариуса и испражнялись на стол. Во многих селениях установили анархический коммунизм и сожгли банковские счета".

"В заботе о себе я дошел до панической аккуратности. При малейшем насморке я торопился закапать в нос капли. Целыми днями я делал полоскания. Беспокоился при малейшем подоз- рении на прыщик или экзему и немедленно мазался мазью. Я плохо спал в ожидании болезни, то и дело щупал аппендикс - нет ли воспаления. С колотящимся сердцем, тщательнейше исследовал свой стул и ходил в туалет с точностью башенных часов. Вот уже шесть дней мне озадачивала большая сопля, налипшая на белой плитке стены. Весь остальной туалет блистал чистотой. Меня беспокоила только эта сопля. Сперва я притворялся, что не замечаю ее, глядел в сторону, но она все больше притягивала мое внимание. Эта сопля решительно была эксгибиционисткой. Она висела на плитке как-то кокетливо, если можно-так выразиться, и не увидеть ее было невозможно. Впрочем, это была чистая сопля, дивного серо-жемчужного цвета, с зеленоватым оттенком, более темная посредине. Она увенчивалась острием и торчала на стене, как бы требуя чьего-то вмешательства. Прошло шесть дней, и я больше не мог сопротивляться своей навязчивой идее. На седьмой день я перешел к действиям. Сопля отравляла мне все удовольствие от сидения в туалете. Набравшись храбрости, я обернул указательный палец шелковой бумагой и, сделав усилие, попытался сорвать соплю. Страшная боль пронизала мой палец. Твердая, как игла, сопля проникла до самой кости. У меня потекла кровь, а от боли выступили слезы. У себя в комнате я хотел продезинфицировать рану перекисью водорода, но - о ужас! - кусочек сопли вонзился мне под ноготь и я не мог его вынуть. Боль стихла, сменилась покалыванием. Начинается воспаление! Бледный, как смерть, я спустился в столовую и рассказал все метрдотелю. С самого моего приезда этот человек выражал всяческую почтительность, но я так дерзко отвечал ему, что он не продолжил своих попыток. Теперь, увидев меня в таком плачевном положении, он рассыпался в любезностях. И захотел взглянуть на мой палец поближе.
- Не трогайте его, - сказал я. - Смотрите, но не трогайте. Это что-то серьезное?
- Похоже, вошло глубоко, - ответил он, - но что это? Заноза? Иголка?
Я не ответил. Да и как ответишь? Я не мог раскрыть ему, что эта темная точка была соплей. Только с Сальвадором Дали может случиться такое. Какая-то сопля вонзилась в кожу - вот рука синеет, и ее надо будет отрезать, прежде чем столбняк поразит все тело!
"

"Церемония отхода ко сну непременно сопровождалась сумасшествием. Ящики должны были быть закрыты, дверь полуотворена, вещи симметрично разложены на кресле. Малейшее воображаемое нарушение заставляло меня вскакивать и наводить порядок. "

"К несчастью, саботаж продолжался в мастерских - они почти никогда не выполняли того, что я хотел. Измученный, я написал манифест: "Декларация Независимости Воображения и Прав Человека на Безумие"(Нью-Йорк, 1939 год.). "