Игорь Куберский. Лирика Голосов: 1 Адрес блога: http://kubersky.ru/ Добавлен: 2011-10-16 02:38:41 блограйдером llyrics

262. ИИСУС ХРИСТОС БЫЛ РУССКИМ

2014-01-17 23:24:57 (читать в оригинале)

16 января 2014, 20:39
Итак, к новому учебному году будет подготовлен новый учебник истории России, из которого выбросят, весь, по выражению нашего президента, идеологический мусор. Что похвально, ибо мусор на то и мусор, чтобы его выбрасывать. Осталось только отделить его от немусора, с чем приглашенные ученые из РАН, без сомнения, справятся.

Мое поколение училось по аналогичному учебнику, написанному в период «сталинского (по новой терминологии) социализма» . Помню «десять сталинских ударов» в Великой Отечественной войне и многое другое, в стиле духоподъемного патриотизма, касавшегося, в том числе, и нашей отечественной науки, русских изобретателей и ученых, от Кулибина с Ползуновым и Черепановыми, до Лодыгина, Яблочкова и Кибальчича с Поповым и Можайским, имевших преференции в открытиях, только вот из-за реакционного царизма и мракобесной церкви не получавших патенты, отчего изобретения присваивались иностранцами.

Но я не об этом, я о «национальной гордости великороссов» (В.И.Ленин), козырной карте в игре властей со своим собственным народонаселением. И новый учебник истории, разумеется, о том же, вкупе с нашим Православием, и даже, между прочим, с нынешними дарами волхвов. Еще целые сутки они будут в моем родном Питере, в паре-тройке километров от моей работы, так что завтра, неровен час, за окном может показаться хвост очереди к ним... И это при 15-градусном морозе грядущей ночью.

За прошедшее от Стояния к Поясу Богородицы время народ наш сильно прибавил в патриотизме. Только нынче я услышал и даже прочел, что, оказывается, Богородица была русской, почему и носила простое русское имя Мария. Понятно, что она родила в Израиле, но это только потому, что оказалась беженкой, преследуемой масонами. Так что сын ее Иисус Христос — русский по материнской линии.
Но и это не все! Вот и волхвы, пришедшие к младенцу Иисусу с дарами, тоже из России и сами из себя русские монахи. Поскольку у нас и город такой есть - Волхов, и река такая.

Высказывания эти не придуманы, а услышаны на улице, в кафе, где отогревались стоящие в очереди к дарам, и прочтены в Facebook, где идет серьезное обсуждение национальности Христа. Надо признать, что не только наше отечественное бессознательное тяготеет к русификации всего, что можно и не можно, но тем же страдают и некоторые умные головушки, делающие сенсационные открытия о нашем прошлом, где славянство правило миром чуть ли не за девять веков до рождения Христа и где древнейшие письменные памятники человечества, оказывается, написаны кириллицей.

Увы, сегодня «важен не факт, а его интерпретация», как однажды выразился один из консультантов нового учебника истории - наш нынешний министр культуры, с чем абсолютно согласны стоящие в очереди к «дарам».
(Я на "Эхе москвы")

---

261. Грубиян Локас

2014-01-11 22:41:25 (читать в оригинале)

Вчера Локас по пути на службу решил заскочить в один торговый комплекс, где есть платежный терминал Сбербанка - зарплату Локасу переводят именно в Сбербанк. Перед ним у терминала стояли две женщины – пожилая и средних лет, и, взглянув на них, Локас занервничал. С одного взгляда было понятно, что дамы фишку не рюхают, то есть не рубят, куда и как.
Тем удивительней было, что пожилая женщина, в нарядном берете и, что называется, прилично одетая, справилась-таки в результате с кнопками и вынула ей причитавшееся. Однако с ее спутницей, скорее всего, родственницей, случился затык, тем более непонятный, что поначалу она, желая узнать, сколько у нее «на книжке», получила чек и даже озвучила сумму – целых двадцать две тысячи. Но затем эта дама в пухлом пальто на синтепоне, загораживая монитор могучей спиной, стала вести себя неадекватно, ибо раз за разом делала попытки взять некую сумму, а терминал выдавал ей ошибку, типа «некратная сумма» или что-то другое, о чем Локас не мог узнать, поскольку синтепоновая спина была шире его поля обзора.
- Долго вы еще там будете ковыряться? – вдруг услышал Локас свою далеко не безупречную со всех точек зрения фразу и сам настолько удивился ее грубости, что даже ответа не разобрал. Но ответ какой-то был, поскольку женщина, не обернувшись в его сторону, а только лишь обозначив головой, что грубость не оставлена без внимания, продолжала свои тяжелодумные манипуляции над терминалом.
Еще потерпев несколько минут, Локас почувствовал, что вот-вот окончательно взорвется, и чтобы этого не произошло, устремился к выходу, бросив через плечо:
- Поупражняйтесь сначала на ночном горшке!
- Спасибо, дорогой! - услышал он вслед вежливый голос пожилой дамы.

В результате Локасу как рефлектирующему интеллигенту, конечно, стало стыдно. У него ведь был импульс помочь синтепоновой даме, но уж больно враждебно она отгораживались от него – не дай бог, пин-код подсмотрит... Потому и не помог.
И вспомнил он, как однажды и сам в людном месте - в сберкассе на Думской - получал из такого же терминала денежный перевод на фантастическую сумму в 120 тысяч рублей. Он выбирал по десятке, а тем временем за его спиной вырастал хвост, с каждым нажатием кнопки становясь все угрюмей… Локас сломался на 80 тысячах и, красный, как помидор, прервал экзекуцию. Потом ему пришло в голову, что надо было просто нажать опцию «другая сумма» и внести туда заветное число. Но, может, в те времена, лет десять лет назад, такой опции еще и не было? Так или иначе – чья бы корова мычала…
И еще он вспомнил недавний случай, когда через терминал МТС пытался заплатить за пользование мобилой. Он не взял с собой очки и беспомощно тыкался, не понимая, что где. И тогда к нему участливо подошла молодая дама и, как бы отдавая должное его сединам напополам со старческой деменцией, помогла проплатить и торжественно вручила чек.

Вспомнил все это Локас и выругал себя словами, которые нынче внесены в список запрещенных к употреблению.

---

260. ЛОКАС И ХАНДРА

2014-01-08 20:00:25 (читать в оригинале)

Все новогодние праздники Локас просидел дома, тупо пялясь в ноутбук или в телевизор. Пару раз все-таки заставил себя выйти из дому – за красным сухим вином (испанским, разумеется), да еще чтобы посмотреть, как строится через его Васильевский остров северо-западный диаметр, который соединит север кольцевой скоростной трассы с югом. Ближе станет и Финляндия, и, если катить в обратную сторону, дача Локаса. Но нынче больше всего его волнует – можно ли будет выходить на залив, кататься на лыжах, как прежде, как всегда, как еще в школьные годы… Пока все там перекрыто, но и льда нет, не то что снега… Такую бесснежную зиму Локас пережил только раз, кажется, в 1972 году… Однако и во времена Пушкина такое случалось:
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе…

Год начался скучно, не чета прошлому, когда, весь в азарте, Локас окучивал своими постами читателей «Эха Москвы». Иногда его хвалили, иногда ругали, иногда посылали – и все ему нравилось, до дрожи, как перед соитием. Но в конце концов «соития» эти становились все реже, объект страсти уже не казался таким привлекательным, и Локас стал ловить себя на том, что постит скорее по инерции, нежели по зову сердца. Да и читать посты и комменты к ним стало невмоготу. Комменты, пропитанные ненавистью, – от этого Локас захандрил. Откроешь с утра… вроде, день только начинается, а ты уже отравлен.

Да и само «Эхо» изменилось – появилась цензура: об этом нельзя, о том нельзя, если ты не… А что можно, на то все набрасываются как на лакомую кость. А ну их всех к аллаху, - подумал Локас и впал в евгенионегинский сплин. По телевизору он в основном смотрел спортивный мордобой, а в ноуте - всякие пропущенные им, но уже обсужденные блогосферой фильмы. Да, еще попался ему на каком-то канале наш патриарх в компании своих иерархов, уличенных протодиаконом Кураевым в нехорошем… Вид у них, по оценочному суждению Локаса, несмотря на сплошное золото, был жалкий. Видимо, потому голос патриарха звучал еще зычней и напористей, чем обычно, и чем-то он, почти как Савонарола, сильно угрожал кому-то незримому. Из фраз только и запомнилось, что-де сила Бога в немощи человека, или как-то так… Вот и думай, что хочешь. Но как невоцерквленный Локас думать об этом не стал. Однажды случилось ему, зеваке-туристу, оказаться по недоразумению на католической мессе в Соборе Парижской богоматери – бежать было поздно и Локас остался. После мессы, во время которой священник призывал паству любить друг друга, все действительно стали брататься. Особенно запомнилась Локасу молодая парижанка, страстно, со слезами на глазах, заключившая его в сестринские объятья. Он хоть и смутился тогда, но постарался ответить тем же, насколько позволяла ему его неистребимая совковость.

Так вот, посмотрел в каникулы Локас фильм «Сталинград» режиссера Федора Бондарчука – посмотрел специально, чтобы иметь свое мнение о продукте, как всячески обозванном, так и всячески возвеличенном зрителями – уважаемый Д. Быков даже навал это «фильмом-оперой», что очень понравилось младшему Бондарчуку, и что еще больше заинтриговало Локаса. До того Локас видел только одно киноизделие Ф.Б. под названием «9-я рота» и тогда еще сделал вывод, что Ф.Б. никакой не режиссер, и сам фильм – кинопопса на военную тему, где из всех моделей поведения человека на войне выбрана самая примитивная – истерический надрыв. Ну а поскольку это бьет по нервам, то вот вам и зрелище. Но настоящего там нет, лишь спекуляция. Вот почему, начитавшись в Сети о «Сталинграде -2013» всякого, Локас закрылся от своих домашних, уселся поудобнее и нажал пуск. А посмотрев, снова переключился на «бои без правил», где мужики не понарошку, а всерьез, до крови лупцевали друг друга.

Воистину можно было бы сказать, что искусство кончилось, если бы американская киноакадемия выдвинуло бы это изделие кандидатом на Оскара, хотя в фильме, казалось бы, учтено все, за что Оскара и дают. И взгляд над схваткой, то есть с двух сторон – нашей и немецкой - на войну, и то, что плохих под конец убивают, а одна хорошая все же остается, чтоб дать жизнь эмчээснику, который (в преклонные-то годы!) будет на Фукусиме спасать попавшую под завал немку. Все в этой «киноопере» (по весьма далекому от сути определению Д. Быкова) учтено – и картинка, похожая на добротную компьютерную стрелялку, и музыка, похожая на все сразу, и подбор актеров, похожих на типажи, и все, вроде, катит и смотрится даже с любопытством, отчего и зашкаливающий для отечественного кино рейтинг. Но…
Но в фильме снова нет главного – нет подлинной человеческой истории, нет героя, благодаря которому можно было бы хоть как-то прикоснуться к событию, а есть исполнители ролей (вполне себе неплохие), есть драматургия допустимо заимствованных условностей, есть набор недурно сработанных киноштампов.
Вот почему фильм забывается спустя несколько минут после просмотра. С искусством так не бывает – оно остается в душе надолго. Порой навсегда.
Банально, но факт: искусство пробуждает чувства, попса – рефлексы. Порой расстояние между ними – в один микрон, но если тебе по большому счету нечего сказать, это расстояние непреодолимо.

---

Поездка за...

2013-12-31 21:17:57 (читать в оригинале)

…
А потом вдруг среди тягомотной крутни собирают команду на старую заброшенную точку, с которой давно уже сняли за ненадобностью ракетную установку. И я среди них. Считаю, что мне повезло. Все-таки новые впечатления. Повод отвлечься от надсадной непроходящей муки и тяжести, то и дело, чуть останусь один, влажно и горячо приливающей к глазам. И вот открывается Север, совсем не такой, каким я его видел весь последний месяц, первый в моей солдатской жизни.
Едем на «мазе». С его непривычно высокого борта далеко видно, и сам путь по дороге, вернее, по колее, продранной колесами по моховому настилу сопок, кажется опасным – из-за крутых поворотов, когда за очередной скалой – бесконечное чередование других скал и сопок… И высоко, и просторно, и тревожно, - всё вместе. В расщелинах меду скал, куда не задувает ветер, курчавятся заросли карликовых берез, «маз» надсадно воет, сотрясаясь, - он одолевает очередной подъем, все выше и выше по крутизне сопки… Кажется, сейчас сдадут тормоза – и все это горячее, напрягшееся, дымящее железо покатится вместе с нами к обрыву… Но вот подъем кончается – и с самой вершины открывается Кольская губа, со множеством торчащих из нее скал-островов, полуостровов. Они темно-серыми, а то почти черными изломанными плоскостями изрезали все пространство воды, а еще плывут там совсем крошечные отсюда кораблики – порой только по длинному, непропадающему следу можно догадаться об их присутствии… Вот и сам Полярный виден – горстка желтых, голубых и розовых домов, невзаправдашних, как и то, что я живу, служу там. Слева над дорогой нависает скала, в ее вертикальную стену влеплены темно-зеленые полосы мха, из трещин растут кустики берез и черники, - можно на ходу протянуть руку и набрать пригоршню ягод, темно-синих, лиловых, с испариной… Скала обрывается, и мы вдруг попадаем словно в южную пустыню - вдали ее обступили срезанные сверху сопки, здесь же – сухо, бело, выжжено. Только поодаль сине блестит озерцо.
Проезжаем участок строящейся дороги. Солдат с плоским татарским лицом, раздетый по пояс, дробит пневматическим отбойным молотом каменный взлобок сопки. Сквозь рев «маза» слышен противный, какой-то зубной стук молота – камень все-таки. Солдат машинально поворачивает голову и без всякого выражения смотрит вслед нашей дымящей машине. Два других, тоже обнаженных по пояс, лежат у обочины, провожая нас глазами. Тарахтит дизель, тянутся шланги…в выдолбленные в породе дыры вставлены деревянные клинья… Вот так можно выровнять всего лишь какой-нибудь метр пути.
Спуск, от которого холодит в животе, снова подъем – и снова работают дорожники. Рядом с колеей лежит, завалившись, трактор, изрыв вокруг себя землю, как умирающий зверь. Дальше пути нет: солдат-дорожник машет рукой в сторону – объезд.
«Маз» сворачивает влево и набирает скорость, чтобы с ходу проглотить заболоченный участок. Даже здесь, на борту, чувствуется, какая под колесами влажная, рыхлая, ненадежная почва – в ней, покрытой губкой мха, остаются глубокие промятые колеи. Лепешки грязи летят в стороны, кузов подбрасывает так, что приходится привстать с лавки, чтобы ногами гасить эти дикие норовистые взбрыки.
И снова начинается подъем. Дороги больше нет. Есть только относительно ровная поверхность сопки, уходящей вверх как пирамида. «Маз» осторожно взбирается по склону, делая аккуратные выверенные повороты влево и вправо, – ай да водитель! - вот уже и край сопки, и в каком-то метре от колес справа в долгом затяжном падении-полете синеет провал. Страшно даже глянуть в ту сторону. Вон как разбежались отсюда и все бегут вниз валуны, уступы да толпы березок, все вниз и вниз, к далеко синеющей водной глади. Воздух заметно холодеет – он кажется разреженным… я прикидываю, успею ли спрыгнуть влево, через борт, если задние колеса занесет…
«Маз» вплотную прижимается к стене, так что выпрыгнуть теперь некуда, - от нее веет холодом и сыростью, в складках стиснутого камня – ржавые потеки воды. На краю обрыва качаются под ветром стебли травы, нежные цветы иван-чая… последний спасительный поворот – и вниз, и вниз…легко, спокойно – в надежное лоно низины, улегшейся между скал.
Здесь нет ветра, здесь тихо, низина, словно гигантская чаша, полная свежего духа берез, нагретого мха, ягод, знакомого с детства запаха больших лесных полян, где столько грибов… «Маз» останавливается. Мы спрыгиваем с грузовика и разбредаемся в разные стороны - нас пятеро, без старшины и водителя, нас послали разбирать старую казарму на теперь никому не нужной заброшенной точке.
Осматриваюсь вокруг. По скалам движутся тени от облаков. У дороги желтые пятна зарослей морошки. Она как малина - кулачки прижатых друг к другу сочных зерен. Собираю ягоды и ухожу от дороги все дальше. Меня окружает высокая трава, под ногами становится хлипко – сапоги блестят от воды. За низкими зарослями березок сгрудились валуны. Они навалились друг на друга, словно в схватке за место, за кусочек приглянувшейся земли, да так и застыли навсегда над ней, образовав небольшой, влажный, гулкий свод. Где-то рядом слышен звук падающей воды, голос маленького ручья, родника. Я внимательно разглядываю мох, расстилающийся под ногами. А… вот углубление… оно почти полностью затянуто зеленым, пышным и влажным одеялом мха. Это там бежит родник, оттуда его чистый глубокий тон. Просовываю в углубление руку, но так и не дотягиваюсь до воды. Рядом прыгает маленькая серо-коричневая лягушка. Останавливается и раздувает бока. Я ей не страшен.
Возвращаюсь к валунам. Под их сводом в сумеречной прохладе стоит прозрачное озерцо. Таинственно, как в детстве. Кто здесь живет? Чьи это владения? Где хозяин? Ленточка водорослей поднимается с песчаного дна в мелких уложенных вокруг камешках. И рядом с ней растет, не достигая поверхности, подобие маленького деревца. Чей это подводный сад? Погружаю руки в воду – как чиста, как холодна и свежа она! – подношу в ладонях к лицу и опускаю его в эту, может быть, со дня творения никем не потревоженную влагу. Она проливается между пальцами – гулкий и сочный плеск оглашает эти маленькие своды – тут своя акустика, как в греческом амфитеатре. Здесь слышен и шепот…
Иду обратно, к дороге. Из травы выглядывают палевые шляпки грибов. Срываю один, продравшийся на длинной упругой ножке сквозь толщу травяного дерна. Подосиновик. Он пахнет остро и знакомо, как в детстве.
«Маза» на месте нет – он спустился еще дальше и стоит там, словно к чему-то прислушиваясь. Но вот оттуда раздаются гудки. Это, видно, зовут меня. Сорвав последнюю крупную ягоду морошки, я бегу к машине. Все уже сидят в кузове и ждут меня. Это шоферу велели подать сигнал. Старшина выглядывает из кабины и без раздражения и недовольства машет рукой, показывая на кузов, - пора!
Мы едем дальше, а я все не могу опомниться, мне никак не проститься с тем сокровенным местом. Никогда в жизни я больше не буду там, и от сознания этого грустно, горько и радостно одновременно. И снова «маз» ползет вверх, отчаянно раскачиваясь кузовом на каменном бездорожье.
И вот мы у цели. Слева – казарма. Она совсем еще нова на вид. Светло-розовая, ровно оштукатуренная, пустая и чистая. Как это она жила здесь в отсутствие рядового состава… Словно уже стала принадлежностью этих мест, их органической частью. Ей будет жаль с ними расставаться, как и мне. А рядом озеро – оно набралось в выемку между голых скал. Недалеко от берега из него торчит острый огромный камень, словно акулий плавник.
Старшина разрешает выкупаться перед работой, да и в самом деле, на солнце чуть ли не печет. Двое из нас - я в том числе – раздеваются. Лезем в воду. Она оглушающе холодна, ведь где-то под ней вечная мерзлота. Камни скользят под ногами. В глубину пробираемся ползком. Я пробую плыть, хотя грудь стянута ледяным обручем, перехватывает дыхание… Я делаю несколько гребков и натыкаюсь рукой на подводный камень. Его край так остр, что рассекает мне ладонь.
- Что? – с тревогой в голосе кричит с берега старшина. – Поранился?
- Ничего, товарищ старшина, - отвечаю я. – Пустяки.
Но плавать мне больше не хочется. Посасываю ладонь – разрез неглубокий, тонкий, как от лезвия бритвы – крови немного.
- Работать-то сможешь? – спрашивает старшина. Это для него самое главное.
- Конечно! – улыбаюсь я.
Мы выбрасываем из кузова ломы и лопаты и принимаемся за дело. Мы раздираем казарму на составные части. Дерево, гвозди – они рычат, отдираясь друг от друга, скрежещут, стонут, подвывают, а мы не отступаем – ломом раз и раз, и на себя, и вбок, и еще вбок, и еще, и вместе, раз и раз – и целая секция, снаружи отштукатуренная (штукатурка кое-где осыпается – ничего. обмажем потом), а изнутри оклеенная моющимися обоями – целая секция, отделившись от стены, ухает на землю, поднимая розовую пыль.
Мы разбираем казарму обдуманно, сохраняя ее несущий остов – так что она стоит до конца, становясь все сиротливей и неприглядней, изумленней и трагичней – зачем она теперь? Кому она такая? Ей не привыкнуть к своему новому облику…
Мы перетаскиваем тяжелые секции, словно отдохнувшие на земле и пришедшие в себя после обморока, к «мазу» и сходу – одна за одной - погружаем в кузов. Старшина жадничает – ему, конечно, хочется увезти зараз побольше – хозяин… Мы наваливаем секции выше бортов.
- Доедем? – спрашивает старшина водителя с сомнением и в то же время глазами, всем выражением лица ожидая, требуя, чтобы тот кивнул, и водитель – он служит уже третий год – кивает и улыбается:
- Доедем, товарищ старшина.
А мы-то как? Для нас и места не осталось… Мы садимся сверху. Так что теперь и вовсе высоко и жутковато. Но оттого еще веселее, бесшабашней, отчаянней.
Едем…
На слишком крутом спуске старшина останавливает машину и, высунувшись из кабины, велит нам слезать и спускаться к подножию сопки своим ходом. Для безопасности. Он прав, наш старшина. Он молодец.
И вот мы, распластавшись, слезаем и пускаемся – нет, не по дороге, она виляет туда-сюда - а напрямик ...

---

259. ПОЕЗДКА ЗА...

2013-12-31 21:11:43 (читать в оригинале)

…
А потом вдруг среди тягомотной крутни собирают команду на старую заброшенную точку, с которой давно уже сняли за ненадобностью ракетную установку. И я среди них. Считаю, что мне повезло. Все-таки новые впечатления. Повод отвлечься от надсадной непроходящей муки и тяжести, то и дело, чуть останусь один, влажно и горячо приливающей к глазам. И вот открывается Север, совсем не такой, каким я его видел весь последний месяц, первый в моей солдатской жизни.
Едем на «мазе». С его непривычно высокого борта далеко видно, и сам путь по дороге, вернее, по колее, продранной колесами по моховому настилу сопок, кажется опасным – из-за крутых поворотов, когда за очередной скалой – бесконечное чередование других скал и сопок… И высоко, и просторно, и тревожно, - всё вместе. В расщелинах меду скал, куда не задувает ветер, курчавятся заросли карликовых берез, «маз» надсадно воет, сотрясаясь, - он одолевает очередной подъем, все выше и выше по крутизне сопки… Кажется, сейчас сдадут тормоза – и все это горячее, напрягшееся, дымящее железо покатится вместе с нами к обрыву… Но вот подъем кончается – и с самой вершины открывается Кольская губа, со множеством торчащих из нее скал-островов, полуостровов. Они темно-серыми, а то почти черными изломанными плоскостями изрезали все пространство воды, а еще плывут там совсем крошечные отсюда кораблики – порой только по длинному, непропадающему следу можно догадаться об их присутствии… Вот и сам Полярный виден – горстка желтых, голубых и розовых домов, невзаправдашних, как и то, что я живу, служу там. Слева над дорогой нависает скала, в ее вертикальную стену влеплены темно-зеленые полосы мха, из трещин растут кустики берез и черники, - можно на ходу протянуть руку и набрать пригоршню ягод, темно-синих, лиловых, с испариной… Скала обрывается, и мы вдруг попадаем словно в южную пустыню - вдали ее обступили срезанные сверху сопки, здесь же – сухо, бело, выжжено. Только поодаль сине блестит озерцо.
Проезжаем участок строящейся дороги. Солдат с плоским татарским лицом, раздетый по пояс, дробит пневматическим отбойным молотом каменный взлобок сопки. Сквозь рев «маза» слышен противный, какой-то зубной стук молота – камень все-таки. Солдат машинально поворачивает голову и без всякого выражения смотрит вслед нашей дымящей машине. Два других, тоже обнаженных по пояс, лежат у обочины, провожая нас глазами. Тарахтит дизель, тянутся шланги…в выдолбленные в породе дыры вставлены деревянные клинья… Вот так можно выровнять всего лишь какой-нибудь метр пути.
Спуск, от которого холодит в животе, снова подъем – и снова работают дорожники. Рядом с колеей лежит, завалившись, трактор, изрыв вокруг себя землю, как умирающий зверь. Дальше пути нет: солдат-дорожник машет рукой в сторону – объезд.
«Маз» сворачивает влево и набирает скорость, чтобы с ходу проглотить заболоченный участок. Даже здесь, на борту, чувствуется, какая под колесами влажная, рыхлая, ненадежная почва – в ней, покрытой губкой мха, остаются глубокие промятые колеи. Лепешки грязи летят в стороны, кузов подбрасывает так, что приходится привстать с лавки, чтобы ногами гасить эти дикие норовистые взбрыки.
И снова начинается подъем. Дороги больше нет. Есть только относительно ровная поверхность сопки, уходящей вверх как пирамида. «Маз» осторожно взбирается по склону, делая аккуратные выверенные повороты влево и вправо, – ай да водитель! - вот уже и край сопки, и в каком-то метре от колес справа в долгом затяжном падении-полете синеет провал. Страшно даже глянуть в ту сторону. Вон как разбежались отсюда и все бегут вниз валуны, уступы да толпы березок, все вниз и вниз, к далеко синеющей водной глади. Воздух заметно холодеет – он кажется разреженным… я прикидываю, успею ли спрыгнуть влево, через борт, если задние колеса занесет…
«Маз» вплотную прижимается к стене, так что выпрыгнуть теперь некуда, - от нее веет холодом и сыростью, в складках стиснутого камня – ржавые потеки воды. На краю обрыва качаются под ветром стебли травы, нежные цветы иван-чая… последний спасительный поворот – и вниз, и вниз…легко, спокойно – в надежное лоно низины, улегшейся между скал.
Здесь нет ветра, здесь тихо, низина, словно гигантская чаша, полная свежего духа берез, нагретого мха, ягод, знакомого с детства запаха больших лесных полян, где столько грибов… «Маз» останавливается. Мы спрыгиваем с грузовика и разбредаемся в разные стороны - нас пятеро, без старшины и водителя, нас послали разбирать старую казарму на теперь никому не нужной заброшенной точке.
Осматриваюсь вокруг. По скалам движутся тени от облаков. У дороги желтые пятна зарослей морошки. Она как малина - кулачки прижатых друг к другу сочных зерен. Собираю ягоды и ухожу от дороги все дальше. Меня окружает высокая трава, под ногами становится хлипко – сапоги блестят от воды. За низкими зарослями березок сгрудились валуны. Они навалились друг на друга, словно в схватке за место, за кусочек приглянувшейся земли, да так и застыли навсегда над ней, образовав небольшой, влажный, гулкий свод. Где-то рядом слышен звук падающей воды, голос маленького ручья, родника. Я внимательно разглядываю мох, расстилающийся под ногами. А… вот углубление… оно почти полностью затянуто зеленым, пышным и влажным одеялом мха. Это там бежит родник, оттуда его чистый глубокий тон. Просовываю в углубление руку, но так и не дотягиваюсь до воды. Рядом прыгает маленькая серо-коричневая лягушка. Останавливается и раздувает бока. Я ей не страшен.
Возвращаюсь к валунам. Под их сводом в сумеречной прохладе стоит прозрачное озерцо. Таинственно, как в детстве. Кто здесь живет? Чьи это владения? Где хозяин? Ленточка водорослей поднимается с песчаного дна в мелких уложенных вокруг камешках. И рядом с ней растет, не достигая поверхности, подобие маленького деревца. Чей это подводный сад? Погружаю руки в воду – как чиста, как холодна и свежа она! – подношу в ладонях к лицу и опускаю его в эту, может быть, со дня творения никем не потревоженную влагу. Она проливается между пальцами – гулкий и сочный плеск оглашает эти маленькие своды – тут своя акустика, как в греческом амфитеатре. Здесь слышен и шепот…
Иду обратно, к дороге. Из травы выглядывают палевые шляпки грибов. Срываю один, продравшийся на длинной упругой ножке сквозь толщу травяного дерна. Подосиновик. Он пахнет остро и знакомо, как в детстве.
«Маза» на месте нет – он спустился еще дальше и стоит там, словно к чему-то прислушиваясь. Но вот оттуда раздаются гудки. Это, видно, зовут меня. Сорвав последнюю крупную ягоду морошки, я бегу к машине. Все уже сидят в кузове и ждут меня. Это шоферу велели подать сигнал. Старшина выглядывает из кабины и без раздражения и недовольства машет рукой, показывая на кузов, - пора!
Мы едем дальше, а я все не могу опомниться, мне никак не проститься с тем сокровенным местом. Никогда в жизни я больше не буду там, и от сознания этого грустно, горько и радостно одновременно. И снова «маз» ползет вверх, отчаянно раскачиваясь кузовом на каменном бездорожье.
И вот мы у цели. Слева – казарма. Она совсем еще нова на вид. Светло-розовая, ровно оштукатуренная, пустая и чистая. Как это она жила здесь в отсутствие рядового состава… Словно уже стала принадлежностью этих мест, их органической частью. Ей будет жаль с ними расставаться, как и мне. А рядом озеро – оно набралось в выемку между голых скал. Недалеко от берега из него торчит острый огромный камень, словно акулий плавник.
Старшина разрешает выкупаться перед работой, да и в самом деле, на солнце чуть ли не печет. Двое из нас - я в том числе – раздеваются. Лезем в воду. Она оглушающе холодна, ведь где-то под ней вечная мерзлота. Камни скользят под ногами. В глубину пробираемся ползком. Я пробую плыть, хотя грудь стянута ледяным обручем, перехватывает дыхание… Я делаю несколько гребков и натыкаюсь рукой на подводный камень. Его край так остр, что рассекает мне ладонь.
- Что? – с тревогой в голосе кричит с берега старшина. – Поранился?
- Ничего, товарищ старшина, - отвечаю я. – Пустяки.
Но плавать мне больше не хочется. Посасываю ладонь – разрез неглубокий, тонкий, как от лезвия бритвы – крови немного.
- Работать-то сможешь? – спрашивает старшина. Это для него самое главное.
- Конечно! – улыбаюсь я.
Мы выбрасываем из кузова ломы и лопаты и принимаемся за дело. Мы раздираем казарму на составные части. Дерево, гвозди – они рычат, отдираясь друг от друга, скрежещут, стонут, подвывают, а мы не отступаем – ломом раз и раз, и на себя, и вбок, и еще вбок, и еще, и вместе, раз и раз – и целая секция, снаружи отштукатуренная (штукатурка кое-где осыпается – ничего. обмажем потом), а изнутри оклеенная моющимися обоями – целая секция, отделившись от стены, ухает на землю, поднимая розовую пыль.
Мы разбираем казарму обдуманно, сохраняя ее несущий остов – так что она стоит до конца, становясь все сиротливей и неприглядней, изумленней и трагичней – зачем она теперь? Кому она такая? Ей не привыкнуть к своему новому облику…
Мы перетаскиваем тяжелые секции, словно отдохнувшие на земле и пришедшие в себя после обморока, к «мазу» и сходу – одна за одной - погружаем в кузов. Старшина жадничает – ему, конечно, хочется увезти зараз побольше – хозяин… Мы наваливаем секции выше бортов.
- Доедем? – спрашивает старшина водителя с сомнением и в то же время глазами, всем выражением лица ожидая, требуя, чтобы тот кивнул, и водитель – он служит уже третий год – кивает и улыбается:
- Доедем, товарищ старшина.
А мы-то как? Для нас и места не осталось… Мы садимся сверху. Так что теперь и вовсе высоко и жутковато. Но оттого еще веселее, бесшабашней, отчаянней.
Едем…
На слишком крутом спуске старшина останавливает машину и, высунувшись из кабины, велит нам слезать и спускаться к подножию сопки своим ходом. Для безопасности. Он прав, наш старшина. Он молодец.
И вот мы, распластавшись, слезаем и пускаемся – нет, не по дороге, она виляет туда-сюда - а напрямик ...