Кто всех задорнее ебет?
Чей хуй средь битвы рьяной
Пизду кудрявую дерет,
Горя как столб багряный?
О землемер и пизд и жоп,
Блядун трудолюбивый,
Хвала тебе, расстрига поп,
Приапа жрец ретивый.
В четвертый раз ты плешь впустил,
И снова щель раздвинул,
В четвертый принял, вколотил
И хуй повисший вынул!

Повис! Вотще своей рукой
Ему милашка дрочит,
И плешь сжимает пятерней,
И волосы клокочет.
Вотще! Под бешеным попом
Лежит она, тоскует,
И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует.
Вотще! Елдак лишился сил;
Как воин в тяжкой брани,
Он пал, главу свою склонил
И плачет в нежной длани.

Как иногда поэт Хвостов,
Обиженный природой,
Во тьме полуночных часов
Корпит над хладной одой,
Пред ним несчастное дитя -
И вкривь, и вкось, и прямо
Он слово звучное, кряхтя,
Ломает в стих упрямо, -
Так блядь трудилась над попом,
Но не было успеха,
Не становился хуй столбом,
Как будто бы для смеха.

Зарделись щеки, бледный лоб
Стыдом воспламенился,
Готов с постели прянуть поп.
Но вдруг остановился.
Он видит - в ветхом сюртуке,
С спущенными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами
Явилась тень - идет к нему
Дрожащими стопами,
Сияя сквозь ночную тьму
Огнистыми очами.

Что сделалось с детиной тут? -
Вещало привиденье.
- Лишился пылкости я муд,
Елдак в изнеможеньи,
Лихой предатель изменил,
Не хочет хуй яриться.
- Почто ж, ебена мать, забыл
Ты мне в беде молиться?.
- Но кто ты? - вскрикнул Ебаков,
Вздрогнув от удивленья.
- Твой друг, твой гений я — Барков!
Сказало привиденье.

И страхом пораженный поп
Не мог сказать ни слова,
Свалился на пол будто сноп,
К портищам он Баркова.
- Восстань, любезный Ебаков,
Восстань, повелеваю,
Всю ярость праведных хуев
Тебе я возвращаю.
Поди, еби милашку вновь! -
О чудо! Хуй ядреный
Встает, краснеет плешь как кровь,
Торчит как кол вонзенный.

- Ты видишь, продолжал Барков, -
Я вмиг тебя избавил,
Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил.
Никто! Так мать же их в пизду,
Хвалы мне их не нужны,
Лишь от тебя услуги жду -
Пиши в часы досужны!
Возьми задорный мой гудок,
Играй им как попало!
Вот звонки струны, вот смычок,
Ума в тебе немало.

Не пой лишь так, как пел Бобров,
Ни Шелехова тоном.
Шихматов, Палицын, Хвостов
Прокляты Аполлоном.
И что за нужда подражать
Бессмысленным поэтам?
Последуй ты, ебена мать,
Моим благим советам,
И будешь из певцов певец,
Клянусь я в том елдою -
Ни чорт, ни девка, ни чернец
Не вздремлют над тобою.

- Барков! Доволен будешь мной! -
Провозгласил детина,
И вмиг исчез призрак ночной,
И мягкая перина
Под милой жопой красоты
Не раз попом измялась,
И блядь во блеске наготы
Насилу с ним рассталась.
Но вот яснеет свет дневной,
И будто плешь Баркова,
Явилось солнце за горой
Средь неба голубого.

И стал трудиться Ебаков,
Ебет да припевает,
Гласит везде: «Велик Барков!»
Попа сам Феб венчает,
Пером владеет как елдой,
Певцов он всех славнее;
В трактирах, кабаках герой,
На бирже всех сильнее.
И стал ходить из края в край
С гудком, смычком, мудами.
И на Руси воззвал он рай
Бумагой и пиздами.

И там, где вывеской елдак
На низкой ветхой кровле,
И там, где с блядью спит монах,
И в скопищах торговли,
Везде затейливый пиит
Поет свои куплеты,
И всякий божий день твердит
Баркова он советы.
И бабы и хуястый пол
Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол
Девчонки подымали.

И стал расстрига-богатырь
Как в масле сыр кататься.
Однажды в женский монастырь,
Как начало смеркаться,
Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами
Воспел победу елдаков
Над юными пиздами.
У стариц нежный секелек
Зардел и зашатался,
Как вдруг ворота на замок,
И пленным поп остался.

Вот в келью девы повели
Поэта Ебакова.
Кровать там мягкая в пыли
Является дубова.
И поп в постелю нагишом
Ложится поневоле,
И вот игуменья с попом
В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
А щель идет вдоль брюха,
Тиран для бедного попа
Проклятая старуха!

Честную матерь откатал
Пришлец благочестивый,
И в думе страждущий сказал
Он с робостью стыдливой:
- Какую плату восприму?
- А вот, мой сын, какую:
Послушай, скоро твоему
Не будет силы хую!
Тогда ты будешь каплуном,
А мы прелюбодея
Закинем в нужник вечерком
Как жертву Асмодея.

О ужас! Бедный мой певец,
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!
Напрасно еть усердно мнишь
Девицу престарелу,
Ты блядь усердьем не смягчишь
Под хуем поседелу.
Кляни заебины отца
И матерну прореху.
Восплачьте, нежные сердца,
Здесь дело не до смеху!

Проходит день, за ним другой,
Неделя протекает,
А поп в обители святой
Под стражей пребывает.
О вид, угодный небесам!
Игуменью честную
Ебет по целым он часам
В пизду ее кривую,
Ебет... Но пламенный елдак
Слабеет боле, боле,
Он вянет как весенний злак,
Скошенный в чистом поле.

Увы, настал ужасный день.
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень
Лучами водрузилось,
Но хуй детинин не встает.
Несчастный устрашился,
Вотще муде свои трясет,
Напрасно лишь трудился,
Надулся хуй, растет, растет,
Вздымается лениво...
Он снова пал и не встает,
Смутился горделиво.

Ах, вот скрипя шатнулась дверь,
Игуменья подходит,
Гласит: - Еще пизду измерь -
И взорами поводит,
И в руки хуй... но он лежит,
Лежит и не ярится,
Она щекочет, но он спит,
Дыбом не становится...
- Добро, - игуменья рекла
И вмиг из глаз сокрылась.
Душа в детине замерла,
И кровь остановилась.

Расстригу мучила печаль,
И сердце сильно билось,
Но время быстро мчалось вдаль,
И темно становилось.
Уж ночь с ебливою луной
На небо наступала,
Уж блядь в постели пуховой
С монахом засыпала,
Купец уж лавку запирал,
Поэты лишь не спали
И, водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.

И в келье тишина была.
Вдруг стены пошатнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись,
И ветер хладный пробежал
Во тьме угрюмой ночи.
Баркова призрак вдруг предстал
Священнику пред очи.
В зеленом ветхом сюртуке,
С спущенными штанами,
С хуиной толстою в руке,
С отвисшими мудами.

- Скажи, что дьявол повелел?
- Надейся, не страшися.
- Увы, что мне дано в удел?
Что делать мне? -«Дрочися! -
И грешный стал муде трясти.
Тряс, тряс, и вдруг проворно
Стал хуй всё вверх и вверх расти,
Торчит елдак задорно.
И жарко плешь огнем горит,
Муде клубятся сжаты,
В могучих жилах кровь кипит,
И пышет керч мохнатый.

Вдруг начал щелкать ключ в замке,
Дверь громко отворилась,
И с острым ножиком в руке
Игуменья явилась.
Являют гнев черты лица,
Пылает взор собачий.
Но вдруг на грозного певца,
И хуй попа стоячий
Она взглянула, пала в прах,
Со страху обосралась,
Трепещет бедная в слезах
И с духом тут рассталась.

- Ты днесь свободен, Ебаков! -
Сказала тень расстриге.
Мой друг, успел найти Барков
Развязку сей интриге.
- Поди! (Отверзта дверь была),
Тебе не помешают,
Но знай, что добрые дела
Святые награждают.
Усердно ты воспел меня,
И вот за то награда!
Сказал, исчез - и здесь, друзья,
Кончается баллада.