Рысаков Голосов: 1 Адрес блога: http://www.liveinternet.ru/users/1343514/ Добавлен: 2008-01-29 00:48:04 блограйдером Similis_Deo

6.

2017-04-26 02:55:21 (читать в оригинале)

Стараясь избежать встречи с соседями – как мономан из книги, которую я читал в дачном домике деда при свече, в комнате настолько тесной и низкой, что комара на потолке можно прихлопнуть не вставая с кровати, – я спускался во двор, брал в сарае, где за перегородкой шевелился невидимый боров, велосипед с рамой защитного цвета и выезжал из посёлка с бабушкиным тормозком в противогазной сумке в сторону Лютерец. Дорога была разбита как после настоящей бомбёжки. Справа подстанция, пионерский лагерь и чуть дальше – какой-то старинный забытый тракт, слева узкоколейка, заросшая молодыми берёзками. Впереди – ущербная равнина, при сильном воображении – со скрытыми полостями и остывающими вулканами, над которыми в летнее пекло подымается дымок горящего шлака.

Думаешь, что ты – это начало. Что можно не считаться с тем, что в тебе конструктивно заложено. Что можно, напротив, наполнить свою жизнь ровно тем содержанием, которым захочешь. Что твоё – это только твоё. В юности, понятно, не хочется ничем делиться, но именно в эти годы у тебя мало своего. Есть наша общая физическая зажатость («русский, в плечах узкий»), усиленная городской жизнью, чуть менее, чем у твоего отца, и уж значительно менее, чем у деда, ты склоняешь влево голову при ходьбе. Есть, правда, что-то располагающее в этой манере – она под стать творческим, асимметричным людям.

Один автор, я уже упоминал его, писал: нет нужды выходить из дома. За ним повторил другой: не выходи из квартиры, – хотя был человеком мира, много путешествовал (в том числе по древним мирам) и умер, кажется, в Венеции. Первый же, по-настоящему страшащийся жизни, в реале замыкался в домах, где комара можно прихлопнуть не вставая с кровати. Одно из жилищ страшащегося было, по сути, встроено в городскую стену. И то принадлежало не ему, а сестре, которая сняла комнату для встреч с любовником. К чему я это? Не принимайте пыль за аэрографию, а каминг-аут за исповедь, говорила моя знакомая из Дюссельдорфа.

Я знаю, что у тебя много друзей, и одобряю это. Вероятно, ты можешь рассчитываешь на связи, чтобы реализовать себя. Но я хочу сейчас произнести банальность: одиночество даёт вполне честный ответ, что ты на самом деле есть.
Одиночество для меня наслаждение, которое не питается враждебностью – я не избегаю общества. Мне хорошо и в толпе, например на рынке, где сквозь эстетическое оцепенение, отстранённость, наблюдаешь и прислушиваешься. Детали всех фигур на рыночной площади в сонный жаркий, в резкой светотени полдень исполнены крупными мазками: вот эта женщина в синем греческом сарафане и с красными бусами, с классическим конденсатом над верхней губой, или сильно дезодорированный турист в сетчатой майке цвета плашки фейсбука, который поднялся купить для вечера баранину у армянина, или брюнетка в белых брюках, которая очевидно перед работой зашла купить присмотренный вчера и обдуманный ночью крем с ланолином или спермацетом, – они отстранены или я отстранён?..

Ты всё время переспрашиваешь – да, у меня тихий, даже глухой голос, мне легче изъясняться знаками, вдобавок я грассировал до совершеннолетия, и это тоже отчасти закрывало для меня каналы изустности. Я замечал, что и ты, чтобы узнать дорогу, – особенно при давлении с моей стороны – только в последнюю очередь спросишь её у прохожего. Впрочем, твою робость я заметил лишь раз, и больше в подобных ситуациях на тебя не рассчитывал. Мне доподлинно известно, что с ходу что-то прокричать прохожему из окна автомобиля, а именно где поворот на какую-нибудь Шелепихинскую, одновременно не испугав его, задача непростая. Здесь нужна и риторическая находчивость, и твёрдость артикуляции.
Помнишь, мы чуть не опоздали на вокзал и крутились в Сокольниках? Я внутренне ахал: вот чёртовы кулички, словно из другого не то что времени – измерения дома! Ты медлил опустить стекло, сидел, уткнувшись в навигатор, и поднимал голову, когда прохожий оставался позади.

Может, я что-то и придумываю. Но повторяю, только на первых порах я пытался вывести тебя из зоны комфорта. По такой модели воспитывала меня мать. Однажды она по-своему расценила донос учителя физкультуры, который назвал меня комедиантом. Она решила, что я слишком изнежен, и отправила меня сначала на стадион, на турники, в секцию бокса, а потом и на завод «Фрезер». Кем я работал на заводе? Штамповщиком. Но не думаю, что грубая среда перевоплощает нежность в маскулинность. Не всё так просто. Всему своё время. Богородское, пора остановиться, перекусить что-нибудь. Не забудь напомнить мне про разветвитель.

К карьеру с голубой водой я приходил каждое утро. Выбрал место в естественном амфитеатре с маленькой бухтой под кустом жимолости, откуда открывался вид на чёрный силуэт Фудзи. Вокруг на десятки, а может, тысячи гектаров, не считая рыбаков, ни одного человека, только поля, охотугодья, молодые боры и множество таких же карьерных озёр, называемых также разрезами. Я учился плавать в одиночку.

---

5.

2017-04-17 23:40:46 (читать в оригинале)

Проезжаем Тульскую область, и я тихо, пока ты спишь, расскажу тебе об этой местности. О ней говорят в категории гектаров, Карл. Здесь начинается Дон, и призвуки весёлого кубанства уже сбивают ровный тон среднерусского заунывья. На полях возникает кукуруза, а поля чем южнее, тем заметнее переходят в полустепь. Если съехать с магистрали в сторону Узловой и Донского, увидишь больше рабочих посёлков, чем деревень. Карьеры с голубой водой, чёрные терриконы, к которым ведут ветки узкоколеек на земляничных насыпях, камни, искрящиеся медным колчеданом, – наброском этого пейзажа было добычное дело, готовым произведением – тотальная выработанность.

Это декорации для мастеровых из книг Бажова и Платонова с их изломанной речью и злой жизнью. Подъезды в невысоких домах выкрашены в цвет стреляной гильзы, во дворах среди развешанного белья гуляют меченные синькой куры, а в палисадниках разбиты огороды. Отсюда родом, из шахтёрского посёлка Руднев, мой отец. Несколько раз я гостил здесь у деда школьником. Не уверен, что не схватил рентгены: когда-то над этим краем расстреляли чернобыльскую тучу, которая шла на Москву. Местные до сих пор получают денежные компенсации. Центр загрязнённой зоны – в Плавске, он не на нашем, на украинском маршруте, но я хорошо помню, как впервые въезжал в этот городок: слева – многолюдный рынок с сутолокой автомобилей, справа – на пригорке церковь. Регулировщик с широким, добрым, красноватым лицом стоит на зебре. Это была моя первая остановка в первой автомобильной поездке в Крым. Столица зоны проживания с правом на отселение.

В весенние каникулы я подбирался близко к дятлам, смотрел на головокружительные кроны сосен – у деда, копировальщика, висела над диваном огромная «Корабельная роща» и я влюблённо зацепился за этот образ, – лёжа под жарким солнцем на ослепительном насте в мартовском лесу. Сейчас понимаю, что сосна как родственник кедра – дерево из библейских времён. Я и сам пытался копировать, и начал именно с этой картины. В нашей полосе нет других деревьев, преисполненных такой телесностью. Если прислонить ухо к стволу в той его гладкой части, которая в кроне, можно услышать даже в безветренную погоду мощный лязг ветвей и гул волокон.

Я просил установить регистратор так, чтобы он не отваливался. Эта присоска совсем ненадёжна. Говорил же, в бардачке двусторонний скотч, придумай что-нибудь. Ты обещал это сделать на остановке. Он может спасти чью-то жизнь. И нам нужно будет купить разветвитель для прикуривателя, гнёзд мало.

Ты всё время молчишь, и мне трудно разговаривать так, чтобы мой монолог не был похож на невротическое бормотание. Тебе, кажется, безразлично всё, кроме твоего плеера, чоко-пая и «Липтона». Поздно повторять, но я напомню тебе, что с этими продуктами ты не изменишь конституцию. Я однажды студентом уехал на дачу со штангой и на одной овсяной каше накачал массу так, что осенью мне пришлось отбиваться от однокурсниц. Да, я немного потерял форму, но у меня кабинетная работа, и хорошо уже, что ты послушался насчёт этой колы и перешёл на холодный чай.

Ок, давай продолжим. О людях, которые молчат. Они опасны? Взрывоопасны? Глубоки? Или просто ленивы и флегматичны? Молчал мой дед, за ним отец, молчали, думаю, они между собой, как мы молчим друг с другом. Молчание может быть разного качества, но если ты всю жизнь придерживаешь слово – драгоценно ли оно для тебя или ничего не значит, – оправдание этому тебе подыщут другие. В лучшем случае тебя охарактеризуют как тихого типа. Но в определённых кругах назовут мутным фраером. Может, и суровое, но очень точное определение. Нужна хотя бы внешняя прозрачность, за ней доверие, а за доверием дело. Ведь в результате по делам оценивают человека. Есть темы, которые я согласен не поднимать. Прежде всего, конечно, женщин готов не касаться, если ты так остро реагируешь на мои вопросы о твоих подружках. Хотя я не вижу ничего в этом такого. У меня…

А летом ездил на велосипеде на карьеры. Я выбрал одно из них, у подножья самого высокого террикона, похожего на Фудзи. Это возле третьей шахты.

---

4.

2017-04-13 22:38:20 (читать в оригинале)

– Бог впереди нас, – эти слова заменяют мне длинную молитву водителя с того дня, когда, вслепую рванув с обочины, я подрезал попутного жигулёнка из 31-го региона и отправил его под списание. Помнишь, просил тебя приехать со страховкой на место аварии? Полиция, пожарные, карета скорой, лужа дизеля на дороге из подбитого грузовика. Красивая гирлянда пробки. Я стоял с тростью – только сняли гипс после другой катастрофы, падения ствола яблони на даче, – смотря с каким-то деревянным спокойствием на тонкий идиллический дымок перед фарой…. Я чувствовал очень остро расслоение реальности, а также что кто-то показательно спас меня и моих возможных жертв (тем самым избавив меня и от суда). Правда, пострадавшие сразу приступили к вымогательству, потом продолжали их представители, но дело вскоре удивительным образом схлопнулось.

Позади космические градирни Капотни, марсианская пойма Москвы-реки. А помнишь те параболические антенны на ВДНХ, которые я назвал тарелками великанов – ведь ты в них долго верил!

Но Себастьян уже полностью отключился. Машина выкатывает на магистраль, едем по приборам, штурман не нужен. Наша цель – мотель на бензоколонке «Роснефти», 1119-й километр слева по курсу. Неуверенно трогаю на его свесившейся голове закреплённый гелем начёс в стиле Пресли. Одно время он стригся коротко, под меня, не зная вполне, насколько я сам был когда-то хайратый. Сын открывает глаза, ловит другую волну на своём гаджете и снова засыпает, оставляя меня с моими мыслями. Постараюсь не курить в салоне.

---

3.

2017-04-12 00:39:43 (читать в оригинале)

Я медленно запрягаю, но куда спешить – полуостров не снимется с якоря, а на дешёвый ночной тариф платных участков можно не рассчитывать. Всю неделю загружал чемоданы и сумки в машину. В салоне мушмула, хочу посадить её на косогоре рядом с персиком. Обратно поедут бамбук и галька с морского прибоя – она речная, завезённая, смеются униформисты на досмотре паромной переправы.

Не буду скрывать, я воодушевлён. Мне есть о чём поговорить с Себастьяном. Я уточню и тут же забуду, какой у него вуз (впрочем, он их меняет). Спрошу, как дела на работе (он помощник бармена в заведении «Дорогая, я перезвоню», его настольная книга – Drinks Адама Макдауэлла). Также узнаю, что он думает о донбасском кризисе (трасса М4, по которой мы едем, в десятках километров от Донецка). Сам многое расскажу. Посекретничаем! У меня есть опасение, что он не замечает моего устойчивого развития. Так получилось, что я не стал примером для него, безусловная сыновняя любовь не гарантирует соответствующей безусловной гордости. Но у нас два дня дороги, и у меня будет время расставить какие-то акценты. Я начинал с кладовщика супермаркета возле Крымского моста, а теперь окна моего офиса выходят на Горбатый мост. Озорство заменяет мне оптимизм, я удачлив, и у меня нет историй для хештега #меняневзяли. Правда, я вкушаю только поздние плоды жизни, заскакиваю на палубы отплывающих кораблей и держу пост только на последней, строгой неделе.

Например, я слишком поздно, после 30, сел за руль. Моей третьей машины, наверное, хватит, чтобы докатать её до своих крантов: я бережлив. Десятилетняя Тойота, с вмятиной на капоте после шторма 2016-го, у меня вторая. Низковат свес бампера, разбег уже не слишком мощный, сгорал стартёр и отлетал на ходу рычаг привода. Но салон стилизован под ретро, даже с панелью под дерево на торпеде, и есть кассетоприёмник. Целый мешок аудио вожу с собой – оказывается, они долговечнее лазерных дисков, не сыпятся. Что я слушаю? О, мы ещё поговорим об этом. Пока скажу, что кастратов на радио «Классик». Их высокие голоса – это вибрации небес, пронзённых самолётом. Как в далёком детстве...

Культ детства давно погребён под руинами кризиса среднего возраста, снимающего все иллюзии. Сожаление, что не хотел спать в детском саду, актуально, когда дневной сон кажется роскошью, но наступает время, когда потребность во сне элементарно снижается.

И вот я бужу Себастьяна, формально навязываю ему завтрак (утром он ничего не ест), потом предлагаю присесть на дорожку (я уже сижу – так говорит полулежащий, погружённый в чат Себастьян), наконец, мы выходим из подъезда (сталинского четырёхэтажного дома класса Б, для пролетариата). Раннее майское утро, воздух свежий, доавтомобильный, обнаруживается, что Себастьян берёт с собой электрогитару, я пытаюсь засунуть её в багажник, но Себастьян говорит – в салон, поверх сумок. Конечно, отвечаю я. Хотя вид у него сонный, соображает он быстрее меня. Ещё несколько раз возвращаюсь, инспектирую розетки и испытываю взглядом ручки газовой плиты. Мой отец как-то весь свой отпуск в Москве вспоминал, выключил ли он утюг в Улан-Баторе. Ещё раз проверяю, закрыты ли окна.

В «Письме отцу» Кафки матери отведена незначительная роль. Прекрасно понимая, что личность Себастьяна сложилось под влиянием матери, отчасти веря в эдипов конфликтоген, я хотя бы попробую провести свой опыт так, чтобы в нём на время не присутствовал фактор матери. Такой же опыт, с тем же условием, мне предстоит провести со своим отцом.

Это неповторимое мгновение, когда выезжаешь с московского двора, чтобы припарковаться в конце пути под кипарисом на Зелёном мысе. С сыном, которого совсем не знаешь. Обеспеченный навигатором Себастьян, мой штурман, садится в машину и плотно пригоняет к ушам наушники.

---

2.

2017-04-08 02:00:42 (читать в оригинале)

Теперь вместо мелитопольских предместий по дороге в Крым – кубанские станицы. Вспоминайте обо мне, меловые холмы Белгорода, рапсовые поля. Не скучай, девушка из Запорожья (тем более ты уже в Дюссельдорфе). В одной строке с инспекторами прощайте черти из чистилища таможни. Привет, подсолнечные нивы и напичканные камерами воронежские дороги, мотели на сечинских заправках, первый запах моря под Ростовом в районе Цукеровой Балки, Славянск-на-Кубани, Тимашёвск и, наконец, посёлок Ильича.

Но прежде всего прощай зима и с нею юность. Что за перверсия, тут воскликнут. Что за извращённая аллюзия? Да, мне юность вспоминается как сплошная зимняя мгла – кабаки, ямщики и спячка. И сейчас, глядя на своего сына, подтверждаю: юность – это зимний сон, бестолковая снежная карусель, чёрный провал.

Себастьян, назовём его так, валится на кровать после институтских пар. Я не особенно слежу за ним – это не правило моё, а выработанная привычка прикладывать все запасы равнодушия к тому, чтобы не влиять на его жизнь. Несмотря на то что мы живём под одной крышей, я с трудом могу сказать, на каком курсе он учится. Больше того, я не вполне сразу отвечу, сколько ему лет. Эту особенность памяти я в свою очередь унаследовал от отца и горжусь ею. Папа всегда говорит, что чужих лет не считает. Если бы я записывал за ним, то собрал бы много подобных афоризмов. Но он молчит. Его высказывания для меня особенно ценны после моей зимы.

И этот сон может затянуться надолго. Сон, вопреки всему, что говорит о нём просвещённое человечество, не бегство, а постыдное приятие объективной реальности, то есть нашей дневной жизни. Сон потому враг развития, что он высшее проявление чувства безопасности. Так я жил, не зная о майских маках на обочинах крымских дорог. О каньонах в Генеральском. Об альпийском ландшафте в окрестностях Бельбека. О черепах в храмах инкерманских скал. Сон после пар сладок и ярок, разве мне это не знакомо? Для утончения нервов я прихватывал бутылку пива в ларьке на Третьей Владимирской, садился в 64-й троллейбус и ехал домой. У меня был рецепт: если днём отключиться, да ещё если солнце заиграет на веках, приснится готовая психодрама. Которую нужно только записать.

Я сажал восточные маки на родительской даче. Отец и не сердился, и не одобрял. Вряд ли это было мудростью невмешательства. Просто понимание, что твой ребёнок не твоё повторение, приходит раньше, чем ребёнок почувствует, что он твой клон. Лучше посадил бы что-нибудь такое, что можно сожрать, советовал отец. Но я предчувствовал в маках, как и вообще в цветах, предвестие киммерийских долин.

Наломав сирени в саду особняка Рябушинских, я вносил её в комнату. Опять для того, чтобы утончить нервы, – известно, что сирень ядовита. Сон моего разума рождал прекрасных литературных чудовищ. Нужного уровня воображения можно добиться только путём систематической дезорганизации всех своих органов чувств, говорил в интервью Роджер Уотерс, под чьи композиции я засыпал.

Я не знал не только о крымских маках. Не знал о цветущих дроках, пещерах с тронными залами, тропах через пожарища, Ливане и Гималаях в парковых лесах. Но Себастьян, находясь в том возрасте, в котором я всего этого не знал, – с этим хорошо знаком и собирает свой рюкзак. Призма калейдоскопа перевернулась, и он поедет со мной.

Во-первых, как и я – а впрочем, как и Адриано Челентано, – Себастьян не летает самолётами. Передалась ли ему моя аэрофобия? Мне трудно не винить в этом себя, но я втайне солидаризуюсь с ним и прекрасно знаю, что мнительность не имеет ничего общего с трусостью. Прежде я много летал и прыгал с парашютом, но утончённые нервы ли, повышенная тревожность, инцидент во время прыжка, или, собственно, рождение Себастьяна заставили меня отказаться от полётов. Я проверяю своё хладнокровие на дорогах.

Во-вторых, существовал мой хитрый план. Мне нужно было разобраться в своих взаимоотношениях и с сыном, и с отцом. Отца я собирался взять с собой следующим летом. Наша жизнь ничего не оставляет для очных встреч. Сын, как это бывает, уклоняется от разговоров со мной. Помню, как сильно меня поразил его почерк – я впервые увидел его в записке на холодильнике: папа, вынь кеды из стиральной машины. Кажется, в нём я нашёл слабо выраженные следы собственной графики. А мой отец… был весь в своего отца, который за всю свою жизнь произнёс два слова, да и те на смертном одре: «Кранты мне».

Дело в том, что моя совесть требовала полной ясности, определённых ответов, что я для них и что они для меня. Мне нужны были эти ответы, я исчерпал запас своего равнодушия к отцу и сыну.
Пусть это волнует только меня, думал я, и они об этом не знают. Пусть не знают, что я прибегну и к манипулированию, чтобы объяснить себе отсутствие в своей жизни авторитета. Ибо не было у меня никогда никаких авторитетов – и упомянутый мною Уотерс, и не упомянутый проповедник страха Кафка, исследованием которого я несколько лет занимался, конечно, были фигурами всего лишь временно созвучными, которым подражаешь, которыми даже не заражаешься, а черпаешь у них оправдание пубертатной меланхолии – а она так остра в эпоху зимнего солнцестояния. Да и может быть авторитет в жизни человека, модель мышления которого – «хитрый план»? Притом что я всегда и искал духовной опоры, и для себя не исключал вырасти до этой роли. А где её найти, если не в безусловной любви?