Жить без страха иудейска. Голосов: 1 Адрес блога: http://lvfi.livejournal.com/ Добавлен: 2013-04-18 03:05:17 блограйдером captcczy Принадлежит блограйдеру captcczy

Русские писатели о жидах. Часть 6.

2013-04-02 23:43:03 (читать в оригинале)

Предыдущая часть 5

   Первого апреля у Николая Васильевича Гоголя был день рождения. А что же думал о жидах этот великий писатель?
   У Николая Васильевича Гоголя  слово «жид»  и  его  производные  встречаются в нескольких его сочинениях.  Я приведу здесь лишь отрывки из повести  Гоголя  «Тарас Бульба», где описана  борьба запорожских  казаков с оккупантами – ляхами и  жидами.  Повесть была опубликована в 1835 году:
   «В это время большой паром  начал причаливать к берегу. Стоящая на нём куча людей ещё издали махала руками.  Это были козаки в оборванных свитках. Беспорядочный наряд – у многих ничего не было, кроме рубашки и коротенькой трубки в зубах – показывал, что  они  или только избегнули  какой-нибудь беды, или же до того загулялись, что прогуляли всё, что было на теле. Из среды их отделился и стал впереди приземистый, плечистый козак,  человек лет пятидесяти.  Он кричал и махал рукою сильнее всех, но за стуком и криками рабочих не было слышно его слов.
 «А с чем приехали?»  спросил кошевой, когда паром приворачивал к берегу. Все рабочие, остановив свои работы, подняв топоры, долота, прекратили стукотню и смотрели в ожидании.
«С бедою!»  кричал с парома  приземистый козак.
«Говори!»
«А  вы  разве ничего не  слыхали, что делается  на Гетманщине?»
«Говори же, что там делается?»
«А то и делается, что и родились и крестились, ещё не ведали такого».
«Да говори нам, что делается, собачий сын!» закричал один из толпы, как видно,  потеряв терпение.
«Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые  теперь не наши»
«Как  не наши?»
«Теперь у жидов  они   на  аренде. Если    вперёд не заплатишь, то и обедни  нельзя  править».
«Что ты толкуешь?»
«И если   рассобачий  жид  не положит  значка нечистою  своею рукою на святой пасхе, то и святить пасхи нельзя».
«Врёт он, паны браты, не может быть того, чтобы  нечистый  жид  клал значок  на  святой пасхе!».


   «Слушайте!.. ещё  не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей Украйне  в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что запрягают уже  не коней, а просто православных христиан. Слушайте! Ещё  не то расскажу: уже, говорят, жидовки  шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие дела водятся на Украйне, панове! А вы  тут сидите  на Запорожьи да гуляете, да, видно, татарин  такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей – ничего нет, и  вы не слышите, что делается на свете».

    «Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому  беззаконию?»
«Э, как попустили такому беззаконию! А попробовали бы вы, когда пятьдесят тысяч было одних ляхов, да – нечего греха таить  -   были тоже собаки и между  нашими, (которые)  уже приняли их веру».
«А гетман ваш, а полковники, что делали?»
«А гетман теперь, зажаренный  в медном быке, лежит в Варшаве, а полковничьи руки и головы развозят по ярмаркам  на показ всему народу» .
Колебнулась вся толпа. Сначала на миг пронеслося по всему берегу молчание, которое устанавливается перед свирепою бурею, и потом вдруг поднялись речи, и весь заговорил берег.
«Как, чтобы  жиды  держали на аренде христианские церкви! Чтобы ксендзы запрягали в оглобли православных христиан! Как, чтобы попустить  такие мучения на русской земле от проклятых недоверков! (принявших унию, униатов). Чтобы вот так поступали с полковниками и гетманом! Да не будет же сего, не будет!» Такие слова перелетали по всем концам. Зашумели запорожцы и почуяли свои силы. Тут уже не было волнений легкомысленного народа: волновались все характеры тяжёлые и крепкие, которые не скоро накалялись, но, накалившись,  упорно и долго хранили в себе внутренний жар. «Перевешать  всю  жидову!» - раздалось из толпы. «Пусть же не  шьют  из поповских риз юбок своим  жидовкам! Пусть же не ставят значков  на святых пасхах! Перетопить их всех, поганцев, в Днепре!» Слова эти, произнесённые кем-то из толпы, пролетели молнией по всем головам, и толпа  ринулась  на  предместье  с  желанием  перерезать  всех  жидов.
Бедные сыны Израиля, растерявши всё присутствие своего и без того мелкого духа, прятались в пустых горелочных бочках (в бочках для горилки), в печках и даже запалзывали  под юбки  своих  жидовок; но козаки везде их находили.
«Ясновельможные паны! Кричал один, высокий и длинный, как палка,  жид, высунувши из кучи своих товарищей жалкую свою рожу, исковерканную страхом. «Ясновельможные паны! Слово только дайте нам сказать, одно слово! Мы такое объявим вам, чего ещё никогда не слышали, такое важное, что не можно сказать, какое важное!»
«Ну, пусть скажут», сказал Бульба, который всегда любил  выслушивать обвиняемого.
«Ясные паны!»  произнёс  жид. «Таких панов ещё никогда не видывало. Ей-Богу, никогда! Таких добрых, хороших и храбрых не было ещё на свете!..» Голос его умирал и дрожал от страха. «Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем не наши, те, что арендаторствуют на Украйне! Ей-Богу, не наши!  То совсем не жиды: чорт знает что. То такое, что только наплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же. Не правда ли Шлема, или ты, Шмуль?»
«Ей-Богу, правда!» отвечали из толпы Шлема и Шмуль в изодранных яломках, оба белые, как глина.
«Мы никогда ещё», продолжал длинный  жид: «не соглашались с неприятелями. А католиков мы и знать не хотим: пусть им чорт приснится!  Мы с запорожцами, как братья родные…»
«Как? Чтобы запорожцы были с вами братья?» Произнёс  один из толпы. «Не  дождётесь,  проклятые  жиды! В Днепр их, панове! Всех потопить поганцев!»
Эти слова были сигналом. Жидов  расхватали по рукам и начали швырять в волны.  Жалкий  крик раздался со всех сторон, но суровые запорожцы только смеялись, видя, как  жидовские ноги в башмаках и  чулках болтались на воздухе».
                 (Гоголь  Н. В.  Избранные  произведения.  СПб., 1998.  С. 138 – 142).


Одного жида, которого звали Янкель, Тарас оставил в живых, так как жид уверял, что знал  брата Тараса и даже помог ему  выкупиться  от турок. Тарас сказал  казакам:  «Жида будет время повесить, когда будет нужно, а на сегодня отдайте его мне». Сказавши это, Тарас,  повёл его к своему обозу, возле которого стояли козаки его. «Ну, полезай под телегу, лежи там и не пошевелись; а вы братцы, не выпускайте  жида».
Сказавши  это, он отправился на площадь, потому что давно уже собиралась туда вся толпа… Теперь все хотели в поход, и старые и молодые;   положили идти прямо на  Польшу, отмстить за всё зло и посрамленье веры и козацкой славы, набрать добычи с городов, пустить пожар по деревням и хлебам и пустить далеко по всей стране себе славу».       
                                                           (Гоголь  Н. В. Там же.  С. 142).

   Много позднее, когда поляки схватили  и поместили в застенок сына Тараса, Остапа,  Тарас отправился в Умань, надеясь как-то спасти своего сына, рассчитывая даже на помощь  жидов, если дать им  большие деньги.
«Он прямо подъехал к нечистому, запачканному домишке, у которого небольшие окошки едва были видны, закопчённые неизвестно чем; труба заткнута была тряпкою, и дырявая крыша  вся покрыта  воробьями. Из окна выглядывала голова  жидовки, в чепце с потемневшими жемчугами.
«Муж дома?»  сказал Бульба, слезая с коня и  привязывая повод к железному крючку, бывшему у самых дверей.
«Дома»,  - сказала  жидовка и поспешила выйти  с пшеницей  в корзине  для коня и стопой  пива  для рыцаря».
«Где же твой жид?»
«Он в другой светлице, молится», -  проговорила жидовка, кланяясь и пожелав здоровья в то время, когда Бульба поднёс к губам стопу.
«Оставайся  здесь, накорми и напои моего коня, а я пойду, поговорю с ним один. У меня до него  дело».
Это был  жид Янкель. Он уже очутился тут арендатором и корчмарём: прибрал понемногу всех окружных панов и шляхтичей в свои руки, высосал понемногу почти все деньги и  сильно означил своё  жидовское  присутствие  в той стране. На расстоянии трёх миль во все стороны  не оставалось ни  одной избы в порядке: всё валилось и дряхлело, всё пораспивалось, и осталась  одна бедность да лохмотья; как после пожару  или чумы, выветрился  весь край. И если бы десять лет  ещё  пожил   там  Янкель, то он, вероятно,  выветрил бы и всё воеводство.  Тарас вошёл в светлицу. Жид  молился, накрывшись своим  довольно запачканным  саваном, и  оборотился, чтобы в последний раз плюнуть, по  обычаю своей  веры, как вдруг  глаза его  встретили стоявшего  назади Бульбу.  Так и бросились  жиду   прежде всего в глаза две  тысячи червонных, которые были обещаны  (поляками)  за его голову; но он постыдился  своей корысти  и силился  подавить вечную мысль  о  золоте, которая, как   червь, обвивает душу  жида».
«Слушай, Янкель!» сказал Тарас  жиду, который начал перед ним кланяться, и запер осторожно дверь, чтобы их не видели: «Я спас твою жизнь, - тебя бы разорвали, как собаку, запорожцы, - теперь твоя очередь, теперь сделай мне услугу!» Лицо  жида   несколько поморщилось.  «Какую  услугу? Если такая услуга, что можно сделать, то для чего не сделать?»
«Не  говори мне ничего. Вези  меня в Варшаву. Что бы ни было, а я хочу ещё раз   увидеть его, сказать ему  хоть одно слово».
«Кому сказать слово?»
«Ему, Остапу, сыну моему… Знаю, знаю всё: за мою голову дают две тысячи червонных.  Знают же они, дурни, цену ей!  Я тебе пять  тысяч  дам. Вот тебе две тысячи червонных:  «а  остальные – когда ворочусь».    Жид  тотчас схватил полотенце  и накрыл  им червонцы.
«Ай,  славная монета! Ай, добрая монета!» говорил он, вертя один червонец в руках  и пробуя на зубах».

   Жид Янкель, соблазнившись на пять тысяч  червонцев, отвёз Тараса Бульбу в Варшаву  в телеге с кирпичом. Въехали в «тёмную узенькую улицу, носившую название Грязной и вместе  Жидовской,  потому что здесь, действительно, находились  жиды  почти со всей  Варшавы. Эта улица чрезвычайно походила  на вывороченную  внутренность заднего двора.  Солнце, казалось, не заходило  сюда  вовсе.  Совершенно почерневшие деревянные дома, со множеством  протянутых   из окон жердей, увеличивали еще больше мрак.  Изредка краснела между ними  коричневая   стена, но и та уже во многих местах  превращалась совершенно  в чёрную… Всё тут  состояло из  сильных резкостей: трубы, тряпки, шелуха, выброшенные разбитые чаны. Всякий, что  только  было у  него негодного, швырял на улицу…  Сидящий на коне всадник  чуть-чуть не доставал рукой  жердей, протянутых  через улицу из одного  дома  в  другой, на которых висели жидовские  чулки, коротенькие  панталонцы  и копченый  гусь. Куча  жидёнков, запачканных, оборванных, с курчавыми волосами, кричала и валялась в грязи. Рыжий  жид,  с веснушками по всему лицу, делавшими его похожим на воробьиное   яйцо,  выглянул из окна, тотчас  заговорил с Янкелем  на  своём  тарабарском  наречии, и Янкель тотчас  въехал во двор».
                   (Гоголь Н. В.  Избранные  произведения.  СПб.,  1998.   С. 204 – 208).