О писателях и жизни

Шестидесятники были детьми своего времени, и очень не хотелось бы их сильно ругать, но они сделали три очень вредные вещи, которые аукаются нам до сих пор. То есть, они были людьми талантливыми, в крайнем случае одарёнными, но сыграло это плохую шутку, потому что

1). Они эстетезировали Гражданскую войну, окончательно исключив из неё трагический мотив, который сохранялся у т. наз. «революционных романтиков» — Тихонова, Светлова, Багрицкого, Лавренёва, Вишневского и пр. Те, хоть и писали с «красной» стороны, но, как очевидцы событий, совсем игнорировать текстуру времени не могли. Воспитанное же на маршах Покрасса «поколение без истории в школе» окончательно выхолостило даже и эту сложность, нашлёпав Бумбарашей и комиссаров в пыльных шлемах (финал можем наблюдать в кинематографе 80-х, где Гражданская уже совершенно опереточная, даже Золотухин и тот мутировал в Харатьяна, белые — это нелепые мудаки в портупеях, а вся трагедия сведена к полукомическим образам колеблющегося интеллигента). Недооценивать этого нельзя, потому что воспитанное уже на их восприятии последующее поколение рефлексии о глобальной национальной трагедии было уже лишено. Почву отобрали: послевоенные дети начинали знакомство с Гражданской «Кортиком» и «Бронзовой птицей», и заканчивали «Зелёным фургоном».

2). Они в целом легитимировали советский строй на культурном уровне. Показательно, что они собирались у памятника Маяковскому, хотя где собираться молодым поэтам, как не у Пушкина, который от Маяковского стоит в 5 минутах пешком? Но Пушкин был в процессе постоянного переписывания (из него лепили борца с царём, друга декабристов, по счастью, цитата из их переписки была девизом ленинской «Искры»). ПСС Пушкина выпускалось с 59 по 62 годы, до этого были доступны только цензурно одобренные вещи (дореволюционные издания вряд ли были доступны в школах). Ленин же в «Памяти Герцену», что «дворяне» — это только «первый период», пред-подготовительный, самый отсталый из всех. А Маяковский (как уже Сталин резюмировал) — «Лучший, талантливейший поэт нашей эпохи». Если вся довоенная, «старая» литература базируется на противопоставлении проклятого прошлого и пришедшего ему на смену справедлиго настоящего (бесконечный назидательный жанр «раньше и теперь»), то для молодых шестидесятников вопрос так не стоит. История начинается с Ленина, он отправная точка, никакого «старого» нет, это всё где-то за толщей и мутью истории, есть только новое, мы молодые, и на настоящее нам вообще немного плевать, нас больше интересует светлое будущее. Вот этот отказ от нормального человеческого настоящего в пользу будущего (которое на то и будущее, что ты в него никогда не попадёшь), в итоге и привёл к полному нигилизму поздних 80-х.

3). Особенно важное в контексте этого канала — они инициировали одну из самых идиотских дискуссий в истории — дискуссию «Физиков и Лириков».

Откуда первые два пункта, в общем, понятно, но откуда третий?

Дело в той же самой школе. То есть, мало того, что она подвергалась бесконечным экспериментам (тоже отдельная тема из истории педагогики). Помимо прочего, существенная часть из этого поколения большую часть школы прошла вообще в эвакуации, то есть если в очень нестоличной школе оказывалось несколько столичных учителей из эвакуированных, это уже было хорошо. Но, в основном, это были местные кадры из новой пролетарской интеллигенции. Я уже не говорю об интернатах для детей врагов народа. С внеклассной литературой там было не очень, выход за рамки методичек не поощрялся.

В итоге, это были люди, в большинстве своём, совершенно иначе, чем мы, понимающие свои культурные корни. Это были люди, которым в школе преподавали современную литературу, как более прогрессивную по отношению к предшествующей, а понятия «классики» вообще не было — был «первый этап освободительной литературы» по Ленину. Из этой литературы, при этом, полностью был изъят Достоевский, и был изъят до 50-х (да и много кто ещё, но там можно объяснить близостью во времени). Из остальных авторов убиралось вообще всё, что касалось чего-то, кроме «идеалов свободы» (в 1943, скрепя сердце, стали добавлять про любовь к родине и защиту родных земель).

Ну, то есть, Евтушенко или Окуджава на момент своих литературных дебютов не читали Достоевского, понимаете? Вот Лимонов уже, например, читал, и какая разница. Дело не только в Достоевском, элементарного Евангелия нико в руках не держал же.

Осторожно надо говорить и об их происхождении — легко улететь в этнические разборки. На деле, конечно, проблема не в том, что Окуджава грузин, Евтушенко остзеец, Ахмадуллина татарка, Аксёнов — еврей, а Рождественский — поляк. Проблема в том, что это были нормальные потомки партийных управленцев из первичного большевистского бульона.

Это важно, потому что, скажем, Вознесенский (что и по фамилии видно), был из интеллигентной семьи, отец его успел получить дореволюционное образование, а прапрадед так и вообще был архимандритом. Вознесенский сильно выделялся из когорты юных поэтов и ценностно, и литературно, потому что читал папину библиотеку. В итоге, в 14 лет свои первые стихи отправил не в районную газету, а Борису Пастернаку (своим учителем он считал не только Маяковского, но и Пастернака с Кирсановым, о которых дети партийных начальников первой волны слышали вряд ли). Отсюда глобальная разница и в стихах, и в начале карьеры (издателя первого сборника Вознесенского уволили, первый сборник Евтушенко, по легенде, одобрил лично Сталин).

(Ну и, для широты контекста: теперь представьте, какой ад был в головах у будущих светочей различных украинских литератур, у которых и пастернаков-то своих не было, зато была активная политика коренизации).

Самое главное, что к моменту выпуска будущих шестидесятников из школ уже была подготовлена (выжжена и посыпана солью) литературная почва. В 1934 Максим Горький на I съезде писателей торжественно запретил все литобъединения, загнав всех в новосозданный Союз Писателей, чтобы был теперь один соцреализм (который они с Луначарским придумали). За год до этого он же разогнал ВЛХИ, созданный когда-то Брюсовым, и на его месте учредил Литинститут, призванный соцреалистов производить.

В 1951 году туда со второй попытки поступает Рождественский, в 1952 — Евтушенко (и в том же году — Сталин ещё жив — становится самым молодым членом Союза писателей, не имея даже аттестата зрелости). Ахмадуллина заканчивает его же в 1960.

Окуджава закончил тбилисский филфак в самый разгар борьбы Марра и Чикобавы (писал о них выше). Сам университет был создан в первые годы советской власти из национальных кадров, набор туда поначалу был вообще без экзаменов, перед войной его раз 5 реорганизовывали, в 1941 там было самое большое количество студентов в СССР, в общем, об уровне образования отца авторской песни судить можно понятно как.

Немудрено, что сын институтского преподавателя, врач-пульманолог Аксёнов от них впоследствии как мог отстранялся и отгораживался. Литераторы-шестидесятники, и в верхушке своей, и в основной массе, были людьми

1) Космически невежественными
2) Уверенными по отношению к себе абсолютно в обратном
3) Получившие шанс своё невежество массово распространить

У шестидесятников была странная судьба. Сперва счастливое номенклатурное детство. Затем, у большинства, огромная детская или подростковая травма: обвинение родителей и внутрипартийные репрессии.

Реабилитация родителей и возврат из состояния маленького изгоя в исходное было неимоверным катарсисом, и тут я не могу их упрекать. Оттепель для них это центральное событие (для тех, кто воевал — даже не война). Их снова сделали людьми.

Детская травма это всегда серьёзно.

Но у деревенщиков таких травм было несколько, а катарсиса им никакого не подарили.