Крушение Российской Монархии №2. Бесы.

Что они имеют против меня, эти несчастные? Почему они преследуют меня, словно дикого зверя? Ведь я всегда стремился делать все, что в моих силах, для блага народа!

Чтобы согреть Россию, они готовы сжечь ее

"Французская революция случилась после Корнеля и Вольтера на плечах Мирабо, Бонапарта, Дантона, энциклопедистов. А у нас экспроприаторы, убийцы, бомбоносцы - это бездарные литераторы, студенты, не кончившие курса, адвокаты без процессов, артисты без таланта, ученые без науки" (с) Достоевский

6(18) апреля 1866. Баден-Баден

Баден-Баден.

Schillerstrasse, 277.

18-го (6-го) апреля 1866.

Вы легко можете себе представить, любезный П<авел> В<асильевич>, чувства, возбужденные во мне известием о безобразном событии в Петербурге1. К тому же здесь сперва распространился было слух, что государь опасно ранен. К счастью, я скоро узнал действительное содержание телеграммы. Все здесь находящиеся русские присутствовали при благодарственном молебствии - и можно сказать, что на этот раз не было разногласия: все чувства слились в одно. Нельзя не содрогнуться при мысли, что бы сталось с Россией, если б это злодейство удалось. Но теперь я обращаюсь к Вам с настоятельной просьбой: Вы должны мне сказать всё, что узнаете об этом Петрове2; Вы понимаете, что тут дело не в простом любопытстве: чрезвычайно важно знать, какое его прошедшее и что могло побудить его к подобному преступлению; я полагаю, что журналы не скоро сообщат какие-нибудь положительные данные. Вы очень обяжете меня исполнением моей просьбы.

Ни о чем другом писать нельзя: мысль слишком исключительно поражена этим одним фактом. Я прочел мою статейку в No 85 "С.-П. ведомостей"8 и благодарю Вас за хлопоты. Ожидаю также для себя оттисков. Засим прощайте, будьте здоровы...

П.А.Валуев
3 мая.
Гр. Муравьев говорил сегодня, будто Ишутин, товарищ Каракозова, признался в том, что мысль о покушении на жизнь государя подана из Женевы 113 [154]

Сообщение Муравьева не соответствует действительности. Здесь имеется в виду ряд показаний обвиняемых о существовании якобы Евро­пейского комитета, который ставил своей целью организацию цареубий­ства. Впервые о существовании Европейского комитета показал 1 мая Ермолов, заметив, что местонахождение комитета ему неизвестно.
В показаниях Ишутина до 3 мая эти сведения не фигурировали (ЦГИАМ, ф. 272, 1866, д. 12, л. 127).

Моя милая дочь. — Продолжаю… опустив вступление… Главной заботой последних дней был состав следственной комиссии, члены которой демонстрировали младенческую неосведомленность в вопросе, грозившую серьезно навредить делу…1 Опасались, что, пройдя через их чистые и целомудренные руки, событие 4 апреля сократится до размеров частного случая, до отчаянного поступка одержимого человека, не связанного ни с чем и, в особенности, с существом ситуации, поскольку этим честным людям не свойственно видеть существо в чем бы то ни было, — все эти слишком существенные опасения взяли верх, и вчера дело было передано в руки незаменимого Михаила Муравьева… dura necessitas,* которая кое-кому окончательно откроет глаза на гнусность содеянного. До сих пор покушавшийся держался героем, сохранял присутствие духа и даже выказывал при случае игривую насмешливость по отношению к своим простодушным собеседникам… Так, на вопрос о том, кто внушил ему его преступный замысел, он отвечал, что был вдохновлен чтением статей Каткова, присовокупив, что он вообще придерживается мнений этого почтенного писателя… Он словно старается подтвердить обоснованность предостережения, которое недавно сделал «Московским ведомостям» г-н Валуев2. Полисадов своим посещением также ничего не добился3. Тот сразу прервал его благочестивые увещевания, заявив, что все это он когда-то прекрасно знал, да давно забыл… Словом, тех немногих сведений, которые пока до меня дошли, мне достаточно, чтобы точно определить для себя его нравственные истоки, какова бы, кстати, ни была его национальная принадлежность…

Это совершенный продукт нигилизма4, уставший от пустопорожней болтовни своих единомышленников и решивший хоть раз перейти к действию… Каковое обстоятельство, однако, не исключает того, что он, наверное, был подослан, и в этом случае собственное его стремление вполне отвечало возложенной на него миссии.

Говорят, будто в самый день покушения тридцать или сорок лиц польского происхождения спешно выехали из Петербурга, воспользовавшись совершенно естественной растерянностью полиции, которая забыла закрыть заставы.

То, что у преступника был найден яд, по-моему, также указывает скорее на то, что речь идет не о фанатике-одиночке, которому незачем прибегать к подобной предосторожности из опасения проговориться, поскольку он отвечает только за себя… Словом, пока из всего этого тумана видна только рука, но она, безусловно, является принадлежностью чего-то. Хуже то, что в высших сферах, увы, недостаточно убеждены, что рука эта — часть целого организма, целого безымянного мира чувств, идей и доктрин, который власти долгое время высиживали, укрывая собственным крылом, словно доверчивая гусыня — яйцо крокодила.

Не сомневаюсь, что в любом учебном заведении Петербурга найдутся в эти дни один, два, а то и три наставника, которые, говоря с некоторыми из своих учеников, постараются изобразить виновника события 4 апреля мучеником, страдающим за святое и благородное дело…