Тина Канделаки Голосов: 1 Адрес блога: http://tikandelaki.livejournal.com/ Добавлен: 2008-02-22 01:54:35 блограйдером Lurk

«Империя зла» раскрывает мрачные секреты

2013-07-08 15:14:27 (читать в оригинале)

Мой партнер по бизнесу v_brovko поделился нашим интервью для GQ.

«Апостол» чуть не отправил Сноудена в Гавану, подстроил теракт в Бостоне и почти уволил Якунина...



Каких только мифов и легенд сегодня не слагают про нашу компанию. В интервью оппозиционным блогерам KermlinRussia для журнала GQ мы с Тиной Канделаки решили приоткрыть завесу тайны и рассказать всем, чем на самом деле занимается компания «Апостол», которую сегодня принято называть «империей зла».

— Как вы познакомились?

Василий: Мы познакомились с Тиной в конце мая 2008 года. Мне чудом удалось пригласить ее на мероприятие «Русского пионера». Мы стали общаться и уже в июне сняли пилот «Нереальной политики». Программа выходила в интернете с сентября, а уже в марте мы продали ее на РЕН-ТВ.

— Сразу решили начать совместный бизнес?

Тина: Я в тот момент закончила вести «Две звезды» на Первом канале. Я люблю отдельных артистов в русском шоу-бизнесе, но я выросла на другой музыке. Я жила в Тбилиси, мы слушали The Velvet Underground, Nirvana, Depeche Mode, The Cure. Совершенно другая музыка. Для меня вести программу, связанную с российской поп-музыкой, — это в определенном смысле обманывать себя. Я была уже достаточно взрослой, и этот конфликт внутри меня был очень сильным.

— Вы разглядели в Васе продюсерский талант и подумали, что это шанс реализовать ваши амбиции?

Т.: Скорее избавиться от профессиональной неудовлетворенности. Если вы поговорите со многими моими коллегами, они вам тоже скажут, что дико неудовлетворены.

— А сейчас все хорошо?

Т.: Я нашла баланс. Профессия ведущего — очень тяжелая с психологической точки зрения. Тебя все знают, любят и ненавидят, ты дико популярный, но ты ничего не производишь, ты — никто. Писатель оставит книги, музыкант — музыку, даже блогер оставит после себя ЖЖ, а телеведущий не оставит ничего, кроме передач, которые потеряются в архивах. Чаще всего уровень подготовки поверхностный. Я не имею в виду коллег из первой пятерки, но в целом это поверхностная профессия: ни во что не вовлекаться, не принимать ничего близко к сердцу, все имитировать.

— О чем же тогда вы можете сказать: «Это я создала»?

В.: Можно я отвечу на этот вопрос? За эти годы мы создали компанию, из которой вышло огромное количество людей, которые теперь работают повсюду. Это половина телеканала «Дождь», половина оппозиции, пресс-секретарь Алексея Навального — все они работали в «Апостоле». Мы создали такой тренд, как интернет-пилоты: сделали программу в интернете, раскрутили, продали, заработали на этом первые деньги. Мы запустили первый интернет-телеканал в стране. Это было ужасно, плохо, но это было сделано. Мы создали нишевую социальную сеть «Фейс.ру», на которой начали объединять фэшн-аудиторию. Мы ее так быстро объединили, что не знали, что с ней делать дальше. Мы делали вещи, в которые верили. Это единственный принцип поиска людей — идейное объединение вокруг какой-то сверхмечты о прекрасном будущем, которое мы, конечно же, создадим. Каждый наш проект меняет мир и человечество. Это абсолютная утопия и идеализм, но именно с этим идеализмом я не хотел бы в жизни расставаться.

— Для вас в людях, с которыми вы работаете, главное — идеологическое единство или все-таки профессионализм?

В.: Либо вы делаете очень удачный наброс, либо вы правда думаете, что я идиот. Конечно, профессионализм, качество выполняемой работы. Есть несколько принципов. Первый — не быть шаром. Есть термин «человек-шар», которому все понятно про этот мир, эту жизнь. У него нет сомнений ни в чем. Он не способен к изменению — это самое страшное. Второе условие — быть умны­м, открытым к изменениям, к восприятию нового. Третье — быть работоспособным. У нас шестидневная рабочая неделя, рабочий день начинается в десять и заканчивается в восемь официально. Неофициально — когда придется.

— Вы говорите про идеализм, желание ­изменить мир и создавать новое. Все, что вы делали в начале, — это медиа­проекты: «Нереальная политика», Post TV и так далее...

В.: В нашей стране на медиа заработать нельзя, в этой истории денег нет. Ты не можешь получить рекламу без откатов. Даже если ты делаешь успешный медиапроект, теми деньгами, которые доходят до тебя в конце рекламной цепочки, очень трудно компенсировать затраты на фонд оплаты труда и маркетинг. Мы поиграли в эту историю и влетели на бабки. Спасибо, не надо.

— Как и почему вы от создания медиа­проекто­в перешли к скучному бизнес-консультированию госкомпаний?

В.: Сказать, что мы перестали заниматься медиа, нельзя. Мы не ушли в скучный бизнес. Просто сегодня коммуникация гораздо шире, глубже и больше по охвату, особенно когда ты начинаешь переделывать крупную компанию. Мы не работаем на уровне мелкого подрядчика, нам интересно перестраивать философию и взгляд, делать мастер-вижн другой.

— Считается, что госкомпании очень ­закрыты в информационном плане.

Т.: Здесь все упускают важную вещь. Это же Россия. Все зависит от воли одного челове­ка — руководителя компании. Я расскажу на примере «Аэрофлота», а Вася дополнит. Почему у «Аэрофлота» получилось стать одной из лучших международных компаний, лучшим международным авиапере­возчиком, который буквально за несколько лет изменил свое качество настолько, что ни у одного иностранца теперь нет сомнения, как лететь в Москву из Лондона или из Нью-Йорка? Понятно, что «Аэрофло­том». Почему это получилось? Почем­у Савельев оказался абсолютно откры­тым?

— У меня есть вариант ответа. Когда речь идет о международных перевозках, «Аэро­ф­лот» вынужден действовать в рыночн­ых условиях, конкурировать с другими международными компаниями, которые нельзя ограничить, отжать, закрыть.

В.: Сейчас вы очень некорректно ведете себя. Вы говорите, что госкомпании — закрытые. Тина говорит, что нет. Давайте определимся: мы говорим о присутствии в этих компаниях государства или о рынке?

Т.: Сегодня тренд — в том, чтобы госкомпании как можно активнее сокращали ­присутствие государства. Об этом Путин говорил.

В.: У всех задача продать долю.

Т.: Чтобы лучше привлекать деньги. Как минимум для этого нужно быть открытыми, чтобы привлекать инвесторов. Задача максимум — выходить на IPO. Возникает вопрос: как же вы, такие закрытые, в черных платках с маленькой щелочкой, выйдете на IPO?

— Почему тогда на деле доля государства увеличивается? На каждое SPO ВТБ у нас приходится поглощение ТНК-BP «Роснефтью».

Т.: Я могу говорить — и тебе, Вася, рекомендую — только о тех, с кем мы работаем. ­«Рос­тех» нацелен сокращать долю государства в своих активах.

— Я правильно понимаю, что сделка­ с ВСМПО — это как раз сделка, направленная на уменьшение доли ­государства?

В.: Когда мы приходили туда в 2006 году, компания остановила торги на бирже. Вексельбергом была запущена «русская рулетка», чтобы вынудить других акционеров продать свои доли. Он инициировал три суда: в Салде, Москве и Нью-Йорке. Производство практически остановили. Лопаты производили из титана, из которого до этого делали баллистические ракеты. Износ оборудования достигал 65 процентов, были огромные кредиты и долги.

— Вы говорите: «Мы в 2006 году пришли, мы сделали то и это». Чуть ли не «мы в 1993 году лопаты из титана делали». Будто вы участвовали в событиях, произошедших за два года до создания «Апостола» и за пять лет до начала сотрудничества с «Ростехом».

В.: Это часть нашей философии. У нас нет клиентов, у нас есть партнеры. Мы должны верить в главную идею компании. Мы начинаем в нее верить, и уже трудно говорить «они». Мы принимаем ответственность, мы гордимся, мы стесняемся — но это уже мы. Государство не могло допустить, чтобы это предприятие ушло куда-то на сторону, оно напрямую связано с обороноспособностью страны.

— Можно провести IPO и сохранить ­контроль.

В.: IPO в том состоянии, в котором оно было, не провели бы. Инвесторы западные пойдут только в чистенький хорошенький актив, где мало рисков.

— То есть за много лет владения «Ростехом» ВСМПО этот актив не стал чистеньким?

В.: Стал. С 2006 года, когда мы туда пришли, мы не вынимали оттуда дивиденды вообще, инвестиции в основные фонды составили 800 миллионов долларов, это были деньги, которые «Ростех» привлекал под ­рыночные кредиты на модернизацию. В 2007–2009 годах подписаны стратегические контракты до 2020 года с Airbus, Boeing, Embraer и Rolls-Royce.

— Контракты с Boeing, Airbus, Embraer ­подписал еще предыдущий владелец.

В.: Да, но объемы резко увеличились с приходом Ростеха. В 2006–2007 годы Boeing и Airbus выбирали поставщиков титана на следующие десять лет. На фоне акционерных войн Boeing рассматривал варианты ухода с ВСМПО. И только благодаря усилиям ­Чемезова напрямую были подписаны ак­ционерные соглашения.

Т.: Мне очень жаль, что большинство людей в нашей стране вообще не знают Чемезова.

— Такие фигуры, как Чемезов, вызывают у людей, которые стремятся к успеху, фрустрацию. Что бы они ни делали, они уже не будут дружить с Путиным, жить в соседних квартирах в Дрездене 1987 года, ездить в Западный Берлин за эротическими журналами и продавать их в Восточном. И поэтому у них нет шансов занять такую должность. Может быть, у Чемезова действительно выдающиеся заслуги. Но он возглавил огромную компанию, в которой до того не рос, только благодаря дружбе с Путиным. И это сомнительная success story.

В.: Он государственный человек.

— А вот история Владимира Тетюхина, которого в 2006 году попросили отдать бизнес государству, — это как раз success story. Человек в 1956 году вы­плавил первую партию титана на ВСМПО. Работал всю жизнь на этом заводе. В 1992-м ушел на пенсию, а в 1993-м ­вернулся по просьбе сотрудников и ­возродил предприятие.

В.: Он работает с нами в команде, он сам ­пришел с предложением продать свою долю. Сказал: «Я за разумное участие государства в этой истории».

— Мне кажется, он на роль героя истории подходит намного больше, чем Чемезов. Такую историю рассказывать гораздо приятнее.

В.: Да, конечно, мы будем это делать, мы его очень уважаем. Но для деловой прессы и международных партнеров Сергей Викторович Чемезов гораздо лучше. Ему верят и с ним хотят строить долгосрочные ­отношения.

— Вы создаете репутации вашим клиен­там, но есть и репутация агентства, и репутация личная. Вы называли Тину Канделаки вашим самым успешным ­проектом.

В.: Вы говорите о том, что в определенной среде к Тине хейтерское отношение? Давайте шире рассматривать аудиторию — как совокупность многих людей и сред. Тина — самая высокооплачиваемая знаменитость, у нее из всех звезд самый дорогой рекламный контракт в этой стране.

Т.: Что значит «проект»? Чем отличается моя жизнь до «Апостола» и в период «Апостола»? Раньше у меня не было такого бэк-офиса. Что такое селебрити в России? Это максимум директор, пара юристов, желательно еще муж-продюсер и какой-нибудь охранник. У наших звезд нет огромных пресс-офисов, пиарщиков того уровня, которые работают в «Апостоле», поэтому и индустрия такая. А у меня есть. И в том числе именно поэтому на бренде «Тина» сегодня можно зарабатывать.

В.: До декабря 2011 года Тина была супергиперактуальным и популярным персонажем. Она первая пришла в твиттер, фейсбук, ЖЖ прокачивала. На нее набросились, когда Тина высказала свою аргументированную политическую позицию в поддержку «Единой России». Если бы Тина сказала: «Долой кровавый режим», условно говоря, было бы все замечательно.

— У вас был бы в этом случае такой же успешный бизнес?

В.: Был бы совершенно точно.

— Кто такие знаменитые боты Васи Бровко?

В.: Это как драконы Дейенерис Таргариен. До конца первого сезона их никто не видел, но все обсуждали.

— Но в итоге они появляются, правда, ­мелкие, как собаки, и растут медленно.

В.: Есть коммуникационная инфраструктура — это то, что есть у любого агентства. Это те каналы коммуникации в субмедийном пространстве, через которые вы сеете контент.

— Не у всех.

В.: У вас этого нет, хорошо, но у Леши Навального есть и много у кого еще, кто занимается постоянной работой.

— Нечто вроде фоллоумашины?

Т.: Все-таки люди думают, что фоллоума­шины изобрели мы?

— Нет, вы не изобрели, но пишут, что используете.

В.: Что именно пишут?

— Есть приложение для твиттера, которое получает доступ к аккаунту и заставляет его автоматически зафолловить сотню пользователей, в числе которых всегда есть Дмитрий Медведев, KremlinRussia, Тина Канделаки и Владимир Соловьев. Потом это приложение автоматически публикует в аккаунтах своих подписчиков посты с определенными хэштегами, как правило, антиоппозиционными, которые таким образом продвигаются в топ твиттера.

В.: Первое — мы не имеем к этому никакого отношения. Понятно, что это не аргумент. Второе — почему Тина. Она есть в рекомендованных пользователях самого твиттера. Когда ты создаешь новый аккаунт, тебе ре­комендуют популярных пользователей.

— Но в этих рекомендованных пользователях есть и Навальный, и наш аккаунт, и еще кто-то. Было бы логично, если бы он рекомендовал всех популярных пользователей, а не только лояльных власти.

В.: Тина Канделаки, Владимир Соловьев и еще кто-то могут быть специально отвлекающими целями для MedvedevRussia и KremlinRussia. Задайте этот вопрос Потупчик. Они тратили $1,5–2 миллиона в месяц на всех этих людей. К нам это не имеет отношения.

— Вы говорите «мы пиарщики», но Тина еще и журналист. Нет ли тут конфликта интересов?

Т.: Я в отличие от многих коллег честно говорю, что есть периметр интересов, который я в любом случае буду защищать. Много коллег-журналистов, не хочу сейчас никого конкретно обижать, тоже имеют свой периметр интересов, просто они его не афишируют.

— Вы же можете в свою программу пригласить Савельева?

Т.: Это зависит от канала. Я считаю, это было бы прекрасно — пригласить Витали­я Ген­надьевича Савельева. Он отличный спикер — раз, а два — к «Аэрофлоту» всегда большой интерес, потому что все являются клиентами авиакомпании. Но это зависит от коммерческих структур канала, а не от меня. Это могут посчитать за рекламу, тогда его будет сложно пригласить.

— Вам же надо будет ему острые вопросы задавать.

Т.: Буду задавать. Я могу оперировать информацией, которой у обычных журналис­тов просто нет. Если бы другие журналисты обладал­и такими фактами, то журналистика была бы совсем другая. У всех есть свои симпатии, мнение или позиция. Я не хочу притворяться Белоснежкой. Это мои клиенты­, я всегда буду защищать их интересы.

— В вашем контракте с «Орифлейм» есть какие-нибудь интересные условия — неспроста же он самый дорогой? Например, налысо нельзя бриться? Толстеть, худеть?

Т.: Если вы сумасшедшая и производите впечатление человека, который неожиданно в 37 лет может побриться налысо, с вами такой контракт просто никто не заключит. Но там есть ряд вещей, связанных с репутацией. Пока я являюсь лицом компании, любой репутационный вред мне — это вред компании.

— А политические риски там прописаны?

Т.: Нет, тогда косметические компании о таком не думали. Но сейчас они, наверное, включат что-то подобное. Многие коллеги, которые перешли в политику, уже имея ­рекламные контракты, политизируют ­нейтральные бренды.

— Вы же ходили на первые митинги. На ­Болотной были.

Т.: Да, все ходили. Если мы сейчас здесь все столы обойдем, то узнаем, что все там были.

— А если бы вас задержали? Что бы сказали в «Орифлейм»?

Т.: Сделали бы предупреждение. А если бы я стала регулярно постить фотки из автозака и из разных ОВД, то расторгли бы со мной контракт. Хотя «Орифлейм» приветствует женщин с активной позицией, думающих, независимых. Но если бы лицо компании вдруг превратилось в революционера, думаю, им бы не понравилось, им это не надо.

— Если бы мы пришли к вам со своим проектом и попросили консультацию? Вот у нас есть аккаунт, у него 550 тысяч читателей, а мы хотим миллион, как у Тины.

Т.: К нам с такими предложениями никто не приходит. Если бы у вас была идея видеоконтента, вы приходите к нам, мы ­становимся правообладателями.

В.: Зачем ты сужаешь?

Т.: А зачем ты споришь?

В.: С точки зрения ведения вашего аккаунта — нет, зачем нам это? Мы бы проанализировали и сказали, что темпы роста у вас такие, что в общем и целом хрен редьки не слаще. Зачем вам менять то, что вы делаете, на нас. Я бы не смог ничего вам посоветовать, и как клиентов мы вас вообще не рассматриваем.­ Нам ­неинтересны разовые проекты, нам ­интересно перестраивать все процессы, коммуникации, сделать ребрендинг, продумать, как вы коммуницируете, написать регламенты. Всю пирамиду отношений выстраивать — вот это нам интересно.

— Допустим, пришел бы к вам какой-нибуд­ь банк и сказал: у нас кризис, помогите выйти из него без потерь.

В.: Мы бы не взялись. Нам неинтересно, и ­тушить пожары — это не к нам.

Т.: Мы же не работаем по Пелевину, вы в нас видите Татарского, а мы уже давно не он.

— Есть много агентств, которые специа­лизируются на таких проектах.

В.: Если ты изначально в курсе дел клиента, знаешь рынок, понимаешь, как что расставлено, то такими кризисными коммуникациями мы занимаемся. А когда к нам приходят «на тебе деньги, потуши пожар» — нет, ­спасибо, вон есть коллеги, мы вам посоветуем обратиться к ним.

— А выход на IPO?

В.: Это интересно, но надо приходить за три года.

— А если окно в следующем году?

В.: Так не бывает. Нужно три-пять лет, чтобы подготовиться. Выстроить стратегию, целевые рынки. Понять карту конкурентов, интегрироваться в платформы с правильными людьми. IPO — это дико сложная работа. У тебя роуд-шоу — презентации по полтора часа, сидят топ-менеджеры крупнейших инвестбанков, задают неудобные жесткие вопросы на английском языке, а перерыв между презентациями – пять минут, только в туалет успеешь сбегать. Это большая, очень интересная игра. За год, извините меня, это не сработает.

Т.: Мы не гонимся за легкими деньгами. Зачем нам было строить «Апостол», если я могла спокойно вести корпоративы, дни рождения, свадьбы и другие праздники. Это не так весело, как развивать бизнес, но по деньгам это очень весело. Топовый ведущий берет €25 000. Деньги за корпоративы берут кешем даже те, кто призывает не врать и не воровать. Те, кто к нам относится скептически, могут и не поверить, но все это закончилось в тот момент, когда я встретилась с Васей. Я пришла к решению, что таким образом зарабатывать деньги не хочу. К своим пяти-десяти миллионам и так приду, дольше — но получу гораздо больше удовольствия по дороге. То, что делаем мы, — это Путь. А вы спрашиваете, возьметесь вы за то или за это, — это не путь, это шабашка. Вы спрашиваете: ребят, вы шабашите? Мы не шабашим.

— Это не шабашка, это «скорая помощь». Вы приходите с переломом руки, а вам врач говорит: ну нет, я вас должен был наблюдать три года...

Т.: Мне понравилась идея строить миры. В госкомпаниях или в коммерческих компаниях, но придумывать мир гораздо интереснее, чем работать «скорой помощью».

— Вспоминая ваш мир: у Артемия Лебе­дева в студии, например, на стенах висят вывески, плакаты и двадцать схем мет­ро. У вас — ваша общая фотография, два портрета Путина и два российских флага.

В.: Портреты Путина висят у меня. Один — это фото с подписания соглашения с Yota, а второй — он мне просто очень нравится.

— В пшеничном поле.

В.: Да. Я не стесняюсь, я с 2003 года последовательный поклонник Владимира Владимировича. Это моя личная позиция. Чтобы у нас в кабинетах по портрету висело — такого нет, у нас полкомпании — оппозиционеры. Мы сейчас делаем ремонт, но это очень долго и дорого. После него уже все будет соответствовать нашему видению.

Т.: Василий, ну что ты оправдываешься. Ну любишь ты Путина, ты все равно этот портрет возьмешь с собой. Системное видение нашего офиса сейчас существует в теории. Когда мы разрабатывали бренд, мы придумали и облик офиса. Это стоит очень много денег, мы постепенно это делаем. Там все круто будет сделано, офис будет арт-объектом. Мебель будет очень необычная, ее надо делать на заказ. Наша работа — это наша жизнь. Нас от нее прет, мы ею живем.

— Вы ругаетесь?

Т.: А что, не видно?

— Видно. А есть жесткие разногласия, ­которые проходят красной нитью через все?

В.: Да. Я гуманист, я люблю людей и защищаю их. А Тина более жесткая.

Т.: Все думали, наоборот, чудовище ты, а красавица я.

— В интернете много пишут, как со слезами увольнялись от вас и ругались с Васей-гуманистом.

В.: Я не прощаю три вещи: обман, воровство и предательство. Такие люди сразу идут домой. В остальных случаях я всегда верю в людей и готов им давать шансы.

Т.: А сейчас я скажу как есть. Вася начинает любить сотрудников.

В.: Я влюбляюсь в людей.

Т.: Любовь чем плоха — за ней неминуемо следуют разбирательства. Вася столько инвестировал в сотрудников! Некоторых первый раз вывез за границу, давал деньги на первую машину. Занимался людьми как детьми. Некоторые сотрудники в маникюрный салон пошли первый раз, потому что им Вася сказал. К парикмахеру пошли.

— Звучит обидно.

Т.: Начинались человеческие отношения с сотрудником. А там, где человеческие отношения, там и слезы при расставании.

— До разрыва у вас никогда не доходило?

В.: Между собой? Нет.

Т.: Считайте, что мы как Маркс и Энгельс.

В.: Плохой пример.

Т.: Они плохие друзья были? Ну, Дольче и Габбана.

В.: Да ну, это геи какие-то.

— Это плохо? А если кто-то из ваших клиентов окажется геем?

В.: Ну перестань! Хватит, остановись! (Смеется.) До разрыва не доходило. Кризисы серьезные были. Были ко мне претензии, были у меня к Тине претензии, спорили о подходах, о людях, но всегда договаривались.

Т.: У вас будет в жизни очень мало людей, с которыми вы можете быть предельно откровенными. Ни с мужем, ни с любовником, ни с родителями. В жизни очень важно иметь кого-то, кому вы можете сказать все. У нас в стране есть еще одна проблема: ­религия не является основополагающей ­идеологией.

— Это проблема?

Т.: Конечно. Нет религии, нет психоанализа — у американцев хотя бы он есть. За что держаться? Кому все рассказать? Когда у вас проблемы — вы кому рассказываете?

— А вы друг другу?

В.: Да.

— То есть вы самые близкие друг другу люди?

Т.: Конечно. Мы так много времени проводим друг с другом, что становимся похожими. Я его слушаю и вижу себя.

В.: Это естественно. Мы можем говорить откровенно и вопросы решать вместе. И мы как банда — друг за друга. Много тяжелых моментов приходилось переживать, и эта поддержка очень нужна. Мы столько пережили за пять лет. Если вы лезете на скалу, то никто не будет бросать напарника, потому что шансы выжить в одиночку невелики.

— Мне в связи с тяжелыми моментами вспоминаются две истории: авария в Ницце и декларация промедведевской позиции, в декабре 2011 года. Появились все эти Табаки-Канделаки. На взгляд со стороны, это были критические ситуации, в которых репутация Тины пострадала сильнее всего. Что далось тяжелее?

Т.: Я на днях поднимаюсь в лифте «Хаятта» на террасу, заходит Гус Хиддинк. И начинает: «Ах, какая красавица, а куда вы едете, а как ваши дела?» Я слушаю, улыбаюсь, а потом спрашиваю: «А вы знаете, кто я? Я та самая девушка, которая попала в аварию с Сулейманом». (Керимовым. — Прим. ред.) Он в лице изменился. «Это вы?! Серьезно? Но как же вы сохранились»! Говорю, да. Я сохранилась.­ Если бы я тогда не попала в аварию — не бы­ло бы «Апостола». Я тогда впервые поняла, что такое информационная атака и как страшно не уметь разговаривать, защищаться.

— Вы тогда отрицали, что это вы.

Т.: Конечно, потому что Сулейман меня ­попросил не говорить, прежде чем уйти в состояние временной комы. Не потому, что мы сделали что-то противозаконное. Но мы оба находились в состоянии шока. Мы понимали, что это вызовет грандиозный скандал, но не знали, как себя вести. Конечно, это была ошибка. Надо было сказать: да, это была я, и что?

— Да, вас тогда практически съели, и имидж поменялся. Вы из общей ­любимицы превратились в...

Т.: О чем вы говорите, многие приходили к Александру Ефимовичу (Роднянскому. — Прим. ред.) и говорили: увольте ее, она проститутка.

В.: Я как пиарщик скажу про эту историю: звезда телевидения, получила ТЭФИ, молодой красавец-миллиардер Сулейман, «феррари», Ницца, авария, разбабахать такую машину об дерево.

— Голливуд.

В.: Голливуд, конечно. В Америке бы сделали пятьсот фильмов документальных. А у нас превратили в какое-то пфф... дело не в том, что мы какие-то честные, но эстетику момента не видит никто. А она у ­всего есть.

Т.: Ты любишь всему придавать красоту.

В.: Потому что это красиво! Х...ракнуть «Энцу» за девятьсот тысяч долларов об дерево с размаху. Это ох...ренно круто.

Т.: Вы мне уже завидуете. (Василию): У тебя же есть «феррари», можно дерево поискать.

В.: Нет, нету. У меня «ламборгини», и я его купил еще до сотрудничества с «Ростехом».

— Бизнесмен может покупать себе любые машины. Раздражает, когда чиновник с зарплатой 120 тысяч рублей покупает «ламборгини».

Т.: Эта авария мне помогла многое понять. Конечно, в тот момент было ошибкой отрицать, но в итоге я поняла, что ничего страшного я не сделала. Не украла, не убила. Моя жизнь богаче жизни многих людей, которые меня обсуждают. Что касается политики — Вася меня научил терпеть и ждать. Когда я высказала свою позицию, меня только ленивый не обругал. Но время покажет, что я права. Как это получилось с Саакашвили. Многие, кто активно возражал против моей позиции, сидят сейчас в трясинушке и не квакают.

— Бывает, что люди отказываются у вас ­работать даже за большие деньги, просто потому, что вы «Апостол»?

Т.: Нет людей, с которыми нельзя договориться. Есть плохие переговорщики.

В.: Ко мне много людей приходят — креативные команды, стартаперы, количество настолько большое, что они месяцами в расписании стоят. Если нам кто-то нужен, мы можем разные способы использовать. Вот я ищу копирайтеров и сценаристов. Их просто нету. Уже в регионах смотрим. Мы не хотим сидеть на деньгах, мы хотим их давать людям, чтобы делать качественный продукт.

Т.: Мы не хотим продаваться кому-то, становиться частью международных компаний вроде Ogilvy или BBDO. Это вопрос не про деньги, это как расстаться с мечтой.

— Как так получилось, что у нас влиятельными фигурами стали пресс-секретари? Песков, Маркин, Тимакова.

В.: Это везде так.

— А как вы оцениваете работу пресс-службы Медведева?

Т.: Не хочется комментировать работу ­коллег. Скажу только, что работать с пре­зидентом или премьером — это огромная ответственность и вызов. Тот пиарщик, который скажет, что не хочет быть пресс-секретарем президента, просто обманывает. Вот вам бы предложили — вы бы согласились.

— Я бы не стал.

Т.: Ну так вам и не предлагают. Если вы ­по-настоящему что-то хотите изменить в стране, вы обязательно должны согласиться. Не протестовать, а взяться и работать. У сегодняшнего пресс-секретаря президента это хорошо получается.