tanyant Голосов: 1 Адрес блога: http://tanyant.livejournal.com/ Добавлен: 2008-04-15 01:02:26 блограйдером Lurk

Старый текст

2013-04-28 00:24:44 (читать в оригинале)

         Зашел тут очередной разговор про народ и интеллигенцию, я вспомнила про свой старый текст (напечатан в сборнике "Река"). Воспроизвожу.

                                                               НАОБОРОТ

          Принято считать, что русского интеллигента отличает полное небрежение своим внешним видом. Будто бы он равнодушен к одежде и ему все равно что носить.
         Неверно! Нет более внимательного, разборчивого и требовательного к внешнему виду социального типа, чем русский интеллигент. Максимиллиан Волошин так описал его:
                      ...от их корней пошел интеллигент.
                       Его мы помним слабым и гонимым,
                       В измятой шляпе, в сношенном пальто,
                       Сутулым, бледным, с рваною бородкой,
                       Страдающей улыбкой и в пенснэ,
                       Прекраснодушным, честным, мягкотелым,
                      Оттиснутым,  как точный негатив
                      По профилю самодержавья: шишка
                      Где у того кулак, где штык – дыра,
                      На месте утвержденья – отрицанье,
                      Идеи, чувства – все наоборот,
                      Все «под углом гражданского протеста».
      Поэт полагал, что этот «пасынок самодержавья» сгинул вместе со своим отчимом:
                        ...размыкан был, растоптан и сожжен...
                          Судьбы его печальней нет в России.
          Но глядя из 1924 года трудно было предсказать, что самодержавие советского разлива возвратится, а с ним и его негатив: интеллигент советский.
            Видоизменяясь вместе с властью, мировоззрение интеллигента сохраняло  главный стержень: отрицание и протест. Так, если дореволюционный интеллигент «верил в Божие небытие» и был материалистом, то интеллигент конца ХХ века уже вовсю молился, крестился и с вызовом пек куличи – ведь церковь подвергалась гонениям. Как только церковь возродилась и  двинулась в сторону официоза с акцизами, интеллигент перебежал к меневцам. До начала 90-х интеллигент люто ненавидел коммунистов и даже обычных безвредных членов компартии, но стоило к власти прийти капиталистам – готово, интеллигент уже за большевиков, оправдываясь тем, что советская власть «хотя бы о людях заботилась», и ностальгирует по рубрике «газета выступила – что сделано». Главное – протестовать против тирана, в каком бы обличье тот ни предстал, и если сейчас классического интеллигента словно бы не видно, а некоторые даже отрицают его существование, то это верный показатель того, что власть мало лютует и слабо душит.
            Как же мог этот стойкий духовный протест не сказаться в костюме! Ведь одежда  есть  условный знак, пароль, по одежке встречают, по ней же и провожают. Одежда  есть книга, текст, послание, не слишком-то и зашифрованное:  каждый должен суметь его прочесть. Что надеть, например, на голову? Ясно, что терновый венец, но какой?  А это зависит от сезона, но не климатического, а политического: когда власть носила фуражку, интеллигенция ходила в шляпе, за что и была бита пролетариатом, опознавшим чужака и ясно услышавшим беззвучное «наоборот». Когда власть надела шляпу (зимой – каракулевый пирожок), интеллигенция сбросила свою, заменив беретом и ушанкой из кошачьего меха. Власть демократизировалась и сшила себе аккуратненькую серенькую ушанку жесткой формы – усеченную деголлевку. Интеллигенция ответила бесформенной вязаной шапочкой. Вот вам, сатрапы!  Интеллигенту никак не может быть «все равно», его мотто – «люди, бойтесь равнодушных!» На улице же Бассейной проживает не интеллигент, а чудак: вместо шляпы на ходу он надел сковороду, вот уж кому действительно все равно. Это не идеология, а клиника; так, герой документальной новеллы американского нейропсихолога Оливера Сакса вместо шляпы пытался надеть собственную жену, ибо не видел разницы.
          Нет, интеллигент не рассеян, напротив: он сосредоточен, собран, он отлично знает, что нынче в моде и у кого, и его задача – круглосуточно и отчетливо находиться в оппозиции к этому жалкому, пустому буржуазно-чиновничьему мейнстриму, к этой тщеславной мишуре, к сиюминутности, к посюсторонности, к земному и преходящему.  Царство его не от мира сего. Поэт употребляет  точные слова: «измятый» и «сношенный», - воистину, воистину так!  Можно продолжить ряд: блеклый, серый, бесформенный,  однотонный, дырявый, потертый, прохудившийся, растоптанный. Настоящему интеллигенту тошно в отутюженном,  неловко в новом, стыдно и тревожно в ярком. Он охотнее  примет яду, нежели наденет что-нибудь лакированное. Его тянет к вещам на выброс, к тусклой цветовой гамме,  к фасонам тридцатилетней давности. В начале девяностых он ездил на Дорогомиловский рынок, чтобы купить себе за три рубля черное тяжелое пальто, плохо, но крепко сшитое в пятидесятых. Плащ цвета пыльной какашки, за рубль. Летние брючата из лиловатого сатина, того самого, который шел на халаты для школьных техничек. Дело не в дешевизне, не только в дешевизне.
           Интеллигент вышел из разночинцев, из поповских детей, из народа, из гоголевской «Шинели», из опаринского бульона, из раннехристианских сект, из кумранских ессеев, из первобытного и нерасчлененного хаоса, и его, как и всякого, кто покинул тепло и покой «предутренней Пещеры», тянет назад, в народ, в шинель, в утробу.
                          Квартирант и Фекла на диване.
                          О, какой торжественный момент!
                          «Ты – народ, а я – интеллигент, -
                           Говорит он ей среди лобзаний, -
                           Наконец-то, здесь, сейчас, вдвоем,
                           Я тебя, а ты меня – поймем...
         Не мытьем, так катаньем интеллигент пытается  протиснуться назад, туда, где «роевое начало», где «муравьиное братство», где Эдем  до грехопадения, где лобные доли отключены и можно блаженно плавать в коллективном бессознательном,  - там, где все, будто бы,  равны как кирпичи, мудры как дети и любят ближнего с неразборчивостью верветок. На память об утраченном рае интеллигент ставит на письменный стол пепельницу в виде серебряного лаптя.
         Интеллигент болезненно ощущает свою оторванность от роя, свою одинокость; его мучает рефлексия и чувство вины. В девятнадцатом веке он любил сходить в народ, дабы посеять смуту и недовольство кровососущей властью, - его неизменно оттуда вышвыривали: били, вязали и сдавали уряднику. Любил, переодевшись в мужицкую одежду, бродить среди селян, наблюдая и записывая, - его разоблачали и доносили начальству. Щедро раздавал лекарства и буквари, - рой смотрел угрюмо, злобно, набычившись, и хорошо, если не поджигал. Ложно понятая задача -  угодить и мимикрировать -  постоянно приводила к провалу. Ведь это чисто графская дурь:  самому ходить босиком, а  для крестьянина собственноручно, с умилением  тачать кривые, обоюдонеудобные сапоги. Народ по понятной причине не хочет ни унижаться, ни опрощаться, - куда уж дальше-то.  Он хочет заказать себе тонкие лаковые сапожки со скрипом, ярко-розовую рубаху и, завив кудерь винтом, гордо, как индейский петух, пройтиться по прешпекту. Разбогатев, он желает кататься туда-сюда в коляске, давить публику колесами, дарить мадамкам яхонты, сорить рублями, лакать разноцветные вина и увеселяться громкой, разухабистой музыкой. Народу любы люрекс, парча, платья с красными маками размером с блюдце, золотой зуб. Он дает дочерям имена: Анжела и Эвелина.
            Интеллигент всего этого совершенно не понимает. Вульгарность народа его ошарашивает. Зачем так глупо? Зачем так громко? Зачем так ярко?  Кто все эти неприятные люди?! Настоящий народ не таков, он тихо и мудро стонет где-то там, под сереньким нашим небом, за печальными перелесками, беспомощно уронив руки-плети. Червь ему сердце больное сосет. Догорает лучина. На ногах цепи. В глазах неизбывное. Он очень добр. И он никогда, никогда не матерится, а плохим словам на букву «х» его научил хан Мамай.
И поскольку настоящий народ непрерывно стонет, а к себе не пускает, то что остается порядочному человеку под углом гражданского протеста? Тихо ходить, скромненько одеваться, очень сочувствовать. Зря не раздражать. И намекать властям предержащим о своей солидарности с народным горем. Не галстук, а черная водолазка под мягкий либеральный пиджак. А лучше кофта. Но можно и замшевую курточку, лишь бы гляделась ношеной и пожухлой. Свитера крупной, небрежной вязки, - отсылка к власянице или кольчуге; кожаные заплатки на локти – ведь Титы и Власы немыслимы без прорех. На хорошее рубище денег не жалко, - для интеллигента деньги вообще не имеют никакого значения, - и поэтому самый любимый модельер у интеллигента – Вивиан Вествуд.
            Любящее сердце никак не хочет поверить в невстречу. Поймать народ за рукав, посмотреть в глаза, шепнуть: «я с тобой...» Интеллигент последнего десятилетия опять пришел на свидание – одинокий, как Лили Марлен под фонарем – туда, где, может быть, пройдет ненароком любимый. Он купил избу, содрал пластик и обои, повесил на стену прялки и иконы, на окошко – занавеску с синими петухами. Собрал грибов, засолил. Все сделал как надо. Вечерами он ест гречку деревянной ложкой, играет в «скрэббл» и ждет.
Может, народ свернет на проселок с большака, распахнет дверцу своего «Ауди», сдернет картуз от Версаче и отвесит интеллигенту низкий благодарный поклон.