Спокойный такой голос, непреклонный. Пауз не предполагается.

Он покорно слушает. Привык, наверно. Сначала, должно быть, слушал невнимательно, отвлекался, глядел по сторонам, не запоминал. Рвался куда-то. Имел свои мысли. Потом, с годами, смирился, а как не смириться, когда этот ровный, сильный, пыльный, все накрывающий как одеялом, голос завалил все выходы, все двери, войлоком заполнил коридор, отрезал пути. Он пропустил момент, когда можно было отстегнуть цепь и бежать, - теперь всё, теперь разве что выйти постоять на балконе, покурить в баночку из-под зеленого горошка. Посмотреть, как курят другие вон на тех балконах. Те, кому разрешили.

А лет двадцать назад он небось думал: всё отдам за эти ноги! Недолго думал, но все-таки был такой порыв. А еще до того - на велосипеде, и с горки, и в ушах свистело. А еще до того - сидел на озере с удочкой, и туман такой по гладкой воде, и хлеб в кармане. А еще до того поймал жука, огромного, с зеленым отливом, и перевернул, и смотрел, как он лапками шевелит. А еще до того. А еще.

А теперь.