Север не найден Голосов: 1 Адрес блога: http://hrivelote.livejournal.com/ Добавлен: 2008-04-20 12:35:49 блограйдером Lurk

Никогда

2012-06-15 17:04:54 (читать в оригинале)

После Парижа Прага совсем русская.

После Парижа не хочется даже в Геную - а как я умирала по ней, когда увидела на фото ее, заваленную снегом. Это было как увидеть снимки со свадьбы бывшей возлюбленной, увидеть ее в белом платье (нежные пики тюля, как взбитый для торта яичный белок), увидеть ее вроде бы счастливую улыбку, но определенно грустные глаза. Понять, какое расстояние отделяет тебя сейчас от нее на этих фото, от глупых кружевных чулок, от брошенного в толпу букета, от полога брачной ночи с кем-то, чье лицо даже невозможно запомнить. И почувствовать безнадежную ревность, хватать воздух всем горлом, размокая в слезах, от того, что, даже если удастся соблазнить ее еще раз или не раз, никогда уже не снять с нее это белоснежное платье с пятьюдесятью крошечными пуговицами.

Никогда - вот слово, которое поет в моем сердце, и с каждым новым увиденным городом в эту песню вступает еще один голос. Голос Парижа гудит и вибрирует, он самый мощный и глубокий, потому что Париж - синоним слова Никогда. Этот город сводит с ума тех, в ком крошечная часть неведомых генов узнаёт здесь единственный дом. Он морочит их изнанкой забытых сновидений, созвучием чуждых фонем. Никогда, никогда не быть им здесь бесшабашными школярами или романтичными шансонье, не быть нищими художниками или наивными продавщицами фиалок, не оплакивать великих иллюзий, не присутствовать на мессах, стоящих Парижа, не плясать на его костях, не упиваться его кровью, не признаваться в любви его шлюхам, не клясться в верности его бунтарям. Париж доступен и неуловим, он убивает их, легкомысленный, веселый Париж, исподволь убивает своей невозможностью, несбыточностью, избыточностью, и, раскрывая объятья, он крадет надежду.

Да, я всегда преувеличиваю, но Париж преувеличить невозможно, я с этим не справлюсь, он был и будет для меня центром мира, хрустальным шаром в ледяном кегельбане времени, мчащимся, чтобы сокрушить саму его - времени - суть. Иногда мне кажется, что все поющие о Париже - лишь жалкие профанаторы, полосатые поплавки, ибо нет смертных, раскрывших его тайну, и нет слов, способных донести ее до наших ушей.

А впрочем, я всегда преувеличиваю.

О трясущиеся парижские бабушки, пережевывающие искусственными зубами нежнейшие сахарные гато! О платаны и розы! О кудрявые дети! О моя покойная страсть к сложению стихов из камня и пепла.

В один из дней мы, конечно же, отправились в Дефанс. Сидели на эспланаде, под деревьями, роняющими бронзовые кожистые листья, в окружении воробьев, поедали хлеб и бананы. Это было восхитительно и странно - вернуться в мекку моего одиночества вдвоем с ребенком, о котором я даже и не мечтала, когда была здесь в последний раз. Подъем на Арку был закрыт, наверное, уже давно, судя по царящему под ней духу запустения. Мы прошли дальше, на мост, чтобы сфотографировать то, что и так горело в моей памяти последние пять лет: цветы и ели на кладбище Нейи, футбольное поле сразу за кладбищем, трубы Нантерра, узлы дорог. Уже накрапывал дождь, но мы дошли до самого края моста. Там я посадила Евдокию на колени и спросила: я ведь говорила тебе, что могу писать стихи? только раньше ты их никогда не слышала, верно? хочешь услышать сейчас?.. Евдокия хотела. Я обняла ее за плечи и тихо запела над ухом - о зиме в Раю. И пока я пела, сильнейший ливень обрушился на нас, но мы не шелохнулись, так и сидели под бесполезным своим зонтом, в бушующих потоках. Мне чудились серые спины китов, окружающих узкий спичечный мост, а может, то были вздыбившиеся могильные холмы, они щетинились крестами, поднимались, ломая ветки. Вода сделала невидимой нашу одежду, и мы жались друг к другу, голые, мокрые, разрываемые дождевым крещендо и парижским Никогда, торжествующие, празднующие любовь. А потом сорвались с места и побежали через весь мост, мимо Арки, как водяные кони, дрожа, ворвались под землю и долго еще не могли отдышаться.




***
Наверняка где-то уже есть такой сюжет: человек получает волшебную силу, и все, что он говорит, тут же становится правдой. Но исчезает ли все вокруг, если он замолкает, и если да, то это уже совсем другая история - о божестве, которое поддерживает наш мир силой речи, проговаривая ежесекундно все, что нас окружает. И, конечно же, оно никогда ничего не забывает, а, возвращаясь от истории о божестве к истории о человеке: там же ему наверняка приходится некоторые вещи постоянно повторять, например, любовь своей женщины, нажитую неправедным путем, твердить ее день за днем, чтобы она не переставала быть правдой. Но однажды он забывает или просто устает, да, пожалуй, устает, и отпускает эту любовь, отнимающую столько волшебной силы. Мир, держащийся на колдовстве, искажается и меняется, в нем как будто постоянно глохнет мотор, из него сыплются ржавые гайки, и все, что герой не успел проговорить, пропадает. Если бы я по-прежнему умела писать, я обязательно написала бы такой рассказ, даже если он где-то уже существует. Просто чтобы он стал для меня правдой.