Север не найден Голосов: 1 Адрес блога: http://hrivelote.livejournal.com/ Добавлен: 2008-04-20 12:35:49 блограйдером Lurk

Домик с характером

2014-03-14 14:54:15 (читать в оригинале)

Домик с характером, думаю я. Вот какой бы я хотела. Во-первых, он старый, и чем старше, тем лучше. А еще в нем есть что-то неправильное: скрипучая лестница, болтающаяся кухонная дверь, облупившаяся краска на рамах, муравьиная тропа, да хоть всё сразу. И это неправильное не требует срочной починки, как морщинки вокруг прекрасных глаз не требуют немедленного ботокса. Домик с характером заставляет тебя забыть о том, что ты взрослый человек, и у тебя все под контролем, и ты привык менять пространство под себя, в соответствии с золотым стандартом комфорта. В этом домике ты - ребенок, полагающийся на старших, доверяющий мирозданию и принимающий окружающую среду как есть.

Да, определенно, в нашей пражской квартире этот характер был, но мы не сумели с ним совладать; Тео захотелось замуровать глупые окошки в ванной и туалете, выходящие в шахту, в бессолнечный колодец, где выл и свистел голодный ветер и полоскались клочья серой паутины. Я была против, яростно, необъяснимо, как умеют дети, но он успокоил и уговорил меня, как умеют взрослые. Он был напуган окошками, в них сочился хаос. Рабочие замуровали окошки, выгладили стены и облицевали красивой плиткой. Они даже фальш-камин в гостиной обили плинтусом, а рядом всадили четыре электрические розетки. Я не винила Тео, он просто хотел, чтобы мне, нам всем, было удобно. Я поплакала немножко, а потом квартира перестала меня интересовать. Мне как-то стало все равно, что с ней будет дальше, какая мебель будет в ней стоять, какие люстры, какая кухня. Домик с характером превратился в обычное временное жилище, во вложение денег, в ипотеку, в требующий внимания и расходов объект обладания, взрослого и скучного.

А теперь мы решили продать ее. И мне не жаль, хоть я так полюбила мрачный Жижков, его закопченную и жуткую изнанку, его крикливые трамваи. Столько ходила по этим холмам, через тоннель в сонный Карлин, наверх в респектабельные Винограды, почти каждый день - на Ольшанское кладбище, будто проваливаясь сразу за воротами в сказочную страну. Сквозь прорехи подворотен мне сверкала яркая подкладка осени, а когда садилось солнце, темнота Жижкова утешала меня, в ней я была больше дома, чем в своей квартире.

Нет, квартира не отторгала меня. Просто когда я была внутри, мы были заодно, обе пустые и ненужные. Я много и вонюче курила, лежа на надувной кровати, издающей стоны и скрип от любого движения, даже от биения сердца. Потом распахивала окна и выстуживала комнаты, но вонь не исчезала, только превращалась из свежей в застарелую, мышиную, тараканью. Я готовила еду в микроволновке, поставленной прямо на пол, питалась из пластиковых контейнеров. Ждала Тео, как всегда жду из его бесконечных поездок, и ожидание ело меня поедом. Во мне разрасталось неназываемое, как будто это мои окошки замуровали, и что-то серое колотится теперь внутри меня, воет в холодной шахте, пытается прорваться наружу. Я уносила это в себе прочь из дома, забиралась на Витков, плавающий в молочном тумане, шарахалась в мокрых кустах, ночью, скуля от ужаса. Не потому, что боялась того, что прячется в толще тумана, а потому что чувствовала в себе зреющее, наливающееся темной кровью нечто. Оно поспевало неторопливо, из серого становилось черным, обрастало пухом и перьями, успокаивалось понемногу и больше так не билось.

Я помню осень третьего года, тогда чернушка так сильно стала мной, что у меня почернело лицо, и я не могла согреться, а московская грязь была такой жирной, мазутной, замешанной на золотых листьях, с неба текло, на водку не хватало, да и пить было страшновато, просто каталась в метро, неся внутри черную курицу, изнывая от ее присутствия, от невозможности кому-нибудь открыться, и только один человек видел ее так же ясно, как меня. Он входил в ванную, где я поливала себя кипятком, трясясь от холода, и говорил: что с тобой, у тебя черные ноги, у тебя черные губы, а мне нечего было ему сказать, нечего дать, нечем расплатиться за то, как глубоко он меня видел и знал и принимал в себя.

И вот, я не хотела открываться Тео, а еще не хотела, чтобы он подумал, будто все это подростковый фарс, или бабская истерика, или переутомление, которое лечится отдыхом; лучше бы он вообще ничего об этом не знал, потому что чернушка - безвинное черное страдание, расцветающее в животе, и когда оно там, нельзя больше ни о чем думать, невозможно, но надо как-то маскироваться и жить дальше, вот ужас-то, ведь именно этого хочет небо от безымянных черных куриц, чтобы смерчи страдания дотягивались упрямыми пальцами прямо до облаков. И поэтому, когда Тео наконец вернулся, я продолжала ходить по ночам на Витков, шаталась там, как пьяное привидение, как городская сумасшедшая, разговаривала сама с собой. Ничто не угрожало мне там, в спасительной темноте.

Мы сбежали из Праги перед Рождеством: кончилась виза. Как уезжали, не помню, помню только связки мертвых фазанов, висящие у входа в мясную лавку, украшенную огнями. Дул ветер, фазаны шевелились. Домик с характером, конечно, тут ни при чем, хоть и характерец у него оказался так себе.