Пока я падаю, я всё-таки лечу Голосов: 1 Адрес блога: http://gipsylilya.livejournal.com/ Добавлен: 2008-08-04 10:41:35 блограйдером pinker

Вода

2014-10-03 00:21:08 (читать в оригинале)

По просьбам читателей покажу как есть.

Утро – это карусель. Сначала все по очереди пользуются туалетом. Потом по очереди умываются. Потом по очереди подходят к плите, чтобы налить себе чай, и тому углу кухонного стола, что возле холодильника – сахара себе насыпать. Две ложки на стакан, для работы мозга и для того, чтобы дожить до школьного завтрака. Чай едва жёлтый, просто чтобы отличался от воды.

Сегодня мне повезло на умывание зайти первой. Санузел совмещённый, но именно поэтому-то умываться сразу после туалета нельзя – задерживаешь остальных и к тому же дразнишь тех, кто под дверью, звуком льющейся воды.

Ванна наполнена водой, которую после умывания надо перенабрать. Почти наощупь – глаза спросонок не открываются – нащупываю тряпку, которой заткнут слив, и выдёргиваю его. Кладу тряпку на стиральную машинку и открываю кран.



Вместо воды из него вырывается сип. Как в середине дня.

Я замираю, обдумывая ситуацию.

Мимо меня к ванной протискивается младшая сестра, быстро затыкает слив обратно и кричит, обернувшись:

– Мазикины! Воду не дали!

– Не сливай ванну! – дуэтом кричат мама и брат из нашей единственной комнаты.

Брат деловито добавляет:

– Умывайтесь прямо из ванной. Только не сплёвывайте туда.

Когда я склоняюсь над ванной, у меня, как всегда, кружится голова – перед глазами темнеет и в ушах встаёт тонкий и мерзкий звон. Переждать нельзя, очередь ведь, и я слепо и неуверенно зачёрпываю воду. Когда я выпрямляюсь, чуть не теряю сознание. Сестра сзади перехватывает меня за бока и толкает на сиденье унитаза. Её раздражает, что я вечно торможу, но она привыкла. Мы выходим из ванной вместе.

Мне девять лет, я в пятом классе. Это значит, что я получаю теперь школьный завтрак «для старших» – не горячую кашу, а бутерброд с маргарином, или крохотной котлеткой, или половиной яйца, и дают его мне на урок позже, чем моей сестре. Я тихонько заглядываю в дверь на кухню: у «младших», значит, был молочный рис. Я испытываю острую зависть.

После занятий у меня урок музыки, а сестра гуляет возле школы, чтобы пойти домой со мной вместе. Мы почти всегда и везде ходим вместе. Она за мной вроде как присматривает.

По пути к нам присоединяется и брат, худой, чёрный и жиловатый парень шестнадцати лет. Он живёт с нами уже три года, но я к нему не привыкла.

У нашего подъезда мы сталкиваемся с круглой пожилой соседкой, тётей Таей, которая на самом деле не тётя, а бабушка и у которой сын сидит за то, что убил женщину. Он убивал её целую ночь, прямо у себя дома, за стеной нашей кухни. У моего брата брали свидетельские показания.

– Ребята, бегите скорее на базу с вёдрами, там военные раздают воду, – говорит тётя Тая.

«База» – это квадратный бетонный забор с вечно запертыми воротами возле остановки.

Брат быстро отыскивает два эмалированных ведра и пятилитровую жестяную бадейку. Одно ведро мы понесём вместе с сестрой, а всё остальное – он.

У «базы» огромная очередь. В основном пенсионерки; три или четыре пенсионера, два мальчика-подростка в заломленных на затылок шапках-петушках, женщина с усталым лицом. Мы встаём с конца, и почти сразу за нами встают ещё какие-то люди.

Очередь двигается бойко, но всё равно нам приходится очень, очень, очень долго ждать на холоде. Мы с сестрой молчим, как всегда, когда рядом брат – иначе бы мы хихикали и дурачились. Брат безразлично смотрит в землю, на нём нет шапки, и торчащие хрящеватые уши покраснели от холода. Мне тоже холодно, но я привыкла. Мне почти всегда холодно.

Когда мы оказываемся уже за воротами «базы», я изо всех сил кручу головой, чтобы успеть всё здесь увидеть. Какие-то железные сараи, два огромных грузовика с водой, военные со злыми и обветренными лицами. Один из них берёт у каждого гражданского ведро, подносит к крану в боку одного из грузовиков и посылает на гулкое дно тугую сердитую струю. Ещё один следит, чтобы входящая толпа оставляла место в воротах для выходящих. Остальные ждут и, наверное, время от времени сменяют товарищей.

Какой-то высокий и сиплый голос вдруг выкрикивает из очереди за нами:

– А эти-то, эти куда лезут! Они же понаберут больше всех! Их там в одной квартире сколько детей, все прибежали! Это что же делается! Пусть только один берёт, всех не пускать брать! Справедливость должна быть!

Толпа будто того только и ждала: начинает шевелиться и ворчать. Я испуганно гляжу на брата; брат вертит головой, высматривая, откуда кричат.

Один из военных, с усами, из тех, что стоят, громко говорит:

– Товарищи!

– Тамбовский волк тебе товарищ! – выкрикивает одна из женщин. Военный поправляется:

– Граждане! Так вы сами головой подумайте, если в семье полно малышни, они же и воды расходуют больше!

Солдат у крана продолжает меланхолично наполнять вёдра.

Толпа сзади нас всё равно бубнит и шевелится. Всё тот же тонкий голос выкрикивает:

– А кто их просит столько рожать! Понарожают от чёрных, а потом больше всех просят! Мне, предположим, всё равно, но должна быть справедливость!

У моего брата белеют губы. Я знаю, что так происходит, когда он очень злится. Но он молчит и только продолжает вертеть головой.

Высокая пожилая женщина возле нас, в вязаной шапке и толстенных очках, говорит низким и звучным голосом:

– Это кто там радеет, ты что ли, Михал Ильич? Да ты же, старый хрыч, вообще один всё, что возьмёшь, выпьешь, все знают, что у тебя даже кошки нет. А припёрся, небось, с целым ведром, а не с кувшинчиком.

Толпа на мгновение замирает в безмолвии, а потом разражается хохотом. Звонко смеются женщины, басовито подхохатывают мужчины, дробно сыпят ломкими голосами два мальчика, которым вот-вот нальют воду. Тонкий голос не показывается.

Минут через десять нам наполняют вёдра и бадейку, и мы тащимся через дорогу и вдоль всей нашей девятиэтажки, к крайнему подъезду. Без перчаток мне сводит пальцы на холодной и мокрой дужке ведра.