Рымарев, Ирсен

  Весной мне удалось поиграть с Рымаревым. Ансамбль, в котором он играл, был в городе сильным. Они играли на нашем выпускном после восьмого класса. Их было четверо.
  Юра Рымарев – рыжий, с белыми ресницами и бесцветными глазами. Гитара.
  Агроном – бас-гитарист – громадная, монстроподобная фигура, волосатая до того, что за волосами не разглядеть лица. Во время моего поступления, когда я бывал в Загорске наездами, мы с Лашковым к нему однажды зашли. Длинный дом, в котором сейчас «Белый магазин». Подключенная к музыкальному центру, бас-гитара валялась на диване. Агроном спрашивал Лашкова о чем-то сугубо музыкальном. Поясняя вопрос, заиграл на гитаре сложный, синкопированный рифф. Тот был из чужой, неведомой музыкальной истории, из инопланетного мира мускулистых людей. Сам агроном был бесформенен, широк в бедрах, и показался мне мягким, сомневающимся, ноющим.
  На органе – Андрюша Костин. В музыкальных кругах города его звали, понятное дело, Лорд. Андрюша учился в нашей школе, перешел в нее, как и многие другие, после восьмого класса с Клементьевки, был маленьким, щуплым, мог быть нетрезв, открыто курил, и после звонков на урок, через окна на первом этаже залезал с улицы в чужие классы. В общем, это была заноза в заднице руководства школы. На органе Андрюша играл очень средне.
  На барабанах добросовестно стучал тихий паренек, имени и клички которого никто сейчас сразу и не вспомнит.
  Первый раз к Рымареву меня привел Лашков. Я так понимаю, хвастаться. Познакомил, рассказывал мою историю, просил сыграть. Сидя в прихожей, на корточках и уперевшись спиной в стену, я играл отрывки песен, какие-то куски сочиненных и неприспособленных еще мелодий. Я как раз только-только открыл для себя большие мажорные и минорные септаккорды (Am7, Cmaj). Рымарев сидел рядом на корточках, и после очередной каденции сказал, что вот это очень удачно, и что на ля-миноре у него побежали мурашки.
  Договорились на следующий день поиграть вместе и записаться у Лашкова на магнитофон.
  Утром ждали. Он не шел. Лашков пошел к нему сам.
  Курю на лестнице. В окно вижу идут. Рымарев в плаще и с бас-гитарой. О чем-то непринужденно говорят. Но история, похоже, была из тех, когда, вполне искренне согласившись на что-то вечером, утром, с ужасом понимаешь, что бред. И он не шел, в надежде, что и мы не придем. Но мы не оправдали.
  Записать решили две моих композиции и одну Юрину. «Не убивайте» и английскую с текстом: «Come in and undress. I love you, I love you, I love you, I love you and et cetera». Рымарев почитал этот ужас и сказал, что текст весьма интересный.
  От себя Юра предложил буквально песню протеста. Что-то про чуть ли не борьбу темных сил с прогрессивными, светлыми. Музыкально всё было сложней. Сначала - весьма элегантное вступление на классической гитаре, органично перетекающее в лирический первый куплет. Я – на басу, Лашков в дальнем углу комнаты - по тарелочкам. В середине – кульминация, жесткий ритм, барабаны, рок. Финал – полетный, открытый, многозначный. Стилистически разно, артроковообразно. Юрин выбор не удивил. В конце концов, может быть это - единственное им сочиненное зрелое? К тому же – 1977 год, застой и странная аберрация, - к парадоксу «хороший музыкальный материал vs. квазипатриотическая тема относились спокойно.
  Репетировали недолго. Схватывали на лету. И тут Лашков, случайно или нет, завел на «Веге» «Living In The Material World» Харрисона, - зазвучали первые аккорды заглавной песни, пошла характерная соло-гитара. Только винил может так звучать, тепло, наполнено, осязаемо. Винил, и Харрисон. Рымарев замер, превратился в слух, издал какое-то междометие…
  Однако, надо было продолжать нашу фигню, и Лашков снял пластинку.
  Записали с первого дубля. Юра в английской даже подпевал вторым голосом. Правда и он и я полажали. Он в «Не убивайте» неудачно поимпровизировал на басу, я у него – просто попал мимо ноты. Переписывать не стали.
  Рымарева я побаивался. Прикидываем «Не убивайте», и он спрашивает, как тут лучше сыграть. Я, балбес, отвечаю, что, мол, как удобно, так и играй. Он удивился: если б это была его песня, он бы сделал единственно возможным способом, как ему нужно. Рымарев был себе на уме и явно умнее.
  Запись этих трех песен нам потом пригодится.

  После института, когда я вернулся в Загорск, увидел его поющим в ресторане «Север». «Crazy music, сrazy people». За клавишами стоял Миша Чешков, элегантным длинным волосам которого я завидовал во время поступления в институт.
  Я посидел рядом, послушал игру. Юра интересовался, как мои дела. Я сказал как есть: снимались в «Шире круг», «Утренней почте». Юра ушел и больше не подходил.

  Больше с Рымаревым я не встречался. Но следил за его перемещением.
  Он подался в Москву. Говорили, стал солистом ВИА не первого эшелона «Надежда». Один раз видел его по телевизору. Вода, ялик. На носу – Юра, запрокинувший голову и с бас-гитарой, в позе Ермака, покоряющего Сибирь. Плывут. Звучало что-то бодрое, оптимистичное.
  Говорили, что стал владельцем музыкального магазина, торгует гитарами.
  Его дочь училась с Ильей в одном классе. У жены была фамилия Стожарова. Юра, наконец, сменил ненавистную ему фамилию Рымарев на красивую Стожаров, что в чем-то его точно характеризует. Впрочем, моя фамилия мне тоже не нравится, с удовольствием стал бы Железновым или Казанцевым.
  В 2010 году, Юра возник снова. Съемки ТК «Тонус». Культурный центр «Дубрава» в Семхозе, на сцене ансамбль, Юрий Стожаров поет свои песни, презентует альбом «Тропа». Вкраплены кусочки интервью. Да, говорит, гитару не брал в руки лет пятнадцать, поддался на уговоры друзей, конкретно, Михаила Меня, тот буквально настоял, в «Дубраве» – и студия, и аппаратура, спасибо всем огромное. Сказал, что в юности его мечта была, что-то вроде, играть потихоньку на бас-гитаре в оркестре Поля Мориа, сидя где-нибудь в глубине сцены. И снова музыка.
  До смешного стал похож на Мулявина, глаза-буравчики, вострый нос. Присматриваюсь. Фонограмма. Едва обозначают. Прислушиваюсь. Вблизи - интеллигентно, прихотливо. Вступления и проигрыши на акустической гитаре. Он, наконец, осуществил мечту – сделал это единственно возможным способом, как ему нужно. Но вот что-то не то! Почему так не интересно?
  Это - тихая, аккуратная, но скучная, абсолютно убитая музыка. Эти «свечи», «свои тропы» и «очаги» катастрофически морально устарели.
  А на клавишах всё тот же Миша Чешков. В очках с сильным «плюсом», отчего глаза – бешеные, хотя сам флегмат. Лысоват, и даже играл на флейте.

  Был на музыкальном небосклоне Загорска еще один персонаж. Кореец Ирсен Хван. С Рымаревым он был связан теснее всего. Году в 1979-м, задолго до всех этих «Троп» в «Дубраве», я видел, Юру, запросто идущего к Ирсену. Я был с Лашковым. Втроем, мы стояли у Ирсеновского дома, и Юра говорил, что важен не профессионализм, а что-то там, - он постучал по грудной клетке. Мол, вот, Ринго Старр, - много скептиков, а он играет в Битлз, и это – Ринго Старр.
  Ирсен был загадочным как Будда. С густыми, черными до фиолетового волосами, какие бывают только у монголоидов. Видел его однажды, медленно идущим по проспекту с молодой женщиной и ребенком лет трех. Пик брежневского застоя, а он идет в джинсовом комбинезоне на голое тело!
  Ирсен играл на басу и жил на первом этаже в панельном доме рядом с «Товарами быта» на Клементьевке. Окна его квартиры были всегда плотно занавешены, с этим обществом он дел иметь не хотел.
  В 1981 году у меня появилась запись альбома Genesis «Abacab». Требовалось послушать. Не было магнитофона с 19-ой скоростью. Такой был у Ирсена. Да и вообще, я давно просил Лашкова меня к нему сводить.
  Они как-то договорились. И мы пришли.
  Темная комната, настольная лампа. На журнальном столике магнитофон. Слушаем. Ирсен надумано подпевает и дергается в такт музыке. Всё!
  Проезжая мимо этого дома, я каждый раз глядел теперь на зашторенные окна.

  Следующий раз мы пошли к нему с Толей.
  Уже после окончания института Толя зачем-то ко мне приехал. Крепко выпили. Я пошел его провожать на вокзал. Хотелось продолжения праздника, разговоров, компании… К тому же Ирсен был – как экзотическое животное, его можно было показывать, им хвастаться. С вокзала, окольной дорогой я повел Толю к Ирсену.
  Позвонили. Никого. Ирсен всегда долго шел к двери. Подождали, позвонили еще. Тишина. Она была странная. Казалось, за дверью кто-то был.
  В общем, мы звонили и ждали долго. В конце сунули спичку в звонок, чтоб он звонил не переставая, и ушли.
  Проводив Толю, я вернулся. Напоминаю, - крепко выпили. Спички в звонке не было. Я опять начал звонить. И опять, сунув спичку, ушел.
  На углу дома меня догнали. Мужчина. Спрашивает по-английски (!). Понимаю, хочет узнать, чего мне было нужно? I want to see Irsen, - отвечаю как ни в чем не бывало и про себя понимаю – он оттуда, из квартиры, он стоял за дверью.
  Потом разговор приобретает более общий характер, и моего английского уже не хватает. Видя, что дальнейшего толку от меня никакого, на полуслове, окинув округу странным взглядом, мужчина так же бесцеремонно, как и появился, уходит.
  Тут я, в свою очередь, понимаю, что сейчас за мной будет погоня. Путая след, перехожу дорогу, быстро иду во двор дома, в котором «Детский мир», захожу в подъезд, встаю в темном уголку, затаиваюсь, жду, что будет.
  Погони не было.
  Выхожу на проспект с другой стороны дома, сажусь в автобус и уезжаю.
  В общем, психоделия с чертом-англичанином и болтовней по-английски в провинциальном городке СССР.
  Они меня напугали.
  А напуганы были сами.
  Видимо у Ирсена были какие-то делишки с иностранцами.
  И вот пришли мы с Толей. Они ждали, когда мы уйдем, а мы всё не уходили. И в конце этот финт со звонком. Звонит не переставая, а в глазке – никого!
  Не знаю, как они вышли из этого положения.
  Но потом пришел уже я один, и всё повторилось. И со звонком тоже. Представляю, как они тряслись. КГБ! И молили бога, чтоб оно быстрей закончилось!
  Но требовалось понять, что это такое было. И они аккуратно перехватили меня на углу дома.
  Не знаю, позволил ли мой английский заключить им о сути произошедшего. Ирсена напугали точно. Дорогой мой, за тобой приходили!
  В целом, думаю, наш визит так и остался для них непонятным.
  Эх, Ирсен, Ирсен! Никакого флёра и дальневосточной загадочности. Одна нелегальщина.

  Я думал, что он наверняка эмигрировал. Но Лашков рассказывал – их, всех старичков-музыкантов, собирал недавно в Дубраве Михаил Мень. Был и Ирсен.
  Одно знаю точно: в этом доме, и, думаю, в этом городе он уже давным-давно не живет. Окна расшторены, и мне теперь не интересно на них смотреть.

Тэги: мэмуар