лето 1982 г.

  Продолжаются мои ностальгические наезды в Калинин. Прямо с вокзала идем с Толей в многоэтажку на проспекте Чайковского. Марина Знамеровская, поэтесса; они с Толей познакомились где-то в Калинине: 22-летний, заканчивающий институт молодой человек и умная, зрелая женщина (следы увядания на лице, пористая кожа под толстым слоем косметики), творческая наставница и, видимо, любовница. Он, она, ее сноха Анна (сына не было, в армии? – не помню), - берем такси, едем к Толе. Я выхожу на Пролетарке, - зайти к бабушке. Меня не стало, и она стремительно старела: пока еще легкий паркенсонизм и вообще. Говорю, что, мол, вот, приехал, пойду к Толе, ночевать буду там. Быстро ухожу. На остановке долго нет трамвая, подходит троллейбус, двойка, немного не туда, но не выдерживаю, сажусь. После Комсомольской площади с проспекта Ленина он уходит на маршала Конева, теперь не пропустить и выйти до поворота в Первомайский. Уже темно, быстро иду переулками вдоль домов на проспект к Толиному дому, где меня ждут, из окон падает теплый боковой свет на узкие тротуары; вдруг накатывает чувство счастья.

  Читал «Дом» (уже начал пописывать), в котором описывал одиночество первых месяцев учебы, совершенные теплые бордовые калининские закаты со звуками мусорки и детских голосов во дворе. Марина внимательно слушала и говорила, что вот там, где про остановившееся время – любопытно. Читала сама. Бойкая, умная, со скрытым комплексом и оттого (всегда!) несколько циничная женская проза. Героиня возвращается вечером домой, детская площадка, грибок, разговор с собакой-кобелем об этом мужском мире – было очень смешно, мы все хохотали.
  В другой приезд крепко выпили; стоим с Анной в темноте, облокотившись на старый рояль, занимавший половину большой комнаты; я хочу тебя поцеловать, - говорю я. Зачем? – спрашивает она.
  В тот раз что-то не задалось, Марина в сердцах уехала, Толя рухнул спать; Анна и какой-то парень, бывший с нами, решают куда-то ехать. Ты тоже поедешь, - говорит Анна, показывая на меня пальцем. Понимаю, что вечер, переходящий в ночь, обретает формы: оставить спящего Толю, кинуться в пьяное веселье, потом, спьяну же, - что-нибудь откровенное, срамное, потом забытье и пробуждение утром среди полузнакомых людей, - понимаю и никуда не еду. Завтра назад, в Загорск (и к бабушке бы заехать) – а в таком случае я буду в сильном психологическом и физическом цейтноте.
  Марина, по словам Толи, многому его научила, читай, - в понимании жизни, механизме перевода этого в стихи. Но расстались они, разумеется, со скандалом; деталей не знаю, кажется, она обвинила его в гомосексуализме.

  Рояль. Толя зачем-то купил его вскоре после моего переезда в Загорск. Наверное, подвернулся задешево. Антикварный кабинетный J. Becker, рассказывал Толя, затаскивали через окно в большой комнате. После очередной бессонной ночи я берег калининское время, вставал рано, шел в магазин за пивом и, пока Толя дремал на диване у окна, играл, не умея играть, что-то импрессионистическое, просто летя над клавишами и легко касаясь наугад той или другой.