Камбурова, радио и калининские джинсы

В 85-м, когда мы почти уже разбежались, Толя в одиночку ездил к Камбуровой. Показывался, пел в том числе «Сагу» на Вознесенского. По его рассказам, приняла сдержанно. Сказала что-то типа: слишком известные стихи, чтобы петь никому не известному автору.

Отпуск мой закончился, вышел на работу. Идея стать хорошим инженером оказалась неинтересной. Нервно поеживаясь, думал, что делать дальше, - идея реализации осталась. Вспомнил давние слова Болотовой после интервью о БАМе, мол, голос хороший, радийный, и говоришь хорошо, - по-написанному, а будто разговариваешь, - и вообще, на радио такие голоса нужны, мужские тем более. У меня, суетящегося, даже выстроилась какая-то суматошная схема дальнейших шагов, первый из которых – этот. Позвонил, напомнил. Пригласила.

Радио – это, конечно, сильно. Радиоточка, пятнадцать минут заводских новостей в окне общесоюзного по местной проводной сети, даже, по-моему, не каждый день. Голоса местных корреспонденток заводской многотиражки деревянные.

Пошел. Таня Быкадорова моему появлению не удивилась. Зашли в тон-студию (огороженный фанерными щитами крохотный закоулок, только что с окном), сели перед магнитофоном – «студийный» среднечастотный гардероб, на подобном снежной зимой в 78-м впервые слушали с Толей в доме у Рыбачуков Eagles ("Hotel") и Jethro Tull ("Songs from the wood"). Таня дала мне листок с текстом.

Голос, может, и голос, но требовалось не запинаться, ну, хотя бы до конца абзаца - какие-либо приспособления для монтажа отсутствовали. А для меня и до сих пор, после продолжительной дикторской практики на кабельном телевидении у Канчукова и десятилетней службы на районном телевидении, в этом проблема, будто внутри что икает или сжимается – сбиваюсь, неожиданно, непредсказуемо. Причина не в дикции, а, конечно же, в психологии; в хороших школах, подозреваю, этому учат; однажды видел интервью какого-то художника-калиграфа, говорил: нынешнее поколение простовато, молодежь сразу хочет знать приемы, штучки, а он им твердит о какой-то медитации.

В общем, попробовали, помаялись и разошлись к взаимному успокоению сторон.

На работе же была историйка и с джинсами. Году в 82-83-м в Калинине пустили итальянскую линию, единственную в Союзе. Джинсы назывались «Тверь», настоящие, трущиеся, из итальянской ткани и по ихним лекалам. В таких мы с Толей уже год как ходили. Зашел разговор, и я пообещал Никулиной для его мужа, уже и деньги дала, и я их Толе переправил, надеясь на его связи (штаны и в Калинине доставались нелегко, выстраивались очереди). Прошел год, - ни джинсов, ни денег. Это сейчас, а тогда мне перед Валентиной Ивановной особенно и неловко не было, как Толе передо мной. Время шло, Никулина замыкалась и надувалась, зыркая только глазами. Когда все приличные сроки кончились, деньги я, разумеется, вернул, и Толя их вернул мне, в свою очередь, тоже. Но вот такая «творческая» особенность, сидишь сам и заставляешь других сидеть у моря и ждать погоды.

Никулина живет у нас Рабочке, редко-редко встречаю, здоровается через два раза на третий, будто не узнает; муж, Юра, давно умер, через то она стала будто странненькая. Или мне кажется, и это до сих пор глубокая, меланхоличная обида? Кто их знает?