Этот текст редакция MAXIM публикует в целях самоуспокоения и самооправдания.

Текст: Тата Олейник

Иллюстрации: Александр Котляров

Атака «Пепсотана»

Проклятые гиены с восьмого этажа никак не желали угомониться. Контракт на 1909 год – 20 страниц полноцветной рекламы «Пепсотана» – заставлял их жадно раздувать чуткие ноздри.

– Обязательное условие – цикл статей о воспитании младенцев. Если в номере нет пухлых ручонок или советов по кройке подгузников, нет и «Пепсотана». Вы представляете, как обезумела эта рекламная свора?! – Руководитель и редактор издательства «Баттерик» мистер Теодор Драйзер мерил шагами свой кабинет, ловко лавируя между стопками с рукописями и пачками издаваемых «Баттерик» журналов: «Делинейтера», «Дизайнера» и главной жемчужины издательского венца – «Нового идеального женского журнала», грядущая судьба которого и заставляла сейчас находящуюся в кабинете троицу иметь вид гневный и скорбный одновременно.

Литературный критик Джордж Натан, предпочитавший, чтобы друзья звали его по имени маленького городка, в котором он родился, – Форт-Уэйн, штат Индиана, – всячески продемонстрировал плечами и профилем, что не против идеи, но так и остался лежать на подоконнике, грызя сигару.

– Я все понимаю, – продолжал будущий столп американской литературы, обращаясь к будущим столпам помельче. Мы все работаем не ради себя, а ради драгоценного читателя...

– Читательницы, – напомнил Менкен.

– …угождая его вкусам и желаниям. С этим ничего не поделаешь. Читатель платит за то, что он хочет читать, а если он не хочет вас читать, то вы и не витийствуете в редакциях, а идете по миру, подгоняемые огненным бичом судебного исполнителя и неся на лбу клеймо «неисправный плательщик». Но читатель не хочет читать про то, как полезен малюткам «Пепсотан» натощак по три капельки утром и вечером! Бог бы с ним, если бы «Пепсотан» резвился только на купленных им площадях, но я не позволю производителям желудочной микстуры совать нос в мою редакционную политику! В конце концов, я просто… уволюсь!

Менкен и Уэйн по три раза на день слышали, как Драйзер просто увольняется, и не хуже его знали, что он не может себе этого позволить. Девяносто восемь баттерикских долларов в неделю были необходимы, чтобы снимать квартирку неподалеку от Бродвея, содержать болезненную жену, питаться и одеваться. Кроме того, вечерами Драйзер мог писать свои неденежные книги. За «Сестру Керри», вышедшую тиражом в пятьсот экземпляров, ему еще пришлось и доплатить, потратив на печать и распространение почти все свои сбережения.

«Новый идеальный женский журнал» был проклятием Драйзера, его полем битвы, где за каждой скромной победой непременно следовало позорное фиаско. И виноваты были не только рекламные гиены с восьмого этажа, о нет, – не стоит сбрасывать со счетов и светскую хронику, не говоря об отделах моды, кройки, шитья и вязания, регулярно забиравших двадцать драгоценных страниц под свои каббалистические чертежи и шаманские заклинания о рукавах реглан, рюшевых прошвах, гофре, плиссе и прочей абракадабре.

Приняв на себя руководство «Идеальным», Драйзер оказался одержим крамольной мыслью превратить вверенное его заботам издание в светоч прогрессивной дамской мысли. Он изгнал святочные рассказы, раздраконил кулинарию, наступил железной пятой на советы по этикету. Он пригласил в штат самых способных интеллектуалов-бунтарей (двое из них украшали сейчас его кабинет), он принялся печатать в «Идеальном» философские эссе, критические очерки, социально острую литературу... Читательницы удивлялись, но чувствовали себя польщенными – рекламный отдел выл по ночам в голос. «Идеальный» советовал женщинам отряхнуть со своих турнюров прах веков, презреть жалкий семейный уют с его постыдным кружевоплетением и устремиться мыслью в сияющие дали эры нового гуманизма. Освобождение рабочего класса, критика христианской косности, насмешка над мелкобуржуазной моралью – вот что должно интересовать современную матрону или девицу, которая желала быть свободной мыслящей личностью, а никак не двадцать способов варки варенья из голубики. Долой варенье!

Чтобы извинить авторов этой концепции, мы должны напомнить, что все присутствующие в кабинете еще весьма молоды: Менкену и Уэйну лишь недавно перевалило за четверть века, Теодор же Драйзер пусть и преодолел роковой для всякой младости рубеж тридцатилетия, но до сих пор умудрился сохранить свежий и неискушенный взгляд пролетария, пробившегося вдруг в буржуазную среду и поразившегося ее нелепицам…

– Гиены хотят миссис Салливан. Шесть статей подряд. От «Итак, вы впервые почувствовали, как под вашим сердцем зародился маленький ангелочек» до «Наш ненаглядный бутузик начал ползать»!

– Миссис Салливан, – с удовольствием сказал Менкен, – толстомясая и сентиментальная ирландская дурища с нравственностью кошки. Мы не готовы осквернить ее пошлым присутствием наш печатный храм истины.

– Ни в коей мере, – подхватил Уэйн. – Это будет позор, который невозможно смыть ни кровью, ни даже пивом. Кстати, мы идем в «Малютку Штейнер» или как?

Миссис Баттлер рекомендует

На летней веранде любимой богемной забегаловки в этот июньский полдень было жарко и тенисто. Друзья с удовольствием вкушали пенный напиток и выдвигали варианты спасения.

– Нет, – вздохнул Драйзер. – Сейчас я окончательно понимаю, сколько наивной самоотверженности было в том, что мы старались делать. Ничем не прикрытый дух торгашества победил. Владельцы издательства – мелкие, эгоистичные, капризные и жалкие людишки, ничего не смыслящие ни в литературе, ни в журналистике. Взгляды у них самые обывательские. Но их все же можно на секунду пленить картиной недосягаемой творческой высоты, на которую способен подняться «Идеальный». Увы, вся эта идиллия просуществует ровно до того момента, как на пороге появится очередной «Пепсотан». Я сам себе напоминаю человека, который пытается втащить на берег огромного кита…

– А почему нельзя написать хороший текст про воспитание детей? Художественный, выразительный, полный жизненной правды? Неужели никто из наших вменяемых авторов не справится с этой задачей? Я бы, например, смог, если бы получше знал детей. Пока что мой запас знаний ограничен тем, что ребенка с одного конца нужно кормить, а с другого пеленать и, самое главное, эти концы не путать. Про Уэйна, нашего юного холостяка, я промолчу, но ты-то, Теодор, женатый человек…

– Сара при виде детей покрывается нервной сыпью. Говорят, что это какая-то сложная форма подавленного материнского инстинкта.

– Но ты же из многодетной семьи! Наверняка в детстве ты помогал румяной своей матушке пеленать своих крохотных братишек. Слушал рассказы бабушки о том, как нужно успокаивать младенчика, когда у него режутся зубки...

– Я был девятым ребенком в семье, отец был религиозным фанатиком, а мать – прачкой. Мои родители никого не пеленали. Они кидали нас в ящик для угля и ждали, когда мы подрастем настолько, чтобы выбраться из него самостоятельно и отправиться на заработки.

– А почему бы не воспользоваться этой оказией, чтобы сказать новое слово в педагогике? – вдруг озарило Уэйна. – Конечно, мы не будем подписываться своими именами, а соберем идеальный образ новой матери. Допустим, ее будут звать миссис Джон Генри. У нее шестеро чудных крепышей, которые каждый год получают награды за успехи в учебе и прилежании. В юности она посещала курсы медсестер, так что воспитывала своих младенцев согласно самым современным требованиям физической и душевной гигиены. Она предоставляла малышам полную свободу от пеленок, позволяя им свободно резвиться в кроватках… И вообще, страшно подумать, какое душащее, какое уродливое воздействие на формирующегося человека оказывают наши допотопные правила ухода за младенцами! Мы стискиваем их крахмальными повязками, заставляем бедняг преть под пуховыми одеяльцами, втыкаем в их мягкие темечки булавки…

– И зачем это мы их втыкаем? – поинтересовался Менкен.

– Не помню, где-то читал, что няньки так делают. От сглаза, что ли.

– Кхм, боюсь, ты читал судебный очерк о деле сестры Смитерс. Она убивала младенцев в сиротском приюте – втыкала им булавки в голову. А на суде говорила, что спасала несчастных от боли и грязи этой жизни. Но в целом, я вижу, ты готов произнести новое слово в педагогике.

– Мне не нравится имя Джон Генри, – подумав, сказал Драйзер. – Оно как-то не внушает доверия. Слишком гладкое. Уиннифред Гриффитс, скажем, или Эвфимия Баттлер звучат правдоподобнее – никто в здравом уме и твердом рассудке не взял бы себе такой псевдоним.

– Дора, – предложил Менкин. – Идеальную мать непременно должны звать Дора. Или Дороти. Нет, это слишком по-девичьи. Дора Баттлер – это то, что надо. Я прямо ее вижу: золотые старомодные косы вокруг головы, лучистый взгляд строгих умных глаз... Конечно, она вдова. Женщинам вдовство к лицу, оно их облагораживает.

– И первое, что она расскажет читательницам, ожидающим прибавления в семействе, – то, что нужно наконец прекратить душить младенцев тряпками, – увлеченно продолжал Уэйн. – Они же сейчас покупают детское приданое сундуками! В то время как для бесперебойного функционирования младенцу хватит одной пеленки, одной пары сапог и одного теплого сюртука на холодное время года…

Менкен и Драйзер переглянулись.

– Стоит, наверное, купить книги про уход за новорожденным, – сказал Драйзер. – Пошлем курьера в магазин сегодня же.

– А потом будем их переписывать? Я отказываюсь заниматься столь постыдным эпигонством. – Слушайте, господа журналисты, бывшие и нынешние репортеры, звезды бульварной хроники, драгоценный мой Уэйн и дражайший Теодор. В ста ярдах от нас расположен чудесный сквер, даже отсюда я вижу играющих там малышей и детские коляски. Сейчас мы вспомним свое героическое прошлое, достанем старые репортерские блокноты и пойдем искать истины у трудового народа в лице бонн и гувернанток. Неужели мы не сумеем выведать у них секретов их мастерства? Не надо морщиться, Теодор. Вспомни, как десять лет назад ты не побоялся вбежать в горящий дом, чтобы первым получить сведения о причинах возгорания у пожарных! Вспомни, как ты переодевался в обитателя трущоб и подарил миру серию блестящих очерков о жизни этих современных отверженных…

– Не очень-то я переодевался, если честно. «Дейли глоб» платила цент за десять слов – фраков неназаказываешься.

Друзья составили список вопросов, коими надлежало озадачить нянек. После некоторого диспута из списка были вычеркнуты следующие предложенные Уэйном пункты: 1. Не может ли грудное вскармливание привести к будущим сафическим* склонностям у новорожденных девочек? 2. Что случится с младенцем, если отдать его на воспитание человекообразной обезьяне, предпочтительно горилле? (Ибо разные источники по-разному описывают поведение детей, воспитанных животными.) 3. Чувствуют ли молоденькие няньки эротическое подавление со стороны буржуазных отцов, в семействах которых они растрачивают годы своей лучшей фертильности?

И трое будущих великих отправились на охоту за младенцами.

*Примечание Phacochoerus'a Фунтика:

«Сафо – легендарная древнегреческая поэтесса, жительница острова Лесбос, считается основоположницей однополой любви у женщин».