Без заголовка

Для меня началась развеселая жизнь. Мать снималась, колесила по стране с концертами, участвовала в кинофестивалях, а я был предоставлен самому себе. Никогда никому не говорил, что Фатеева и Басов — мои родители. Не хотел, чтобы из-за этого на меня обращали какое-то особое внимание. Мною занималась домработница: обстирывала, готовила обед, но ел я не по часам, а тогда, когда был голоден. И на улице гулял столько, сколько хотел. Все детство провел на спортивных площадках, где мы с местной шпаной играли в футбол и хоккей. За десять школьных лет мама ни разу не открыла мой дневник и никогда не ходила к директору, хотя вызывали ее «на ковер» довольно часто. И я ей за это благодарен. Иногда учителя пытались вызвать в школу папу, но когда до него дозванивались, выяснялось, что он живет в другой семье и никакого влияния на сына не имеет.  Наша школа была образцово-показательной. Переступив ее порог, я сразу же оказался в тоталитарном государстве, где на каждом шагу ущемляли свободу, к которой я так привык. В класс надо было входить исключительно парами. Когда звенел звонок, учитель говорил: «Звонок для учителя, а не для учеников», и мы всю перемену корпели за партами, дописывая очередную контрольную. На домашние задания я «забил», сдувал их у кого-нибудь с утра в туалете, если вызывали к доске, «плавал» нещадно. А еще постоянно суфлировал, отпускал какие-то шуточки, когда учитель объяснял материал, за что меня почти ежедневно изгоняли из класса. Угроза отчисления постоянно витала над моей головой. Как-то маме позвонила завуч и пожаловалась: — Ваш сын очень громко смеялся в метро. Оказалось, кто-то из учителей ехал со мной в одном вагоне. — Ну и что? — ответила мама. И применила свой излюбленный прием — бросила трубку. Вот за это я ей был благодарен. Она не ломала меня через колено, не исключаю, из-за того, что ей просто было лень этим заниматься. А еще мама научила меня читать в пятилетнем возрасте, и я с упоением глотал книги из нашей огромной библиотеки. Мать вообще большая книголюбка. На всю жизнь врезалось в память, как однажды мы сидели вечером вдвоем и она читала мне «Приключения Гекльберри Финна». Марк Твен по сей день мой любимый писатель. В 1964 году мама взяла меня с собой в Коктебель в писательский Дом творчества. Компания подобралась интересная — Роберт Рождественский, Юлиан Семенов, Сергей Михалков с сыновьями Андреем и Никитой. Но почувствовать себя членом блистательного общества я не успел, сразу же подхватил ветрянку. Врач прописал постельный режим, запретил купаться в море, чтоб не мочить болячки, и даже выходить на пляж. Сергей Владимирович, чтобы не лишаться общества красивой актрисы, снимавшейся в картине «Три плюс два» по его сценарию, нашел решение проблемы: отрядил ко мне в сиделки младшего сына. Мама купалась, загорала, обедала в ресторанах с друзьями. А я вынужден был валяться на диване. Восемнадцатилетний Никита приходил ко мне, пятилетнему, каждый день, выводил на короткую прогулку, вечером читал сказки, подкладывал под подушку отшлифованные морем камешки, обещая: чем быстрее я засну, тем скорее камешки станут волшебными. По прошествии многих лет мать разругалась с Никитой в пух и прах из-за скандала вокруг Киноцентра. А Михалков на съезде кинематографистов с трибуны недоумевал: «И за что Фатеева так меня ненавидит? Я же с ее сыном нянькался!» Коллеги потом интересовались, что он имел в виду. А я подошел к Михалкову: — Никита, привет! — Напомните, кто вы? — нахмурился он. — Я Володя Басов... — Ах! — Никита Сергеевич картинно заключил меня в объятия. Когда на Пицунде построили Дом творчества кинематографистов, мама стала каждое лето вывозить меня туда — на месяц, иногда на два. У нее там была своя компания, у меня — своя, но Пицунда все равно оставалась, по сути, единственным местом, где мы с ней как-то общались. Я подружился с Толиком Мукасеем — сыном Светланы Дружининой и кинооператора Анатолия Мукасея, Колей Данелией — его родителями были режиссер Георгий Данелия и актриса Любовь Соколова, Васей Жилинским — сыном народного художника Дмитрия Жилинского, Олегом Добродеевым — сыном драматурга Бориса Добродеева, будущим генеральным директором ВГТРК, Лешей Ак­сеновым — сыном Василия Аксенова, ныне художником, Максимом Карменом — внуком легендарного документалиста Романа Кармена, сего­дня директором нашей студии «Арт-экспресс». Мы там, можно сказать, выросли и были счастливы. Несколько лет назад Леша Аксенов был в Абхазии и заехал посмотреть, что осталось от Дома творчества. Говорит, что заплакал, когда увидел разрушенное здание с торчащей арматурой, выбитые окна, а на полу — стре­ляные гильзы и загаженные плакаты с фотографиями артистов. Валялся и портрет Фатеевой, где она счастливо улыбается. Мать Толика Светлана Дружинина, в отличие от моей, пробовала соблюдать режим и неизменно устраивала шестнадцатилетнему сыну днем «тихий час». Пока Толик спал, мы с Колей Данелией пили пиво в баре или играли в водное поло с Мишей Калатозовым. Когда деньги были на исходе, а вечер неумолимо приближался и его надо было как-то провести, мой друг и одноклассник Андрей Артюхин — кандидат в мастера спорта по шахматам (ныне успешный банкир) — шел обыгрывать в преферанс Леонида Броневого. Тот был классным картежником и высокомерно отвечал на предложение расписать пульку: «Ну давай, мальчик». А «мальчик», бывало, «разувал» его по полной. Однажды Андрей выиграл у Броневого восемнадцать рублей, мы лихо спустили их в баре тем же вечером. Не только молодежь, но и взрослые любили «оторваться». Жена Геннадия Шпаликова актриса Инна Гулая как-то вышла на улицу в одних колготках. Голую женщину тут же отловили и вернули в номер, где обнаружились стратегические запасы транквилизаторов. Милицию вызывать не стали, ее просто выселили из Дома творчества. Бог отвел меня от наркотиков, наверное, сказалось патриархальное дедушкино воспитание. Мое знакомство с дурманящими веществами ограничилось портвейном. А вот для Коли и Толика пристрастие к наркотикам закончилось плачевно: один умер от передозировки, другой выбросился с балкона. Сначала ушел Коля, а потом ровно через два года, день в день, Толик. Колина мать актриса Любовь Соколова говорила: «Коля и Толик друг друга поубивали». Когда мне исполнилось двенадцать, Ролан Быков решил снимать меня в фильме «Телеграмма». Я приехал на «Мосфильм», что-то сыграл и был утвержден. А через день Ролан Антонович позвонил маме: «Наташ, я твоего сына не беру. Очень боюсь его испортить, он слишком впечатлительный, а у меня главный герой должен быть фашистом». Помню, горевал, но недолго. Через полгода уже снимался у Ричарда Викторова в фильме «Москва — Кассиопея». С Быковым судьба свела нас через несколько лет во ВГИКе, когда я стал студентом. Увидел Ролана Антоновича, подошел. — Вот, учусь, а вы в меня не верили. — Я за тебя тогда просто испугался, — сказал Быков. — Ни один ребенок не бил меня на пробах, хотя это требовалось по роли. Все начинали стесняться, зажиматься, а ты взял и ударил что есть силы. «Москва — Кассиопея» снималась по преимуществу в Крыму. Обычно несовершеннолетних артистов сопровождали на съемки родители, но маме, понятно, было не до того. Я уехал в экспедицию один, хотя был самым младшим из ребят. Мы тут же по­дружились с сыном Игоря Ледогорова Димой. Два года работали бок о бок. Дима потом эмигрировал в Новую Зеландию, выписал туда своего знаменитого отца, который прожил свои последние годы в этом земном раю. Седьмой и восьмой классы я в школе почти не учился. Первую в моей жизни рюмку мне налил осветитель, а ассистент режиссера дал затянуться первой сигаретой. Так я вкусил взрослой жизни. По всем предметам безнадежно отстал. Волосы мои для роли выкрасили в огненно-рыжий цвет и, как водится, пережгли. Одноклассники тут же прозвали меня Паклей. Учителя не скрывали раздражения, двойки сыпались в дневник одна за другой. В конце восьмого класса директор школы вызвал меня в кабинет: «Переводись в ПТУ». Это был единственный раз, когда мама снизошла до звонка в школу. «Ну, что ж, — заявила она ледяным голосом, прервав бурный поток претензий к сыну, — мне придется позвонить своему хорошему знакомому — министру образования. Может, он поможет вам найти выход из сложившейся ситуации». После звонка в то время еще заслуженной артистки от меня отстали и дали закончить десятилетку. Да и я взялся за ум. Отказался сниматься у Элема Климова, который прочил меня на главную роль в фильме «Иди и смотри» (ее потом блестяще сыграл Леша Кравченко). Тогда же режиссер Фридман утвердил меня в комедию «Усатый нянь», но постановку у него отобрали, прослышав, что Фридман подал документы на выезд в Израиль. Позже проект передали Владимиру Грамматикову, но я ему не приглянулся. Главную роль сыграл Сергей Проханов. Мама в очередной раз вышла замуж. На сей раз ее избранником стал архитектор Виктор Теслер. Этот лысый мужчина числился в каком-то бюро, но на работу не ходил. Целыми днями валялся на ­диване, читал и слушал за­прещенный «Голос Америки». ­Может, Наталью Николаевну ­очаровал легкий налет диссидентства в речах Теслера? Не исключаю, что именно общие взгляды на политику и общество скрепляли их союз. Другой причины, почему мать ­обратила внимание на столь скучного человека, придумать не могу. Она вообще тянулась к тем и тому, кого власти не сильно жаловали. Водила меня на «Таганку» и даже познакомила с Высоцким. Вместе с ней мы посмотрели все эфросовские спектакли, ходили на закрытые кинопросмотры. Именно она предложила мне позже прочесть самиздатовскую рукопись «Ракового корпуса», которую ей дали на две ночи. Культовый роман Солженицына перевернул мое сознание. Деду я авторитетно заявил: — Всех ваших коммунистов надо давить! — Антисоветчик! — орал он и хватался за сердце. Если честно, я должен быть благодарен матери за то, что рано задумался о смысле жизни и цене свободы. Она меня развивала, я рос «западником», свободным человеком. И рад этому. Хотя все могло кончиться очень плачевно. Наслушавшись «Голоса Америки», мы с другом Андрюшей Зайцевым, впоследствии ставшим художником, рисовали прокламации «Долой брежневскую хунту!» и по ночам клеили их на стойки театральных афиш. Если б попались, неизвестно, как сложились бы наши судьбы. К счастью, этого не случилось. От политики меня отвлекла бурная личная жизнь. До беспамятства влюбился в одноклассницу. В актерской среде прочные браки большая редкость. Один из них мой. Поймал себя на том, что с годами мои чувства к жене не тускнеют, не меняются. Я люблю Олю все крепче. Может, и за это надо сказать спасибо матери. Ведь как ни хорохорился, вынужденное сиротство при живых родителях очень меня угнетало. Не отдавая себе отчета, я всегда мечтал о крепкой, нормальной семье, которую не могут разрушить никакие катаклизмы. И я ее наконец обрел. Оля появилась в нашей школе в конце восьмого класса. Ее отец работал представителем Советского Союза в ЮНЕСКО, затем в ООН. Она провела детство и отрочество в Париже и Нью-Йорке. Ее мама переводчица, знает английский и японский. Сама Оля говорит на французском, поскольку с первого по четвертый класс ходила в школу во Франции. А английский осваивала в американской школе. Мы приглядывались друг к другу полгода, болтали на переменках.