berezin Голосов: 1 Адрес блога: http://berezin.livejournal.com/ Добавлен: 2007-11-28 17:02:17 блограйдером Lurk

История про переписку Шкловского с женой Шкловской-Корди

2011-06-29 22:00:16 (читать в оригинале)

В. Г. Шкловской-Корди

 

Дорогой Люсик. Получил одно твоё письмо. Л. ещё не приехал. Посылаю тебе денег  ещё немного. 10 долларов.

Здесь дороговизна страшная. Жил в Праге, но [394] в ней меня приняли очень плохо, так как решили, что я большевик. Сволочи и бездари. Сейчас в Берлине с Ромой. Рома не хочет отпускать меня из Праги. Но я остаюсь здесь. Дука обещает через две недели достать деньги на журнал. Буду зарабатывать. Написал работу, «Роман тайн», сейчас её отделываю. Пришлю. «Ход коня» выйдет первый.

Верен тебе совершенно. Ночью кричу. Приехали Брик. М. и Лиля. Очень неприятны.

Пиши мне на Клейст-штрассе.

Я всё такой же, только купил (покупаю) себе новое пальто.

Живу без комнаты. Некогда нанять.

Любят меня здесь все очень. Берлинская литературная эмиграция не очень сволочная.

Целую руки твои и Василисы. Целую Талю.

Маму целую крепко, крепко и хорошо. Целую папу и детей. Что Володя?

Теперь дело. Я хочу вернуться в Россию, если детик не может приехать. Спроси Мариэту, можно ли сделать  попытку? Скажи всем, чтобы хлопотали.

Я устал от Берлина и от разлуки. Устал.

Ну, скоро начну работать. Напишу с горя роман.

Пиши мне часто, если не можешь, то позове к себе Мишу и пускай он напишет что-нибудь за тебя. Люблю тебя больше прежнего. Жить без тебя не умею. Хочу быть счастливым. Пока до свидания.

Приветствую твой примус. Здесь очень много народа, но мне он не нужен без тебя.

Да, я очевидно разминулся с твоими письмами, они теперь, вероятно, в Праге. Ну, пришлют.

У нас чудесная осень. У нас – это в Берлине.

Целую твои ноги. Прага  же мне чужая. Не она город моей поэмы.

Целую тебя. Как живут все мои? Может быть, кто без тебя.

Марка падает и падает.  Мы уже привыкли.

Почти что родина. Воздух катастрофичен.

Но всё это не важно и не страшно.

Зима будет свирепая, но нас не удивить. Европа, Люсик, кончается. Кончается европейская культура. Культура не нужна никому. Будем верить, что мы не увидим конца.

Европа, Люсик кончается от политической безответственности и национализма.

Европейская ночь наступает. Уже наступила и на меня. Кому, детик, нужны сейчас мои книги?

Ночь наступает. Будем спать.

Ночь наступает, будем любить крепче.

Здесь чахнет Ремизов, танцует А. Белый, скрипит Ходасевич, хамит Маяковский, пьёт А. Толстой, а остальные шиберуют. Шиберуют.[1]

Революция, её уже знают. Грешники в аду после страшного суда будут так жить.   Суд уже был. Веселитесь, недожаренные.

Европейская ночь. Целую мю любовь, мою веру, мою жизнь – Люсю. В грудь, в губы, в уши, в руки. Целую тебя, моя чудная, моя дорогая.

Лучше тосковать по тебе, чем любить кого бы то ни было. Итак, если гора не может к Магомету, то Магомет пойдёт к горе. Наведите справки.

Целую пока тебя.

Привет всем, всем. У тебя в комнате, вероятно, мороз?

Целую тебя. Целую. Ах, Люсик.

Виктор.

25 октября 1922 года.

Берлин.

 

В. Г. Шкловской-Корди

26 июля 1923

Милый Люсик.

Пишу деловое письмо.

Я очень тоскую по России. Работать мне здесь не удаётся.

Занят я с 10 утра до 6. Всё время уходит на халтуру. Теоретически  работать я не могу и становлюсь беллетристом. Очень боюсь выродится и измельчать. Я положительно утверждаю, что работать здесь нельзя.

Мне очень тяжело, и ничей приезд не может улучшить положение ни Брика, ни Юрия. Ты вернёшь меня к жизни, и ты самое дорогое для меня в жизни, я люблю тебя крепко,  жарко,  благодарно.

Люсик,  очень тяжело без Родины.

В России без меня разваливается моё дело, разваливается и уже остановилось. «Леф» халтурит, ОПОЯЗ молчит.

В Госполитуправлении обещали меня не арестовывать.

Я обязан работать и хочу в Россию.

Люсик, родной, жена моя, русская культура не вывозима.

Без работы жить нельзя.

Целую тебя. Терпи две-три недели.

Не изменяй мне, не выходи замуж, не магометантствуй.

Верь в моё счастье.

В Москве у меня уже есть место.

Не знаю, как прожить эти две недели?

Люсик, моя судьба, моя работа, а не только моя жизнь, находятся в твоих руках.

Люсик, ты не можешь представить, как я тоскую по России. Твою телеграмму получил.

Целую твои руки, о капители моей жизни.

Люсик, терпи, терпи, детка, мы принадлежим друг другу на всю жизнь.

Без твоего согласия ничего не будет сделано.

Обещай же э  и мне.

Подожди август.

Люсик, решается наша судьба. Люсик, милый, я хочу домой.

Твой Виктор.      

 

 

В. Г. Шкловской-Корди

 

5 августа 1923

 

Милый, хороший Люсик. Письмо твоё отчаянное и две телеграммы получил.

Я думаю о многом то же, что и ты, и совершенно не верю в кисельные берега.

Но, дитёныш, я признаю наше поражение: русская культура оказалась не вывозимой за границу.

Ребёнок, здесь плохо, злобно и тревожно. А для всех и голодно. У магазинов хвосты. Голодные люди. Германия раздавлена.

Место, где мы могли бы закрепиться с тобой, не здесь. А нашему брату нужно работать.

Летать можно по воздуху, но не без воздуха.

У нас воздух плохой, здесь его нет.

Вижу зобу и нет интереса к работе.

Я знаю, как ты устала, я был не лёгким мужем. И я виновен перед тобой.

Люсик, мне стыдно за то, что ты молола хлеб. Я вернусь и буду беречь твои руки.

Честным человеком можно быть везде, но не при закрытых дверях.

Люсик, приходится терпеть.

Пиши мне часто.

Жди ещё ну три недели.

Если дело затянется, то я телеграфирую.

Не мучай себя.

Целуй Василису. У нас, может быть, тоже будет ребёнок.

Дитёнок, мне здесь нечем жить, не материально, а духовно. Я одичалый человек, и мне нужна та обстановка, в которой я вырос.

 

Целую твоё письмо. Как ты измучена.

 

А про себя я верю в своё спортивное счастье.

Дома мы опять обрастём интересами.

А тебя я люблю на всю жизнь.

С тобой хорошо.

Целую твои ноги. Желаю  всего-всего.

Поцелуй Шимана. Не помогли ему его ляхи.

Папе, маме, детям, Володе привет.

Приеду,  вытащу.

Твой Тусик.

 

 

…..

 

Люсик, мы разбиты, и это надо знать, это не тиняковство. Русская интеллигенция разбита.

Но мы отсидимся на мастерстве.

Целую крепко.

Ноги, руки. Здесь Леко Андрев рассказывал про Жака и его штаны.

 

 

 [400]

 

 

Извините, если кого обидел

---

История про переписку Шкловского с Горьким

2011-06-29 21:57:29 (читать в оригинале)

Grani, 207-208, 2003

 

 

[392]

А. М. Горькому

 

Июль – начало июля 1920 г.

Дорогой Алексей Максимович.

Живу я (Виктор Шкловский) в Херсоне. На противоположном берегу белые, завтра уйдут. Я поступил добровольцем в Красную Армию, ходил в разведку, сейчас помначальника подрывной роты. Делаем ошибки за ошибками, но правы в международном масштабе.  Очень соскучился по Вас и по великому Петербургу. Приветствую всех туземцев.

Желаю Соловью и Купчихе и Марии Игнатьевне всяких желаний. Читаю Диккенса и учусь бросать бомбы Лемана.  К сентябрю буду в Питере. Потолстел, хотя здесь всё и воздорожало из-за фронта.  Но питерцу много не надо.

Изучаю комцивилизацию в уездном преломлении.

По Вашему письму ехал как с самым лучшим мандатом. Привет Марии Фёдорове. Что здесь ставят в театрах, у госиннодворцев каменного века был вкус лучше. Скучаю, хочу домой.

Виктор Шкловский

Жак как?

Жена на меня сердится.

 

А. М. Горькому

 

Действующая Красная Армия

16 июля 1920  г.

Дорогой Алексей Максимович.

Пишу Вам с койки хирургического лазарета в Херсоне. Я был начальником подрывного отряда Херсонской группы войск Красной Армии. Вчера в моих руках разорвалась ручная граната. У меня перебиты пальцы на правой ноге и 25 – 30 ран на теле (неглубоких). Спокоен. Через три-четыре недели буду в Питере.

 Привет всем Завтра буду оперироваться.

Виктор Шкловский

 

 

А. М. Горькому

 

[Октябрь – ноябрь 1921 года]

Дорогой Алексей Максимович.

Я решаюсь говорить очень серьёзно, как будто  я не родился стране, которая просмеяла в себе все потроха.

Алексей Максимович, потоп в России кончается, т. е. начинается другой – грязевой.

Звери, спасённые вами на ковчеге, могут быть выпущены. Встаёт вопрос о великом писателе Максиме Горьком.

Наши правители обыграли Вас, так как Вы писатель, а они сыграли в молчанку и лишили Самсона его воос.

Мой дорогой Алексей Максимович, любимый мой, бросайте нас и уезжайте туда, где писатель может писать.

Это не бегство, это возвращение к работе. Здесь в России использовали только Ваше имя.

Уезжайте. Соберите в Италии или Праге Союз из Вас,  Уэльса, Ромэна Роллана и, может быть, Анатоля Франса. И начинайте новую жизнь. Это будет настоящий интернационал без Зиновьева

Журнал, издаваемый вашим Союзом, будет голосом человечества.

Всё это совершенно необходимо для русской революции и для Вас.

Оставьте эих людей, одни из которых сделали из Вас жалобную книгу, а другие преступники – и эти другие лучше, но Вам необходимо быть не рядом с ними.

Виктор Шкловский

 

 

 

Извините, если кого обидел

---

История про сны Березина № 350

2011-06-29 11:42:20 (читать в оригинале)

Приснился очень долгий сон о том, что я живу в какой-то местности, похожей на один придонский монастырь - Свято-Успенский. Только этот монастырь совсем пришёл в упадок и там обретаются только игумен без мнахов. Я, впрочем, живу рядом - в доме отдыха, или, вернее, в санатории. Среди отдыхающих я встречаю молодую женщину из моего прошлого.
Мы проводим время в разговорах, но у меня есть соперник - невысокого роста молодой человек, чернявый и вёрткий.
Он тоже интересен женщине, но в какой-то момент сдаётся, уходит в тень.
Моя победа слишком легка, и это могло бы меня насторожить.
Потом происходит что-то, быть может - женщина умирает.
И я собираюсь отправится за ней, то есть, спасти её.
Но быстро оказывается, что тут нет сюжета певца, спускающегося в загробный мир за суженой. Мотив этой женщины исчезает,  остаётся только мотив путешествия. Внезапным образом мне помогает игумен, он берётся быть не то моим проводником, не то, наоборот, я сопровождаю его в странствие.
Кругом жаркое лето, пахнет разнотравьем.
Мы идём по белой меловой дороге, а потом попадаем в сад через старые ворота. Это сад как бы под открытым небом, но, одновременно и под сводами - невозможно объяснить, как это получается.
И вот я вижу, что в этом саду, сидят среди растений как в трапезной, полупрозрачные люди. Вот лежит с открытым от смертного ужаса ртом какой-то местный помещик.
А вот игумену, идущему впереди, кивают какие-то люди, и он улыбается им в ответ:
- А это наши старички-лесовички.
Я, правда, не понимаю, кто это -  крестьяне из близлежащих деревень или паломники. Или вовсе не пойми кто.
Наконец, мы видим стариков, что сидят в этом саду за столами, и я понимаю, что тут-то несколько поколений  монастырской братии. Эти старики оборачиваются к игумену, и, не вставая, поднимают приветственно кружки. Но рядом с ними, как тыква на грядке лежит прозрачная голова и  игумен вздыхает:
- А это прошлогодний мор.
Голова тупо смотрит впереди себя.
Тут оказывается, что игумен решил остаться в этом саду, чем-то вроде санитара при больнице.
Я же возвращаюсь обратно, но вместо жары вижу над собой пасмурное небо, набухающее грозой.

Извините, если кого обидел

---

История про следы наших выступлений

2011-06-28 13:58:12 (читать в оригинале)

Немного у меня есть записей, к котором до сих пор оставляют комментарии.
Вот одна из них - про папиросы "Казбек".
Вот уж девять лет прошло, а её всё комментируют  (см. постскриптум).
Нет, положительно невозможно заниматься историей чего бы то ни было, не рискуя навлечь на себя гнева заинтересованной общественности.

Извините, если кого обидел

---

История про библеизмы

2011-06-23 09:41:41 (читать в оригинале)

Множество образов Шкловского построено на Библии.
Это было бы темой большой диссертации, и я удивляюсь, что она ещё никем  не написана.
Он говорит про ночное предательство. И говорит он о том,  как апостол выходит из тьмы к костру, но за тепло надо платить. И вот апостол предаёт учителя не дождавшись петушиного крика. Но самое главное в этом пересказе, то что Шкловский прибавляет - то что в России вышли бы к костру, раньше. Ночью у нас холоднее, чем в Галилее.
Стриженые солдаты у него похожи на Самсона.
А будь Адам солдатом, то объел бы все яблоки ещё зелёными.
Власть, любая власть говорит со своими подданными по-арамейски.
Любимые истории Шкловский рассказывает по нескольку раз - и, часто, на соседних страницах. Так Библия говорит об одних и тех же событиях, будто  для лучшего запоминания. "Я читаю греческие романы, Библию, Шопенгауэра и многие принесённые мне книги так, как Дон Кихот читал греческие романы".
 Революция меняет всё, но мотив Спасителя остаётся.
Шкловский писал в "Тетиве": "Высокий стиль революции взял библеизмы в их опровергнутом виде".
Первая часть суждения верна, а вот вторая - нет.
Старая риторика оказалась непобедима, да, собственно, и новой-то не было.
Жизнь наша коротка, дыхание прерывисто. Любой революционер, создающий быстрые изменения реальности мгновенно начинает искать чего-то вечного и не меняющегося.
Ты бережёшь дыхание, закладываешь его за щеку, как детскую конфету.
Но время всё рассасывает неумолимо.
Кстати, в "Белой гвардии" Булгакова, романе, набитом библеизмами (потому что ничего лучше для описания трагедий не придумано), Шкловский выходит Антихристом.
Так говорит соблазнённый его, Шкловского, футуризмом несчастный поэт Русаков.
Шкловский-соблазнитель первым приходит к женщине, и уж затем в её жизнь входит святой человек Турбин.
"Пишите книгу, Коля, потом будете вычеркивать. Пишите не Главную книгу. Главная никогда не пишется. Книга Царств в Библии полна несправедливости, жестокости, но она хорошая книга".
Что делать со словами, когда осознаёшь конечность дыхания, непонятно.


Извините, если кого обидел