Ваныч Голосов: 12 Адрес блога: http://www.liveinternet.ru/users/940343/ Добавлен: 2007-11-28 19:32:26 блограйдером кадо

Как я свадьбу вёл.

2014-11-27 22:34:35 (читать в оригинале)




Три казачки за обедом могут перепеть взлетающий самолёт. По их мнению, шум есть жизнь. Ветер в степи, кузнечики, жаворонки, человек едет, песню орёт. До горизонта не докричишь, проще жест показать. Но люди всё равно кричат потому что оптимисты. В южной речи нет информации. Там из слов слагают тосты, враки и хвалебные истории. В этом смысле речь удобней рогов и хвостов. Она не перегружает череп и не цепляется за ветки. Ещё, южане поголовно разбираются в арбузах, любят жару и умеют спорить о вещах, в которых не смыслят, на языках, которых не знают. Я и сам такой. С детства деформирован.

А Дашины родственники – северяне, лесные тихони. Всегда прислушиваются – не треснет ли ветка. Они знают что от шума еда разбегается. А серый волк наоборот, может прискакать. Голос подают лишь в крайних случаях. На любой вопрос отвечают бровями. Если их обнять, они краснеют и улыбаются как Моны Лизы.
И те и эти пришли на нашу свадьбу. Слева сели мои гости, справа Дашины. Мои сразу начали праздновать. Разлили, выпили, спели про коня и Галю. Потом начались истории. Например: тётя Люда очень эмоциональна. Споткнулась и ахнула так, что у мужчины на остановке случился приступ, и дети заплакали неподалёку. Тётю Люду нельзя сажать в машине на переднее сиденье. Она хватается за руль. Никто другой не спасёт мир так же эффективно, считает она.

Всего у меня шесть тёть. Дед, Гаврила Степанович, хотел сына. Бабушка, Анна Тимофеевна, не видела связи между полом ребёнка и числом попыток. Но дед однажды поборол корову и отдубасил кулачищем, за непослушание. С тех пор бабушка принципиально с ним не спорила. В свободное от дедушки время она разводила кур, гусей, индюков, коров, поросят и уток. Двор был её ковчегом. Когда мимо бежала дочь Надя, бабушка кричала:
- Саша, Маша, Тая, Таня, тфу, Надежда, причешись!
А ещё были Люда и Люба. Три пережитых войны стоили семи Потопов. В зрелом возрасте бабушка ничего уже не боялась, кроме дедушки.

Смеются мои тёти одинаково громко. Упирают руки в бока и трясутся, всем телом клонясь в самых опасных направлениях. Сразу видно, им смешно. Никаких хихиканий с закрытым ртом. Если тёти плачут, то от любви. При встречах и расставаниях. От боли плакать у нас не принято. Моя кузина после драки с мужем (кузина победила) сама себе зашивала бровь, глядя в зеркало. Напевала при этом "сняла решительно пиджак наброшенный".

Дослушав до этого места, мама заметила, что муж у кузины – дебил. Не шизофреник, слава богу. Шизофреники склонны к страшным убийствам. Мама их различает, поскольку сама доктор психологии. Возможно, это не свадебная история, вдруг предположила мама. И ловко сменила тему. В детстве ей дарил конфеты один итальянский сержант. Была война, но сержант ничем не выдавал свою фашистcкую сущность. Просто квартировал в хате. В далёком Неаполе у него осталась дочка. Сержант называл маму бамбиной, рагаццей и пикколой. Бабушка итальянца жалела. Говорила, хороший человек. За великодушие ей вернули мужа.

Дед пришёл с войны без конфет, очень недовольный. Шесть лет стрельбы и никаких обнимашек. Трудно было. Не то что сейчас, пять сортов шашлыка.
Дашины родственники до этих слов просто молчали, а тут и вилки отложили. Мама не собиралась укорять. Наоборот, сказала она, хорошо всё так, ешьте гости дорогие. Но они всё равно переключились на морс.

Свадьбы нынче ведут толстые женщины с резкими голосами и диким темпераментом. Я боюсь их самих, их страшных традиций и ужасных конкурсов. Я сам толстый и глупый, зачем мне такая конкуренция. Работа тамады меж тем тяжела. Гости отлынивают от радости, в лицо называют соревнования дурацкими. Мне довелось испытать зрительское непонимание. Я вёл утренник в доме престарелых. Участники боялись моего напора и норовили не дожить до подарков.

Было это в институтские годы. Сокурсницы предложили влезть в шкуру деда Мороза, бесплатно. Давай, говорят, смех и радость людям отнесём. Как на зло, девчонки были хорошенькими. Дружить с такими всего за пять минут позора – удачный размен, подумал я. Проклятое либидо.
Декабрь выдался тёмным и холодным. К богадельне ходил трамвай, весь в подозрительных пятнах. Само заведение напоминало дом приведений. Иней на стенах и окнах, света нет. Как в фильмах, где семья покупает старинный особняк. Рядом парк, плавно переходящий в кладбище. Днём терпимо, семья бодрится. Но по ночам на чердаке слышны голоса и плач. На стенах кровавые знаки. В конце фильма папаша, тихий клерк, убивает топором опасного упыря. Куски грима летят прямо в камеру.

Я сам пришёл в этот дом. Девочки затащили меня в чулан, нахлобучили бороду и колпак. И вытолкнули на сцену. Они слабо представляли устройство праздников. Им казалось, пенсионеры сами пустятся в пляс, завидев студента в валенках. И ошиблись. Я стоял, источая ужас. Зрители впитали флюид, им тоже стало страшно. Какое-то время мы смотрели друг на друга, мечтая разбежаться. Сокурсницы зашипели из-за кулис что-то насчёт песен и танцев. Дуры. Деваться было некуда, я пустился в пляс. Без музыки, сам по себе. В родной степной манере. Не понимающие танцев люди полагают, именно так выглядит припадок. Сказав какую-то банальность о долгом пути и пропащей снегурочке, я ринулся в зал. Стал приставать к старушкам, даже подмигивал.

- Как тебя зовут, девочка? Зоя Леонидовна? Стихи знаешь? Не молчи, а то заморожу! Не боишься потрогать дедушку, который старше тебя в четыре раза?
Никогда больше я не был так похож на шизофреника из маминого рассказа. Помню, поклялся никогда и нигде больше не тамадить. Но Дашины гости грустили всё отчётливей. Я встал и предупредил собравшихся, что танцев не будет. Зато, я расскажу про Дашу. Посмотрите, какая она красивая. А ведь с утра плакала трижды. Всякий раз по новому поводу. На ней и сейчас мокрое платье. Не от слёз. В ней нет такого запаса влаги. Её утро началось в парикмахерской. Даша просила уложить элегантно и скромно. Мастера кивнули и взбили из волос торт. С беседками, розами, жар-птицами. Всё на что решилась Даша в ответ – поблагодарить кудесников, выйти на улицу и разрыдаться.

Пришлось перекрашивать глаза. И огромный, с её слов, размером со скалу обломок чёрной туши упал на платье. И въелся мгновенно. Полились вторые слёзы. От воды с мылом пятно стало темней и больше. За час до загса Даша стирала платье средством для мытья старых паровозов. И плакала, конечно. На свадьбу приехала мокрая, пахнущая химзаводом. Но если не обнимать и не принюхиваться, то отличная девчонка. И давайте уже выпьем, невесте согреться надо, сказал я.

Южные родственники сразу поняли, это добрая, ироническая история. В ней полно любви. И какого бы цвета ни была молодая, какие бы пупырышки её не украшали, я очень к ней привязан. Моя сестра подхватила, рассказала об аддитивной технике смешивания цветов в живописи. Прочие заспорили что-то о половой краске.
Северяне просто кивнули головами. Без перспектив на драку или поломку мебели. Лишь Даша ущипнула меня под столом и улыбнулась. Она вообще никогда не возражает. Только щиплется. Настоящий ангел. И родственники у неё отличные. Внимательно так всё слушают. В общем, удачно женился.

---

Небо, девушка, еда.

2013-03-20 11:04:04 (читать в оригинале)

Принцессами моего детства были проводницы. Мне было девять лет, иногда двенадцать, это горячий возраст. Жизнь кипела с интенсивностью три проводницы в час. Поезд Рига – Адлер так и остался символом непорочности, спасибо их колготкам в сетку. В мечтах я успевал жениться на всей бригаде. Всё было так правдоподобно, что с некоторыми пришлось развестись из-за их дурного характера.
Прекрасней только стюардессы. С ними я даже разговаривать не мог, из-за их неземного происхождения. Но смог бы погибнуть на их груди, прикрывая собой от пуль. Такая форма отношений казалась допустимой. Я даже репетировал прощальную улыбку. Увы, нас никто не захватил и мы с мамой просто ели курицу. Выглядел я тогда куда напряжённей, чем этот мальчик на картине.




Чтобы не смущать таких как я, латыши выгнали из авиации милых Золушек. Теперь у них летают злые мачехи, предварительно приплюснутые бульдозером. Спасибо им и Кате Дмитриевой, объяснившей что кивать и слушать – тоже разговор. Я научился летать и общаться без гипноза.

Возвращался из Москвы. Стюардесса влюбилась в стюарда. Судя по глазам и причёскам, они наслаждались работой в служебном туалете. Теперь он дразнит её, флиртует с кем попало. Поднимает девичий чемодан, говорит:
– У вас там муж, судя по весу.
Хозяйка отвечает
- Ха, это ещё не тяжёлый.
- Не хотел бы я встретиться с вашим тяжёлым мужем… –
У него приятный акцент и узкая кость. Если пассажирка совсем симпатичная, стюардесса первая хватает багаж. Ей плевать сколько весит муж, только бы стюард не влюбился в кого не надо. Она бы хотела приковать его к шасси. Лучше пусть замёрзнет, чем пялится. Несмотря на опасные их игры, настроение у самолёта хорошее. Аэрофобы поправляют свои памперсы, мило улыбаясь друг другу.

Тележку с закуской влюблённые катят вдвоём. Я разглядываю пуговицы на свитере, чтобы не смотреть в глаза. Но она пристаёт, рекламирует какой-то бифштекс. Мой желудок, меж тем, несётся в алюминиевой бочке в десяти километрах над городом Жижица и яснее чувствует пустоту внизу, чем внутри. В Жижице озеро и музей композитора Мусоргского, погибшего от пьянства и непонимания. На скорости 270 метров в секунду мы с желудком думаем только о Мусоргском. Но она стюардесса, разве можно с нею спорить. Ткнул в меню, попал в паннини с курицей и сыром. Десять евро. Юноша клянётся погреть и принести очень быстро. Девушка взглядом подтверждает, какой он надёжный мужчина. Она на себе проверила, только что, за занавеской.

Как я и хотел, они обо мне забыли. Тут же. Побежали в туалет целоваться. И вот самолёт поужинал, люди читают газеты. Я один взволнованно жду свидания с калориями. Спрашивать про здоровье курицы неудобно. Вдруг она ещё холодная вся. И я как истеричка – где моя еда, ушлёпки!

Чтобы отвлечься, стал писать рассказ. В нём ни слова о еде, а только про любовь и зрелые отношения. Дарья подарила мне халат. Чистая шерсть. Хорошо согревает, видимо. Проверить невозможно. В тёплой квартире он генерирует, в основном, электричество. В промышленных масштабах. Между мной и чем угодно, спасибо халату, скачут красивые голубые молнии. Отношения с холодильником неприятно обострились. Протянешь руку – Трах! – и аппетит прощается с нами. Из всех диет электрошоковая самая злая. Ничего не лечит, но запоминается надолго.
Я стал носить в кармане ножницы, как маньяк. Если ткнуть их в бок холодильнику, разряд трещит, а на мне только волосы вздымаются - и опадают. Застав ночью на кухне человека с ножницами и волосами дыбом, можно избавиться от обжорства и обрести какую-нибудь занятную фобию. Даже жаль, что я не взял халат в дорогу. Кое-кому тут не помешали бы триста киловольт для памяти.

Вдруг просыпается дядя лётчик. Он говорит что за окном мороз, погода дрянь, летайте нашей авиакомпанией, где можно заплатить и не поесть. Всем счастья, сядьте ровно, иначе будете у патологоанатома выглядеть как абстракционизм.
Только подумал, «ну и ладно, подавитесь» - прибегает взъерошенный стюард. Интересуется у переднего соседа, не заказывал ли он паннини. Потом у заднего. А меня будто нет. Словно я пустое место, не способное понять итальянскую кулинарию. Оба соседа струсили жрать чужое. Я тоже молчу. Вдруг он потребует доказательств, что тогда?
Ничего не вызнав, он тащит из кладовки стюардессу. Жёстко щиплет за зад. Дескать, вспоминай, чей пирожок. Мы с ней встретились глазами и я никогда больше не осужу тех, кто на ходу выпрыгивает из самолётов.
Неотвратимый как топор, он приносит заказ. Тут в салоне гасят свет, аэроплан пикирует в тучи. Пассажиры выпрямляются, начинают думать о хорошем. Я говорю спасибо, мне у вас всё так понравилось, но сейчас хочется пристегнуться, прочесть «отче наш», и никогда впредь не доверять мужчинам, переодетыми в стюардессу. А он отвечает, - я разрешаю не пристёгиваться! Никто вас не осудит, не посмотрит косо, можете кушать в любой позе. У вас полно времени, приятного аппетита.
Чтобы не выглядеть капризным, я разворачиваю целлофан и жру. В темноте. Один, с хрустом и чавканьем. Все сидят с возвышенными лицами. И только мне разрешено предстать на опознании однородной массой из сантехника, курицы и сыра. Впервые меня раздражали такие качества еды как горячо и много.
Конечно, я успел. У нас в полку ефрейтор Заливанский глотал банку сгущёнки и отрыгивал пустой. Кое-чему я у него научился.
Прощались будто родные. Почти обнялись. Ничто так не сближает, как холестерин.

Ну и вот. В понедельник Даша сразу бросила и курить, и есть. У неё великий пост. Внешне она стюардесса. Характер тоже прекрасный, но без табака и сливочного масла, боюсь, осатанеет. На всякий случай, я спрятал ножницы и добавил ей в капусту сливочного масла. В нашей семье уже есть одна взбалмошная мегера и делить эту приятную роль мне бы не хотелось.

---

Валентинка.

2013-02-13 13:59:12 (читать в оригинале)

Мы никогда не говорили «У котика заболи, у Ляли перестань». Нам жаль котов, мы применяли Бена Ладена. Ему полезно для кармы, думали мы. Синяк на колене, уколотый палец, подбитый глаз – террорист мучался и всё списывал на нездоровую обстановку. Когда жизнь вконец обрыдла, он надерзил вспыльчивому пентагону, и сами знаете чем кончилось.

Нам его не хватало. Он вновь родился мирным крокодилом, а наша-то молодость длится. Хороших негодяев сейчас не достать, пришлось обращаться в лес, к волку. Странная жизнь началась у серого. Вокруг кусты, природа, а он то в холодильник врежется, то утюгом обожжётся. Вот так, за чужой счёт, я прослыл анестезиологом, утешителем, приличным отцом и человеком. Но однажды, в тихий февральский вечер возникла Лялина мать и ну отчитывать. Ей звонили из школы, где все выучили таблицу умножения, и только мы её позорим.


Как с помощью волков учить математику я не знаю. Домашняя магия советует ворваться и орать про рыбку и пруд, пока таблица сама не осядет в затылочных долях. Я иду в детскую. Воображаемый чёрный плащ развивается зловеще. И конечно, Ляля там бездельничает. Сидит криво, рисует в компьютере жёлто-синюю мазню. Цвета как в колумбийских трущобах. Жуткая безвкусица. Главное, никакой связи с «трижды семь». Как отец и педагог я обязан был наорать всё, что мне рассказали.
Накричал о роли образования. Про Нильса с гусем, Незнайку и Буратино. И обратные примеры, Билл Гейтс, дед Мороз, Шарлиз Терон.

- Сколько сил в тебя вложено! – говорил я. – Одних пакетиков риса - миллион! А в ответ сплошная бездуховность!
Ляля слушала, кося глазом в монитор. А там, оказалось, вовсе не мазня. Морской пейзаж, солнце, рыбы, в небе лебедь вдохновенный. И в трёх углах написано «ПАПА». Курсор при этом елозит, закрашивая того из пап, который внизу слева. Мышь в её руке осталась и вся наша дружба тонет в океане. И сразу такой февраль во всём организме, будто волк в лесу приговаривает:
- «У волка отогрей, у Славы заморозь».
Закончилось хорошо. Мы уже множим что угодно в пределах «пятью-пять». Того и гляди, овладеем шестёркой. Восстановили открытку, там чудесные цвета. Располагающий жёлтый, искренний синий, ипрессионисткая лёгкость и ясные световые впечатления, не обеменённые двусмысленной ритмикой полутонов. Называется «Лето». И, кстати, Буратино был добрый, а Шарлиз Терон так мне и не позвонила.

---

О драматической сути зимних праздников.

2013-01-08 12:38:26 (читать в оригинале)

Каждый Новый год, ровно в полночь, тётин доберман прячется под ванну. Он дальтоник и не любит фейерверков. Вообще, нелюдимый человек.

Однажды ночью страшные удары сотрясли тётину дверь. По тому как забегала хозяйка, и как мрачно часы пробили полночь, доберман понял, вряд ли это добрые феи стучат. «Представим, что Новый год» - подумал он и влез под ванну.
Тётя звонит полицейским. Ей отвечают «экипаж будет». В наших Азиях это значит «мы впишем вас в протокол как холодное поперёк прихожей тело с недовольным лицом». Прятаться некуда. Под единственной ванной доберман. Поговорить с гостями, а лучше укусить их собачка отказывается. В ней проснулись мизантроп и пацифист.

Этажом выше функционировал бордель. Анонимы ехали к продажным женщинам, но лифт их выплюнул тут. Будучи оптимистами, мужчины опознали в запертой двери женское кокетство. Они принялись стучать, кричали лозунги. Косяк треснул. Гости вошли и удивились, насколько непрезентабельная тётя встречает их шваброй. Они смеялись, просили прощения, оплатили косяк и ушли куда-то в ночь, срывать цветы порока. И только тогда доберман выполз. Он жалел лишь, что достался тёте, не способной защитить друга. Назавтра я тряс его за уши, спрашивал не стыдно ли жрать сухой корм.
- «Оставь ребёнка!» - сказала тётя строго. - «Что ты хочешь, у него родители – латыши!»

Это правда, прибалты не общительны. Видел, как одна семья гуляла юбилей. Гости расселись, ресторан, все в праздничных костюмах землистых оттенков. Тут официант спотыкается и выливает графин компота на их папу. Вся спина и лысина в вишнях, хоть облизывай. Русский праздник тут бы и начался. Макание в салат, драка стульями, мало ли конкурсов можно устроить в честь юбиляра. А эти молча встали и вышли. Даже не плюнули в кассира. Не знаю, где местные писатели берут сюжеты с таким народным темпераментом.



Я не доберман и не дальтоник, но инроверсия зимой честнее. Уже с сентября за окном болото, с октября ночное болото, потом ноябрь, фонетически похожий на «Мордор». Чего радоваться-то? И в центре этого холодного, грязного ада вдруг сыплются вопросы, как будем отмечать. Семь раз в день. Я считаю, диван-салат-телевизор достаточны, а гости избыточны. И семь раз в день мне говорят что я сухарь и весь год теперь насмарку.
Желая прослыть весельчаком, я сломал два бильярдных кия и взорвал ракету в центре группы латышей. У нас дом на берегу, люди пришли отметить. Стоят, смотрят на чёрную реку. Праздник всё-таки, почему бы не помолчать торжественно. Вдруг трах-бах-искры, русские пришли. Реакция взорванных была обычной. (см. историю с компотом.) Латыши тихо улыбнулись, сочувствуя моей славянской криворукости. А за час до этого за мной же гналась русско-советская дворничиха с лопатой, хоть я в неё тогда и не попал.

Осень -- это первые два акта Нового года. Экспозиция и перипетии. Человек набирается отчаяния, чтоб искренне потом обожраться, разрушить бильярд, потратить годовой бюджет Зимбабве, убить печень и взорвать ракетой национальное большинство.

И вот, восьмое января, финал. Сижу как крыса с электродом в голове, слушаю Севару. Первые два куплета журчит неспеша. И вдруг, на отметке 3.12 выстреливает третий акт. Чума, война и разорение! И тут же, в 3.37 точка невозврата. Там я уже плачу, целую песню в монитор и хочу в Узбекистан. Третий день так.

А вы как отметили? Можете фоточки прислать.

---

Хороших людей больше!

2012-12-28 10:44:21 (читать в оригинале)

В Москве снег, нелинейные пространства и победа добра над разумом.
Столкновение с русской душой начинается в самолёте. Стюардесса не верит в отказ от завтрака. Ну что ж, говорит, что пять утра. Надо попробовать, потом уже решать. Колбаска, хлебушек, вкуснятина! А помидорки!
Казалось, она потычет меня мордочкой, для аппетита. Так обо мне ещё не заботились. Латышские стюардессы сухие и бездушные. Пол, гормоны, сиськи, мозг - всё у них выхолощено на семинарах. А тут тебе и мать, и пастырь, и диетолог.
Опять же, у латышей Боинги приземляет робот, крепко плюхая о бетон ради лучшего торможения. Русский авиатор сажает вручную. Так изящно, что женщины волнуются.
- М-м, как нежно! - говорит соседка подруге и та прикрывает глаза в знак согласия.



На премьере гулял среди бессмертных. Хабенский щуплый и несчастный. Галустян наоборот, бодрый пузатик. Отнял зажигалку у прохожих, чтобы усталая женщина, похожая на Польну, таки прикурила. Петренко красивая, Богданов в жёлтых штанах, Гоша поёт Цоя. Виктор «Завулон» Вержбицкий наотрез отказался достать позвоночник и превратить его в меч. Михал Николаич Задорнов пришёл смотреть кино второй раз, очень приятно.

Позвали дефилировать по красной дорожке. Собственно, мы на ней и сидели, но с другого конца. Прилюдно перейти в начало показалось не солидным, нас повели дальним путём. Тайными тропами, мимо кухонь и холодильников, мимо таджика, ворующего в мрачном коридоре полуфабрикаты. «Здравствуйте, галлюцинация Сергея Витальевича Безрукова!» - подумал таджик, складывая в карман мороженые котлеты. Следом шли Куценко, Бекмамбетов, Смирницкий, охранники всякие. Мираж плыл и плыл, убеждая гостя в галюциногенных качествах объекта кражи.

Москвичи в пробках - самая массовая популяция буддистов. Никаких планов на будущее. Доверие промыслу и отрешённость. За каждым поворотом может прятаться конец времён. В моём случае это был кран, изящно замерший в развороте через семь полос. Крану мешал таксист, а тому - шлагбаум. Директор шлагбаума ушёл пописать навсегда. И гори огнём все, кто спешит на интервью.
Телеканал Россия занимается обустройством котов. Им привозят из приюта. Животное гуляет по студии, пока не очарует какое-нибудь телезрителя, о чём тут же всех уведомят. Формально, скотина создаёт приятный эмоциональный фон. На самом деле, это я создаю фон, а оно - центр драмы и герой.

Приехал, напудрился, сижу. Съёмка задерживается. Ждём кошку. Она уже звонила, едет в такси. Вдруг выясняется, таксист пропустил поворот. В Москве это равняется падению в чёрную дыру, возврата нет.
И вот съёмочная группа со скучными лицами начинает снимать. Безысходно. Ясно же, никто меня не полюбит и не пригласит жить в квартиру с отдельным лотком. Из содержимого студии зрители первым делом приютили бы мебель, потом ведущего и цветные металлы. И никогда – блоггера, который не спал две ночи, застрелил подъёмный кран, напугал таджика, съел на завтрак стюардессу и невероятную Галю обнимал две секунды вместо желанных ста.

У русских сакральная миссия: творить добро, прикрываясь ерундой. Удочерять котов под видом телевидения, закатывать премьеры для воспитания таджика, спасать в ресторане лобстеров, притворяясь Гошей Куценко. Я же потом утешал ведущего Женю. Говорил, что хороший хозяин сегодня стоял в пробке, а нас смотрели только опасные производители беляшей. Женя всхлипнул и успокоился. И, конечно, я бы хотел жить с ним в одной стране. Хорошо хоть интервью осталось на память.