Фразеологический словарь Голосов: 1 Адрес блога: http://daseiner.livejournal.com/ Добавлен: 2007-12-04 10:49:10 блограйдером Lurk

девушкин сон

2011-10-10 23:06:14 (читать в оригинале)

Простите, удалил предыдущую запись, поскольку понял, что бессилен против армии сверхзащищенных тегов, которыми вооружен текст на Синематеке. Итак, еще раз -- вешаю сюда летнюю заметку о "Спящей красавице" (2011, реж. Джулия Ли), написанную Синематеки для.
Пруфлинк: http://www.cinematheque.ru/post/144641

ДЕВУШКИН СОН

Хорошенькая студентка Люси (Эмили Браунинг, мечтающая теперь сняться у – несложно угадать – Ларса фон Триера) берется за любую работу, чтобы выкарабкаться из самой глубокой, как заметил еще О.И.Бендер, пропасти на свете – из финансовой. Диапазон ее фрилансов впечатляет: с одинаковой готовностью, которую не отличить от безразличия, она ксерокопирует бумаги в офисе, протирает столы в пабе, глотает гастроскопический зонд в лаборатории и предоставляет сексуальные услуги всем желающим. Причины этой безотказности, переходящей в неразборчивость, неизвестны, но любимые слова Люси: «Да – хорошо – спасибо – все в порядке».

Однажды она попадает в поствикторианский респектабельный бордель, клиенты которого – состоятельные буржуа пенсионного или предпенсионного возраста. За ужином им прислуживают молодые официантки в нижнем белье, а после цеременной трапезы (и, вероятно, перед тем, как разойтись по нумерам) гости смакуют бренди у камина и предаются ностальгическим воспоминаниям вперемешку с вялой консумацией окружающей их женской плоти. Оценив козырный вид 22-летней Браунинг, выглядящей при умелом освещении на все 16, хозяйка заведения Клара (Рэйчел Блэйк) делает Люси заманчивое, в финансовом аспекте, предложение.

Суть его в следющем: Люси принимает нарколептики, отправляется в спальню и погружается в глубокий сон. Сон длится на несколько часов, в течение которых ее тело будет услаждать того или иного джентльмена. Впрочем, услаждать сравнительно невинно, поскольку джентльмены не имеют права проникать в Люси и оставлять на ней какие бы то ни было следы. Засыпающая каждый раз до появления очередного джентльмена и просыпающаяся всегда после его ухода Люси никогда не увидит, не услышит, не почувствует прикосновения ни одного из них и ни об одном из них никогда и ниоткуда не узнает. За каждую такую ночь Клара готова платить по две с полтиной сотне австралийских долларов. Люси согласна, и старички, похоже, к старости уставшие от бодрствующего женского сознания, по очереди начинают свои ночные паломничества в ее бесшумные покои. Ползая по спящей, прижимаясь к ее нежной коже, ведя нравоучительные разговоры, складывая из нее выразительные композиции и, кажется, за исключением одного умеренного садиста, блюдя установленные хозяйкой табу.

Тот факт, что наиболее жестокий и циничный сексплотэйшн в литературе и в кино производим не сильной, а прекрасной половиной человечества, – не новость. Откровения Хитиловой, Кавани и Брейя (последняя, кстати, тоже в прошлом году выпустила «Спящую красавицу» – для ТВ) давно приучили нас и к хладнокровной беспощадности женского взгляда на природу сексуальности, и к особой склонности женщин-режиссеров к сюжетам о доминировании и подчинении. Однако «Спящая красавица» – дебютная картина австралийской романистки Джулии Ли, – посвящена отнюдь не сексу.

Несмотря на беспорядочные половые связи героини (большей частью остающиеся за кадром) и ее, дипломатично выражаясь, вызывающе неприкрытый внешний вид, картина Ли нисколько не о жертве старческих фантазий. И не о противостоянии полов. И не о мерзких белых мужиках – приватизаторах этого мира. И даже не о женском теле как товаре. Она о современных проявлениях интима; о формах паритетного сосуществования с ближним; о, с позволения сказать, «цивилизованных» и даже взаимовыгодных вариантах добрососедства. И секс в таком контексте – лишь одна из многих итераций.

То, что сюжет не сводится к эксплатации женской красоты, подчеркнуто нюансами в образе Люси. Немного заторможенная и флегматичная, она – при всей ее бесспорной сексапильности – на самом деле унисексуальна, и потому не отличающаяся ни сколько-то артикулированной женственностью в поведении (игривостью, загадками, капризами, кокетством и т.д.), ни даже минимумом специфической активности ее пола (зато водку хлещет водку целыми стаканами). Опровергает гендерные интерпретации «Красавицы» (женщина как вещь и все такое) и психологическая андрогинность спящего человека: в постели Браунинг мог бы мирно спать Джуд Ло, рельефами которого по очереди бы наслаждались Джулия Робетс и Лайза Минелли, и все это без всякого ущерба авторской идее – даже название (на английском) не пришлось бы менять.

Ли, кажется, рассказывает нам о совсем другом. Она убеждена или исходит из гипотезы, что люди – наши современники, мы с вами – способны (ну, допустим, эротически – но образ ее шире) раскрыться да расслабиться лишь в одиночестве. И что даже сексуальная близость двух людей – пусть не для всех, но для многих из нас – акт тягостной и слишком конвенциональной, то есть принудительной коммуникации. Которую приятнее заменить сеансом вольного, раскованного онанизма. А в жанре онанизма – что желанней теплого, красивого, живого тела нужного пола с предусмотрительно выключенным сознанием? (Которое, включившись, сразу же становится неподконтрольным – и сознание, и тело.)

Табу на пенетрацию и прочие следы принципиальны лишь постольку, поскольку Клара сохраняет анонимность клиентуры. Но можно запросто представить ситуацию, когда похожие контакты (и не обязательно на сексуальной почве) стабильно практикует пара или более знакомых меж собой людей. Любой семейный человек отлично знает, что он может сделать сам, что – вместе со своим партнером, а что – в его компании, но все равно один в каком-то смысле. Есть множество занятий – не только на физиологическом, но и символическом уровне (в обществе, политике, юриспруденции, науке), предполагающих, например, физическое присутствие того или иного фигуранта при одновременно выключенном его сознании – или, что одно, направленном в рассматриваемый период на что нечто другое. Так, например, тандем российской высшей власти (премьер-министр - президент) работает в похожей и, как видим, отстоявшей себя логике. Принципиальны в этой схеме отношений не нюансы договора – «проникать-не проникать», «оставлять следы – не оставлять» – а общая в нем заинтересованность и соблюдение его условий каждой из сторон.

Согласно Ли, однако, эти отношения недолговечны, поскольку исполнитель и заказчик – каждый на свой лад – недобросовестны (нечестный гость, ответная имитация сна). В итоге герметичная система дает течь, а вскоре в нее просачивается и естественное завершение жизненного цикла одного из наиболее философичных сластолюцев – короче, неприятные, незапланированные, травмирующие проявления жизни лишают смысла договор Люси и Клары.

Есть некая закономерность в том, что выбор исполнительницы главного роли пал на Браунинг, чья предыдущая работа – Куколка в «Запрещенном приеме» – идеальный бэкграунд для нынешнего бенефиса. Даже кавер-версии исполненных ей в «Приеме» песен идеально подошли бы и картине Ли – достаточно взглянуть на их названия: Sweet Dreams, Where is My Mind, Asleep. Но еще более символичным, хотя сформулировать этот символизм уже сложнее, то, что поначалу на роль Люси была приглашена Миа Васиковская, выбравшая в результате роль Джейн Эйр в одновременно запускавшемся проекте Кэри Фукунаги. «Спящая красавица» – хотя это не бросается в глаза – тоже родом оттуда, из викторианского общества; она не столько провокационный сексплотэйшн, сколько изучение нравов и интересная социальная метафора; в каком-то смысле это именно римейк Шарлотты Бронте, переведенной на сегодняшний язык и приведенной в соответствие XXI веку с его рынком труда и новыми малоимущими.

Выпущенный под патронажем знаменитой соотечественницы Джейн Кэмпион (тоже известной специалистки по эротическому дискурсу викторианского периода), картина была отобрана в главный Каннский конкурс, но особого впечатления ни на жюри, на публику, ни на прессу не произвела. Обидно подтвердить, но все же фильм, что справедливо и единодушно констатировали критики, получился безжизненный, сухой, ригидный. Как упражнение в формализме он недостаточно красив, как провокация излишне осторожен, для режиссерского высказывания не вполне понятен, а для дебюта – чересчур профессионален и бесстрастен.

Однако Ли нисколько не напоминает человека, которого прохладно встреченный дебют способен убедить в своей несостоятельности как режиссера. В конце концов, ее продюсер и наставник Кэмпион тоже не с первой попытки покорила Канны – ее «Конфетка» (1989) вызвала похожее недоумение, напоминают нам живые очевидцы. А сейчас она единственная женщина, которой был вручен Пальм д’Ор. Возможно, что и в этот раз все только-только начинается.

---

о трех событиях этой весны

2011-10-10 22:37:12 (читать в оригинале)

В июне с.г. написанная статья для "Искусства кино"; вешаю сюда, поскольку оказалось, номер с ней (7) благополучно вышел.
Опыт упражнения в ригоризме, которого обычно стыжусь, но все-таки, мне кажется, что здесь он, ригоризм, слегка придушен.
И что среди банальностей попадаются занятные зигзаги.
Хотелось прежде всего поставить тему, а не громить несимпатичные мне точки зрения или упражняться в риторике. Хотелось прежде всего поставить эту тему так, чтобы вызвать как можно меньше возражений не по существу; не по теме, а на подступах к ней, на уровнях нюансов или из области "объективных фактов".
Не везде это получилось, кое-где я, вероятно, перебрал в полемике. Но уж как вышло, в конце концов, и постановка темы тоже не была единственной преследуемой целью.

КРОМЕ ШУТОК

Три разных и несвязанных между собой события, о которых пойдет речь, случились минувшей весной в трех разных точках Европы. Объединяет их несколько факторов: все они скандальны, все имеют отношение к (тому или иному) историческому прошлому, и все спровоцировали и еще спровоцируют разнообразные реакции на них – отдельных граждан, институтов, общества в целом. Выраженные в словах или в действиях, эти реакции представляют для нас интерес даже больший, чем сами события, – особенно когда за ними угадывается не прихотливая конфигурация чьей-то индивидуальной психики, а негласный общественный консенсус по тому или иному болезненному вопросу.

1. СОЛДАТЫ: ПРОТОКОЛЫ

Место действия: Германия (+ все остальные).

Контекст: высокоразвитая страна, куда со всего мира едут работать, учиться, отдыхать и жить. По так называемому ИРЧП (индексу развития человеческого потенциала, суммирующему уровень жизни, образованность, долголетие жителей) – в первой двадцатке. Впечатляющее восстание из руин полвека назад заняло считаные десятилетия – наглядное доказательство того, как много можно успеть за относительно небольшие сроки, если трудиться сообща и делать из ошибок выводы. Опыт гитлеризма здесь не принято поминать всуе, но это не значит, что он замалчивается, забыт или не осмыслен. Разнообразнейшие репарации безропотно выплачиваются до сих пор. Скорректировано законодательство: в частности, при высоких стандартах демократических свобод, включая свободу слова, запрещена пропаганда нацизма, проповеди ненависти к тем или иным группам и даже просто заигрывание с памятными атрибутами этой пропаганды: так, за веселую «зигу» на фоне Рейхстага, будь ты хоть невиннейший турист с американским паспортом, без лишних разговоров загремишь под стражу. После открытия границ в начале 90-х началась и не прекращается массовая еврейская иммиграция из бывших советских республик (по специально принятым законам еврейского происхождения достаточно, чтобы приехать сюда на ПМЖ). При этом практически ничего не слышно ни о рецидивах антисемитизма, ни об иных проявлениях ксенофобии. Эти и многие другие черты современной Германии дают основания утверждать, что залог нынешней толерантной атмосферы не столько в эффективности законов или в добродушной сытости аборигенов (проблемы как экономические, так и мультикультурального характера как раз имеются и обсуждаются), сколько в глубоком осмыслении немецким обществом пережитого опыта. Говоря о раскаянии немцев, иногда злорадно добавляют, что привели к нему не свободное озарение и не добрая воля, а куда более убедительный страшный разгром в 45-м. Оно, конечно, так, да только ли в нем дело? Или мы не знаем, из нашей даже собственной истории, что иных можно побеждать до бесконечности, предоставляя неопровержимые улики, – и все будет мало, и все будет без толку? И не важнее ли конечный результат той суммы причин, что привели к нему? И станем ли мы хуже относиться к приличному человеку только за то, что нравственности много лет назад его учили жестокие учителя с розгами?

Событие: в апреле сего года вышла книга «Солдаты: протоколы сражений, убийств и смертей» (Soldaten: Protokolle vom Kaempfen, Toeten und Sterben), состоящая из расшифровок приватных разговоров немецких военнопленных. Оказывается, еще в самом начале Второй мировой Великобритания и США соорудили три специальных лагеря, камеры которых были оборудованы прослушивающими устройствами. Союзники были далеки от идеи собирать доказательства «преступлений Третьего рейха перед человечеством» – прослушка частных разговоров велась с целью выудить какую-нибудь засекреченную информацию, которая бы помогла при ведении боевых действий. Всего с 1939 по 1945 гг. через эти лагеря прошло 13 тысяч служащих Вермахта от рядовых до генералов, а расшифровок их камерных (во всех смыслах) междусобоев накопилось несколько десятков тысяч страниц. Недавно немецкий историк Зёнке Найтцель, занимаясь историей Битвы за Атлантику, случайно обнаружил эти архивы, был потрясен их содержимым и вместе с социальным психологом Харальдом Вельцером собрал их наиболее яркие фрагменты в 500-страничную книгу. Значение этой публикации и вообще обнаружения архива в целом трудно переоценить, поскольку неподозревавшие, что их записывают, пленники были друг с другом куда откровенннее, чем в письмах родным, не говоря уже о показаниях на суде.

Сюжет: из расшифровок следует, что систематический террор в отношении мирного населения (причем любого населения, самых разных стран, а не только заведомо дискриминируемых групп) был для немецкой армии обыденностью, а иррациональное, немотивированное насилие – в порядке вещей. Кроме того, вопреки респектабельному мифу, влиятельному до сих пор, оказалось, что Вермахт был всесторонне осведомлен о планах СС по разного рода геноцидам и оказывал в этом вопросе активную помощь. Из информированности солдат можно также сделать косвенный вывод и о невинности мирного населения – похоже, что граждане в тылу тоже знали существенно больше, нежели было принято полуофициально думать до сих пор.
Выводы: теперь немецкому народу, чуть было не вытеснившему праведной жизнью неправедное прошлое, придется так или иначе переформулировать свой внутренний общественный консенсус. Придется забыть – как то негласно считается до сих пор – что во всем виноваты бесноватый рейхсканцлер, архитекторы холокоста и головорезы из айнзацгрупп; придется признать, что средний уровень ответственность всего общества и каждого гражданина в отдельности на самом деле был заметно выше. Но есть и другой, более приятный пунктик – все многочисленные, сугубо немецкие особенности, как то: величественные германские мифы, специфическое наследование античной традиции (подробно проанализированное Жаном-Люком Нанси), конкретная идеология национал-социализма, пресловутая немецкая страсть к порядку и многое другое – отныне можно считать непринципиальными, если угодно декоративными элементами отгроханного режима. «Солдаты» доказывают: главная проблема не в них, а в том, что гитлеризм был с воодушевлением построен простым человеком, законопослушным обывателем. Ничем не отличающимся от любого другого обывателя на Земле.
Похожие уроки хорошо бы вынести из этой публикации и остальным народам, втайне продолжающим считать причиной преступлений Рейха некое врожденное немецкое бездушие. Пора уже признать: поскольку мы считаем возможным обвинять немцев в случившемся, постольку они – точно такие же люди, как мы, несущие ответственность, аналогичную той, что понес любой другой народ, соверши он подобное. И второе, тревожное – раз главная фашистская бацилла (как то явно следует из книги) лишена собственно германского содержания, а условия ее зарождения и распространения ничуть не изменились со времен Веймарской республики, значит, случившееся тогда может разыграться и сейчас – в любой момент, в любом обществе и в любом государстве без исключения.


2. «СТАЛИНИСТ» И АНТИСТАЛИНИСТЫ

Место действия: Россия.

Контекст: Самая большая страна мира, богатая природными, человеческими, интеллектуальными ресурсами. По ИРЧП – примерно на шестом-седьмом десятке. Сырьевая модель экономики и сравнительно высокий уровень преступности. Уехать работать и жить за границу, согласно недавнему исследованию, мечтает 1/5 всего населения страны – она же ее наиболее амбициозная, активная и молодая его часть. Как то и свойственно обществу с высоким уровнем коррупции, при невысоком среднем уровне жизни Россия – среди лидеров по общему числу миллиардеров, чьи состояния, что тоже показательно, хранятся за пределами страны. Когда-то разгромившие фашизм, россияне до сих пор не достигли единой оценки в отношении к собственной государственной политике середины XX века, в частности – к государственному террору в отношении собственного народа. Несмотря на многократное осуждение сталинизма высшим руководством страны, несмотря на опубликованные архивы и показания многочисленных свидетелей, многие из которых еще живы, ни всего перечисленного, ни прошедшего с тех пор времени не хватило нашему обществу даже на то, чтобы придти к согласию относительно роли Генералиссимуса (как то негласно было произведено в Германии с Гитлером) – не говоря уже о более глубоком осмыслении ответственности нашего общества перед самим собой. Даже современная российская элита, которую не заподозришь в симпатии к «отцу народов», – и та чрезвычайно терпима, чтобы не сказать снисходительна к всевозможным реваншистским играм, даже выходящим за границы эстетского бравирующего эпатажа. На этом фоне выпуск крупнейшим издательством страны «Эксмо» псевдоисторических фальшивок (совместно с издательством «Яуза») – в специальной серии с точным названием «Сталинист» – неудивителен. И то, что в интеллигентских книжных сетях вроде «Буквоеда» ими охотно торгуют на самых видных полках с исторической литературой – тоже закономерно.

Событие: минувшим апрелем на сайте журнала «Сноб» член одноименного клуба, дизайнер и блогер Стас Жицкий обратился к публике с «тихим криком читательской души». Жицкий сообщил, что давно уже не читает новые романы известных российских писателей (Улицкой, Рубиной, Пелевина и др.), потому что не считает для себя возможным покупать продукцию издательства, торгующего откровениями вроде «Если бы не сталинские репрессии! Как Вождь спас СССР», «Берия. Лучший менеджер XX века» или «Гордиться, а не каяться! Правда о Сталинской эпохе» (все – 2011 г. выпуска, вышедшие в упомянутой серии). Жицкий (как и те, кто подхватили его заявление и даже создали группу, призывающие к бойкоту про-сталинской литературы) с самого начала четко расставил акценты, подчеркнув, что не намерен добиваться запрета этих изданий или преследовать издателей и авторов за экстремизм. Насколько совместимы нравственные проповеди той же Улицкой с таким вот оскорбительным соседством – вот что ему хотелось выяснить.

Сюжет: Поставленный вопрос звучал примерно так: может ли крупнейшее издательство страны позволить себе (сугубо с репутационной точки зрения) такие книги выпускать, а ее, страны, ведущие романисты – в таком издательстве публиковаться? Признаться, автор этих строк был уверен: после такого обращения дважды не могут – ни издательство, ни писатели. Однако быстро оказалось, что могут – и запросто. Оставим за бортом комментарий гендиректора «ЭКСМО» Олега Новикова, считающего себя (это официальный комментарий) «обязанным соответствовать вкусам своих читателей, а не цензурировать их» – в конце концов, бизнес в своем праве. Но вот ответы уважаемых писательниц произвели впечатление, кажется, на всех. Цитирую Жицкого: «Дина Рубина мне ответила, что художественной литературой занимается вовсе другая редакция, где сидят милые интеллигентные профессионалы с хорошим вкусом, а вовсе никакие не сталинисты. А вот на вопрос, стала бы она издаваться в издательстве, где заодно выходили бы еще и профашистские или антисемитские книжки, уже ничего не ответила». Ответ Людмилы Улицкой был более развернут: «Дорогой Стас! Я в глаза не видела этой серии, о которой вы упоминаете. Издательство мое «ЭКСМО» деньги зарабатывает, как и все, совершенно без исключения, издательства. Есть пара независимых (от денег), но они еле выживают. Честь им и хвала. Вы стоите на очень жестких позициях, и я не поддерживаю таких категоричных и экстремальных взглядов. Перевоспитывать издателей я не считаю возможным. А книги мои можете и не читать, если у вас такая жесткая позиция. Но не загоняйте меня в такую ситуацию, при которой я вообще не смогу публиковаться». Предоставлю читателю самому оценить убедительность этих ответов; можно, например, попробовать вообразить знаменитую романистку, под проливным дождем стучащуюся в одно издательство за другим и всюду получающую отказ. Помимо этих ответов в защиту «Эксмо» звучал еще один, обожаемый в России (хотя традиционно используемый не по назначению) аргумент о том, что свобода слова абсолютна и не терпит никаких ограничений. Одним словом, гробовое молчание в ответ на заданные Жицким вопросы – и то было бы гораздо лучше.

Выводы: Нет никаких сомнений, что объяснения романисток не убедили даже их самих (приятно им теперь печататься в таком издательстве? – Конечно, нет. – А кто же заставляет? – Не дают ответа). Сомнений нет и в искренности их антисталинизма. Однако представлений, что такое хорошо и что такое плохо, даже вкупе с заботой об имидже, оказывается недостаточно для чего-то большего, нежели недоумевающее пожатие плеч.
Продемонстрированная невозмутимость, назовем ли мы ее бесстыдством или двойными стандартами, совсем не эксклюзивная российская черта: всем людям свойственно ссылаться на неведение, непричастность или беспомощность, особенно когда они удобны. Однако в большинстве т.н. развитых стран после всплытия на поверхность таких неаппетитных фактов уже никто не смог бы делать вид, будто все решительно в порядке. Для нашей же страны характерны в целом иные реакции. Вспомним два зеркальных случая: сперва в Германии – тоже этой весной – на плагиате диссертации попался министр обороны, затем у нас – на том же самом – губернатор Никита Белых. Конфуз одинаков, последствия разные. В первом случае добровольная отставка пойманного министра (вот же хлипкий народец; у нас бы в два счета доказали, что плагиат не имеет отношения к его квалификации как военного); во втором – уверенная демагогия плагиатора, его ответные обвинения в провокациях, предложения хулителям встретиться поговорить по-мужски, ну и, конечно, должностное статус кво. Не думаю, что дело в большей наглости нашего брата – скорее, эти случаи про то, что общество нам не указ; про то, что нет у нас никакого общества, а значит – нет ни долгой памяти, ни института репутации. Трезвый подсчет, произведенный этими, далеко не самыми, конечно, безнравственными и далеко не самыми глупыми людьми, показал им, что в нашей конкретной стране и в ее меняющихся обстоятельствах выгода от, в самом широком смысле, «сохранения контракта» («выгода» не обязательно личная и не обязательно финансовая – да мало ли в чем ее можно при желании усмотреть) в настоящее время перевешивает всевозможные репутационные убытки, про каковые еще бабушка сказала надвое. Так что писательниц можно понять.


3. КРОМЕ ШУТОК

Место действия: Франция, Каннский фестиваль.

Контекст: режиссер, представляющий на пресс-конференции привезенный фильм; находящийся в центре внимания; желанный гость, многократный участник, любимчик оргкомитета; по мнению некоторых – главный претендент на главный приз.

Событие: датчанин Ларс фон Триер, увлеченный то ли обычным для него стремлением сказать что-нибудь неожиданное, но притом экстравагантное («черт, как мне уже закончить эту шутку…», пробормотал он в середине импровизации), завершил свой неудачный монолог признанием в человеческих симпатиях к Гитлеру и, хлопнув по столу, как бы соглашаясь сам с собой, объявил себя нацистом. Воцарилась пауза. После окончания пресс-конференции комитет фестиваля объявил ЛФТ персоной non grata (с сохранением его картины в конкурсе). После быстро последовавших и, очевидно, искренних извинений Триера (повторявшихся на разные лады еще довольно долго в многочисленных интервью) решение комитета осталось неизменным и на момент написания этого текста, пребывает в силе.

Сюжет: Журналисты и прочие комментаторы «свободного мира» в общем и целом ограничились нейтральной констатацией случившегося. Большинству было и остается понятным, что датчанин никакой не наци, однако и реакция Канн, за очень скромными локальными исключениями, раскритикована, насколько могу судить, не была. За одним пикантным исключением в виде российских обозревателей. У нас за непонятого и несправедливо репрессированного художника вступилось сразу несколько энергичных перьев. Аргументы в оправдание Триера (они же – доказательства неадекватности принятого комитетом решения) выдвинуты были следующие: 1) Триер сам еврей; 2) Триер не нацист, что бы о себе ни говорил, и все это знают; 3) Это была глупая шутка, которую никто не воспринял всерьез; 4) Почему, поступив так с Триером, принимают педофила Поланского и одиозного Гибсона; 5) Триер извинился.

Выводы: реакция российских наблюдателей наиболее примечательна, хотя ее легко можно было предвидеть. Из приведенных аргументов умеренно резонен, на мой взгляд, лишь последний (извинившегося и раскаявшегося – отчего не простить?), хотя он носит по определению не опровергающий, а рекомендательный характер. Все остальные, по-моему, просто мимо цели и напоминают апологию «Эксмо». Разбор их, впрочем, тоже оставлю читателю, потому что важнее здесь не чья-то правота или неправота, а проявившийся во всей своей красе феномен, который я бы определил как русский индивидуалистический либерализм, чрезвычайно сочувственный ко всякого рода нарушениям конвенций.
Нам есть чем гордиться: несмотря на десятилетиями непрекращающуюся утечку мозгов; несмотря на непрерывное падение образовательного уровня (что, впрочем, является, похоже, не провалом, а наоборот – результатом эффективности работы правительства в этом направлении); несмотря на многочисленные знаки социальной и интеллектуальной деградациии, в нашей стране до сих пор еще немало образованнейших, тонких и умных людей, настоящих интеллектуалов мирового уровня. Как профессионалы они ничем не уступают своим западным коллегам, а иногда кажется, что по степени изощренности даже превосходят их – те по сравнению с нашими выглядят как-то наивно, мешковато, простенько. Конечно, мало кто из этих наших интеллектуалов участвует в той или иной общественной работе, занят на госслужбе или еще какой бы то ни было социальной деятельностью, зато о тонкостях американской политической системы, о принципах свободы слова или о противоречиях в евроейских концепциях права они без дураков знают лучше всех американцев или европейцев вместе взятых.
Случившийся конфликт легко представить и у нас: ну, предположим, Балабанов – благо похожие замечания делать ему не впервой – заявил бы, что по-человечески понимает Гитлера. И добавил бы: мол, мы–то с вами помним, что сделали евреи с русскими в 17-м году. Что бы тут началось; заранее ясно, что с Каннами – не сравнить. Главное отличие – мы услышали бы сотни точек зрения. Нашлось бы множество экспертов, анализирирующих сказанное «объективно», с точки зрения фактов. От артобстрела историческими аргументами и уточнениями глохли бы уши. Балабанов бы делал время от времени взаимоисключающие заявления – что его неправильно поняли, что журналисты переврали, что он имеет право на собственное мнение и т.д. Нашлись бы и стоящие на позициях «жестких, категоричных, экстремальных» (Улицкая) – эти осудили бы режиссера без всяких смягчающих. Некоторые из них даже объявили бы картинам Балабанова бойкот. Однако к бабке не ходи – цвет нашей критики, виднейшие ее интеллектуалы (в отличие от прямолинейных, лишенных чувства юмора и понимания всей глубины сказанного ригористов) нисколько не были бы фраппированы; скандал им показался бы банальным, а идея скорректировать свое отношение к Алексею Октябриновичу из-за каких-то слов показалась бы анекдотически нелепой. И так с неделю-другую продолжалась бы эта дискуссия, наглядно демонстрируя гражданское самосознание россиян, а дым бы от нее поднялся б до небес.
А на Западе отчего-то – не поднялся. Как и полугодом ранее никто не вступился и за Джона Гальяно, поплатившегося посильнее Триера. Я думаю, нам в России следует задуматься, почему оно так. Почему там в таких случаях молчат, а главные герои – извиняются. А мы тут как один возмущены беспределом цензуры. Ответ: «потому что у них там зверствует либеральный концлагерь и все боятся сказать то, что думают,» – не принимается. Надо найти другой.

---

2011-10-08 17:28:54 (читать в оригинале)

Мой оптимизм – методологического толка. Я радуюсь крохотным удачам и микроскопическим бонусам, как если бы они означали некий грандиозный жизненный триумф, и делаю вид, что не замечаю мощных оплеух, отмахиваясь от них, как от комариного писка.

---

2011-10-08 12:06:58 (читать в оригинале)

Во сне общался с еврейским Б-гом, обсуждали одного нашего общего знакомого.
Поморщившись, Б-г выразился так: "Я бы не доверил ему даже фигу в собственном кармане".

---

2011-09-24 15:38:17 (читать в оригинале)

Хотелось верить, что любовь к природе все-таки возьмет свое, и он однажды тихо усмехнется и вдруг, не говоря ни слова, положит на стол связку ключей, подпишет нужные бумаги, сдаст пропуск, а после соберет узелок и уйдет от нас навсегда. Чтобы жить простой мудрой жизнью, которая ему так по сердцу: плавать с дельфинами, ловить осетровых, спасать Байкал и уссурийских тигров - и только иногда в ночной тиши молиться за Россию. Но, видно, не пришло еще это время; нет среди нас достойных; не на кого оставить страну. Эх, мы.