***

Нынешний братец-март то хлюпает сырым носом, то жарко хохочет. Как есть пьянчужка-дурашечка. Сегодня всю ночь не спал, под окнами колобродил, размашистым ветром стучал, угукал, гнусаво пел, задористо кричал: Эге-гей, выходи, выпьем по чарочке прибывающего березового сока! К рассвету угомонился, притих, затаился; выглянула поутру в окно, а он перед ним стоит -- высокий, худой, звонкий, кудлатый, голодный, а очи, что горные озерца, синие-синие, глубокие-глубокие, любовным хмелем напитанные, и на ладошке мне настоящий (не бутафорный восковый из приюта непризнанных гениев-художников) апельсин-солнце протягивает: Это тебе! Обольститель, как есть обольститель, рафинированный ловец женских сердец. Я только за апельсином потянулась, а он тут же меня за руку хвать, и как давай кружить, хохотать, щекотать, щипать, щупать, нараспев пронзительно-крикливым детским голосом приговаривая: Моя, теперь-то ты, наконец, моя. Вся моя! -- Ща, -- отвечаю, -- погоди только, дружочек, до вечера.

 

Погодил. Весь просох. Встретились. Очи серые, брови хмурые космами, глядит сердито "пергаментным лицом скопца", ща набросится. Я бежать, а он мне в спину: Дыр бул щил убещур скум вы со бу р л эз...

 

Прибежав домой, тут же кинулась варить рис гарниром к жизни, вспоминая пальцами по буквам старые потрошенные катаевские заговоры-выговоры. Варила танцуя, приговаривая, вышептывая из братца-марта вселившегося в него левейшего из левых демонов: Лёша Кручёных, Алексей, имейте свойство быть себе последовательным -- Губайте вин сочливое сочение! Вот крепкий шишидрон и сладкий наслаждец!

 

***

Сегодня в метро вечером тоже сплошные кружения любахари Кручёного. Он и она. Молоденькие, немного за двадцать. По говору слышно -- с пригорода, по громкому диалогу без стеснения в публичном месте улавливается теплая степень алкогольного опьянения. Похоже, работают вместе, отмечали там же какое-то праздничное событие, вместе едут домой. Она -- пышненькая, сладенькая, сбитенькая, в силу возраста еще не расплылась, такая себе аппетитная панакота. Многим  мужчинам  пятьдесят плюс такие очень даже нравятся, но она глядит в тот ряд, где мальчики примерно ее возраста, но, увы, жизнь такова, что нынче мальчики ее возраста предпочитают не фигуру панакоты, а сельдерейного стебля. Он, если что, то не про что, вот именно тот чахлый сельдерейный стебель, еще, и похоже, взрощенный зимой в плохо отапливаемой теплице на скудных удобрениях. Но, он ее идеал: молод, поджарист, чуток блекл, но на вкус хруст. И он, ага, на нее поглядел, как мужчина на женщину. Ну и пусть по пьяни, с кем такое в начале отношений не бывает -- думает она. Он пьяно-дурашлив, что-то глупое бормочет, она, конечно, в ответ искренне хохочет. Старается девочка. Как никак, но шанс!

И тут он неожиданно ее подхватывает под руку: Выходым! Пидэм на Хрэщатык, пройдёмся! 

 

Немного пошатываясь, пробиваются по вагону к выходу. Он целеустремлен, она счастлива. Она так счастлива, что он взял ее в свою жизнь, что даже тогда, когда он засоловевшим взглядом теряет ее из вида в бурной толпе на переходе между линиями метро, она локтями расталкивает пассажиров, догоняя его собачкой.

 

А я отчего-то ассоциативно вспоминаю ту историю, тот диалог на вызове к старику, лежащего в белоснежной накрохмаленной постели, вспоминаю ту аккуратную тихую, ходившую по квартире на цыпочках, старушку, у которой я зачем-то по неопытности лет спросила про любовь. Спросила про ее любовь к мужу  (кажется, что-то около шестьдесяти лет вместе были они на ту пору). И вспоминаю ту паузу между моим вопросом и ее ответом, и ее задумчивый ответ "Любила ли? Не знаю... но всю жизнь за ним, как собачка".

 

И тут мы с этой парочкой встречаемся опять в глухой, немой, но гудящей, как пчелиный улей, толпе, которая вначале толпой инстинктивно движется к летку, а потом, уже на выходе, неожиданно, но так закономерно, каждый летит к своим сотам, к тем сотам, где твой мед, твой кров, твои дети -- твое продолжение.

-- ...а завтра продовжым?.. -- заглядывая сладко в глаза, говорит панакота седьдерею.

-- У мэнэ нэма грошэй... -- отвечает хлыщ. Интонация при этом то ли утвердительная, то ли вопросительная. Он сам еще с ней не разобрался.

-- Так, у мэнэ йе!... -- опережая его сомнения, кричит панакота, и лицо ее при этом изнутри светится то ли отблесками шелопутного, хмельного братца-марта, то ли накатывающим высокой волной книжным счастьем синим-синим, высоким-высоким...

 

Зима уходит опостылая! -- писал Кручёных, подвывая. Был прав.