Забытая ныне беллетристика XIX — начала XX века.
Евгений ЧИРИКОВ
Рассказ из сборника «Моя книга» Миша упорно молчал... Он не желал вовсе разговаривать... Его звали обедать, он категорически отказался:
— Не желаю...
Его звали пить послеобеденный чай — он ответил очень спокойно, с твердой решимостью в тоне:
— Пейте, пожалуйста, чай, кофе, а меня оставьте в покое: мне ничего не нужно.
Старшая сестра, Нина, получившая такой ответ от Миши, неестественно громко расхохоталась и сказала:
— Ты думаешь, кому нужно?.. Сделай одолжение: можешь прекратить и еду, и питье, никто не заплачет.
Сказала и весело вспорхнула и скрылась за дверью. Миша, впрочем, уловил как в ее голосе, так и в этом чересчур беспечном ответе, и в том, как она порхнула, нечто говорящее в свою пользу... Конечно, она притворяется, показывая вид, что и папе, и маме, и всем «не больно нужно», что он не обедает и не пьет чаю... Наверно, все очень беспокоятся и не знают, как склонить его к согласию обедать и пить чай. Ну и пусть помучатся!.. Сами виноваты. Не выучить урока еще не такая вина, чтобы срамить его при всех и говорить, что он лучше пойдет в сапожники... Ну, в сапожники, так и ладно, и прекрасно, а обедать он все-таки не будет...
Миша сидит в гостиной на диване и прислушивается к тому, что делается в соседней комнате. Там, наверное, говорят о нем и о том, что он не обедает, ничего не ест и не пьет, и что он, в сущности, «способный мальчик».
— Где же Михаил? Все еще дует губы? — слышится голос матери.
— Они сердятся, — как-то протяжно и с ударением отвечает Нина.
— Надо ему все-таки оставить чего-нибудь! — басит голос отца.
«Ага!.. Оставить!.. Больно-то мне нужно!.. — мысленно произносит Миша. — Зачем же сапожнику оставлять?..»
— Михаил!.. — кричит отец.
Миша молчит. Отец повторяет окрик.
— Что? — глухо, но с достоинством, отвечает Миша, ниже наклоняясь к книге.
— Иди сюда!.. Будет дуться-то!..
— Я не дуюсь, а читаю... Сапожнику неприлично сидеть за столом...
— Болван!..
— И прекрасно... болван, так болван, — вслух ответил вспыхнувший Миша и тихонько добавил, шевеля губами: «от болвана слышу».
— Прочванится... — звонко доносится голос сестры.
— Молчи ты, безмозглая! — шепчет Миша, и страшная ненависть к сестре вспыхивает вдруг в его сердце. Миша жаждет мести... Если бы не было тут отца, он бы показал ей... И чего она лезет? Кажется, ее никто не спрашивает?!
Заметив на столе шляпу Нины, Миша швыряет ее на пол.
— На мой стол этакой дряни не класть! — говорит он громко, хотя знает, что никто его не услышит.
Миша чувствует себя врагом решительно всех... Ему кажется, что дом разделился на два враждебных лагеря: в одном он, Миша, в другом — все остальные. Поэтому, когда в комнату Миши вошла горничная, он встретил ее враждебно.
— Михаил Павлыч!..
— Проваливай!..
— К вам гость пришел...
— Проваливай, говорят!
— Не емши — вот и сердитесь...
Миша отлично понял, что горничную подсылали к нему... Раскаялись и стараются как-нибудь исправить... Он — не маленький... Пусть теперь помучатся!..
А есть, действительно, хочется... Разве зайти в кухню?.. Нет, не стоит: кухарка скажет горничной, горничная — Нинке, и начнут потешаться...
Лучше потерпеть... Пусть придет сам папа, или даже мама, и скажет: «Не сердись, Миша! Ты знаешь, что если не будешь есть и пить, то можешь захворать, и знаешь, как это огорчит нас... Ну, извини, больше этого не будет». Тогда Миша, конечно, согласился бы и сейчас же пошел бы в столовую. Конечно, ему оставили... Сегодня, кажется, борщ готовили...
Миша проглотил слюну и, подойдя к двери, стал поджидать, когда послышатся мягкие шаги матери... Отец-то не придет, это уж верно, а вот мама может прийти и попросить извинения...
Но мама не шла, а есть хотелось...
Вместо ожидаемой мамы появился в дверях красивый сеттер Фальстаф. Тихой, ленивой поступью вошел он в комнату, понюхал Мишу и вяло помахал хвостом...
Фальстаф — любимец отца, и его место под письменным столом отцовского кабинета. Чего же он лезет сюда?.. Пусть идет к своему хозяину и виляет хвостом. Нажрался как!.. Даже брюхо раздуло...
— Пшел! — сердитым шепотом крикнул вдруг Миша и толкнул ногой собаку так больно, что та взвизгнула сперва громко, а потом тише и, обиженно поджав хвост, медленной рысью оставила комнату...
А есть хочется...
Миша долго сосал палец левой руки, сосредоточенно обдумывая свое положение... Наконец поймал счастливую мысль, которая избавляла его от всяких разговоров с врагами. Одноклассник Миши, Иванов, недавно продал на толкучем рынке братнину алгебру и купил себе там же кинжал...
А Миша может продать свою книгу, прошлогоднюю, и купить себе в булочной пирожков и ватрушек, и даже пирожного... Можно еще зайти в молочную... А они будут мучиться... И пусть!.. Сами виноваты... В другой раз не станут...
Порывшись в своем книжном шкафчике, Миша вытащил, наконец, одну тощенькую книжонку... «Понадобится, да не скоро... Тогда забудут, что покупали, и можно будет — новую», — подумал Миша и окончательно решил продать книгу...
Идти через столовую ему не хотелось... Там все сидят и подумают, что он навязывается и хочет как-нибудь помириться... Наплевать!.. Миша отлично обойдется и без дверей...
Миша вылез в окно, запрятал за пазуху книгу и отправился на толкучий рынок. Время близилось к вечеру... Скоро могут запереть лавки, надо торопиться... Миша летел на всех парах... Проходя около строящегося дома, он, для сокращения пути, двинулся по груде досок и мусора и запнулся... В результате была дыра на сапоге, на самом видном месте... В другой раз подобное несчастье огорчило бы Мишу, тем более, что сапоги куплены недавно и вручены ему с предупреждением, чтобы беречь... Теперь — наплевать!.. Пусть!.. Пускай покупают новые... Они, конечно, скажут: «Ходи без сапог, как сапожник». Но ведь он отлично понимает, что купят... Им же будет стыдно, если он, сын присяжного поверенного, будет ходить в худых сапогах... Не боись, купят!..
Вот и толкучий рынок. Здесь так оживленно, весело... Галдят, кричат, ругаются... Просто — содом какой-то!..
— Пира-аги гаря-ячие!.. — гнусаво и пронзительно выкрикивает широколицый мужик, в грязном фартуке, с жирным носом. Этот мужик посмотрел на Мишу и предложил:
— Хошь пирогов?.. С пылу, с жару — пятак за пару!..
— С чем? — приостановившись, спросил Миша...
— Возьми у меня! Барин! У него холодны, а у меня горячи! — завизжала баба и встала с корчаги, в которой хранились горячие пироги...
— Потом куплю!.. Некогда... — произнес Миша и полез между густой толпой грязного пестрого люда к воротам, в гостиный двор с лавками старьевщиков.
В сильном волнении и впопыхах подошел он к книжной лавочке... Лавочник стоял у своего шкапчика в выжидательной позе. Старик, в очках, с глубокомысленным взором, этот лавочник походил, по крайней мере, на профессора. Завидев гимназиста, он спрятался внутрь своего шкапчика и, раскрыв какую-то книгу, углубился...
— Покупаете книги?
— А что продаете?
— «Азию, Африку и Америку»! Совсем новая... — впопыхах проговорил Миша...
— «Европу» взял бы еще... А этих много, — произнес лавочник, нехотя принимая от Миши книгу.
— Старое издание... Гривенник дам, — добавил он, перелистав несколько страниц.
— Велели — за двадцать!.. Меньше не отдавать, — застенчиво ответил Миша.
Лавочник зевнул и отдал книгу Мише.
— Ну — пятнадцать!.. Ведь она совсем новая?!
Лавочник ничего не ответил...
— Ну, ладно... гривенник...
— Себе в убыток, — позевывая, произнес лавочник, положил на прилавок два пятака, а покупку небрежно бросил на полку и опять уставился в книгу.
— Я, может быть, и «Европу» принесу, — проговорил Миша, запрятывая пятаки в карман.
— Несите... Только какая «Европа» опять? Другая и гривенника не стоит... Это какое издание... Словарей нет ли? Арифметики? Посылайте товарищей. Я всех больше даю...
— Пришлю...
Миша вышел и отправился осматривать съедобный товар. Не дошел до пирогов и соблазнился халвой с маком. На три копейки купил халвы и съел ее с большим удовольствием. А вот и баба с пирогами...
— С чем есть?
— С груздями, с говядиной, с морковью.
— Почем?
— Пятак пара...
— С морковью не люблю... Давай один с говядиной, другой с груздями!
Съевши оба пирога, Миша захотел пить. На оставшиеся, за всеми расходами, две копейки он выпил две кружки какого-то розового квасу. Вторую кружку едва допил... Было немного противно и приторно, но оставлять все-таки было жалко.
— Уф!.. — выпустил Миша, с трудом допивши последнюю кружку квасу.
— Что? В нос вдарило? — хвастливо спросил квасник и громко и певче закричал:
— Квасу ядренаго, хал-лоднаго, прохладительнаго!..
Вернувшись домой, Миша нашел на своем столе тарелку с куском холодного мяса, хлеб, стакан молока и три вафли. Единственно, что соблазняло Мишу — это вафли. Это любимое блюдо Миши, но самолюбие не позволяет ему воспользоваться вафлями. Если бы еще не помнили, сколько вафлей дали: две или три, — он одну съел бы... От каждой вафли Миша отрезал осторожно по краям по узкой ленточке и ел. Отхлебнул глоток молока. Вкусно!.. Все наплевать!..
Розовый ядреный квас то и дело ударял в нос Мише, а халва с маком и пироги с груздями и тухлой говядиной будоражили желудок...
— Фу, ты!.. — сердито говорил Миша и время от времени плевал на пол...
— Где ты пропадал? — спросила Нина, появляясь в комнате.
— Это — мое дело... Я тебя не спрашиваю, где ты шляешься...
Нина мимоходом взглянула на стол, где стоял Мишин обед в неприкосновенности.
— Мама велела тебе съесть кусок мяса!
— Я могу и не есть... Я — болван и сапожник... Вы присяжные поверенные. Значит, и нечего!
— Ну, как хочешь...
— И прекрасно!..
— Дурак!.. — бросила с раздражением Нина и ушла.
Миша чувствовал себя способным выдерживать осаду врагов и отражать все их приступы своим полным равнодушием к еде. Пироги с груздями и мясом, халва с маком явились его союзниками.
Может быть, так продолжалось бы еще очень долго. Но случилось непредвиденное обстоятельство, положившее конец взаимным обостренным отношениям.
У Миши стал побаливать живот. И чем дальше, тем сильнее... Резь в животе заставила его лечь на постель, вверх спиною, и тихо охать. Миша не хотел выдавать своего безоружного положения и долго крепился и охал в подушку... Но пироги с груздями и квас ядреный, прохладительный, делали свое дело. Миша начал стонать громче и бить кулаками в подушку.
— Ах, да что это за наказание! — плаксиво гнусил он время от времени и дрыгал ногами.
К ночи Миша уже кричал, не сдерживаясь, и все враги толпились около его постели, кроме отца, который был по обыкновению в клубе. Мать мерила Мише температуру, сестра Нина терла горчичники, горничная побежала за доктором. Даже Фальстаф пришел навестить больного и, вертясь между хлопочущими врагами, смотрел на Мишу своими умными глазами печально и сочувственно.
— Что же ты наделал? — тревожно спрашивала мать, страшно боясь в глубине души, не выпил ли Миша какого-нибудь ядовитого вещества, чем он грозил и тогда во время таких же обостренных отношений...
— Ты чего-нибудь принял? А? Миша! Скажи же, голубчик! Поскорей!..
— Я, мама... Ох! Ай-ай-ай!.. Я продал, мамочка, «Азию, Африку и Америку»... Ох!.. Ай-ай-ай!.. И купил пирогов с груздями...
— Что ты! Миша! Он бредит... Господи!.. Что же доктор? Пошлите за отцом в клуб... Ох, Господи!
Мать наклонялась над Мишей, держала руку на его лбу и целовала Мишу. Сестра, со слезами на глазах, бегала по комнате и, останавливаясь у окна, тревожно смотрела на улицу, ожидая появления доктора.
Приехал, наконец, и доктор.
— Ну-с, молодой человек, где у вас больно? Перевернитесь!
Миша послушно перевернулся. Доктор его осмотрел, ощупал, выслушал.
— Что вы сегодня кушали?
— Ах, доктор, он совершенно ничего не ел сегодня... Как пришел из гимназии, ничего в рот не брал...
— Это тоже нехорошо... Может быть, вы, молодой человек, все-таки скушали что-нибудь? Скажите по совести!
— Да... я ел пироги с груздями... Я продал «Азию, Африку...»
— Что такое? — шепотом спросил встревоженный отец, прискакавший на извозчике из клуба.
Спустя час в доме все стихло... Миша с компрессом на животе лежал в постели, а около него сидели мать и сестра... Обе они ухаживали за Мишей и послушно исполняли все капризы, требования его...
Боль в животе стихала, и Миша начинал чувствовать полное удовлетворение...
Рассказ Евгения Чирикова, известного в свое время писателя и публициста, участника знаменитого московского литературного кружка «Среда» Николая Телешова, куда также входили Максим Горький, Леонид Андреев, Иван Бунин...
Дворянин, выпускник Казанского университета, в юности испытывавший влияние социал-демократических идей, но затем поддержал Белое движение.
ertata
