«Море и любовь не терпят педантов».

Александр Грин. «Алые паруса».

Начну издалека… Вот уже вторую неделю всё прогрессивное человечество и прочие креативные гуманитарии обсуждают новый фильм режиссёра Александра Велединского «Географ глобус пропил». Название – шокирующее, содержание – тоже. Нет-нет, это не тот поднадоевший всем чернушный криминал, коим нас кормят года этак с 1987-го; не якобы стильный артхаусный трэш без соли и смысла и даже не слащаво-гламурный pulp, который невозможно хавать даже вприкуску с попкорном. Это, как раз-таки, попытка создать то самое «народное кино», которое, к сожалению, всё больше ассоциируется исключительно с советским прошлым. Почему же фильм, как впрочем, и книга-первоисточник, так шокируют? Уже в самом названии – смысл, разгадка. Пропитый глобус – это символ утраченной мечты, убитой романтики, это - кладбище стремлений. Общий план – кладбище ржавых корабельных останков. Тупик. Зато издевательский лозунг: «Счастье не за горами!» География – это не только и не столько хитрая наука о полезных ископаемых и природно-климатические зонах. Это – творческое освоение мира. Это – песни у костра, это - горы, «…которые ты ещё не покорил», это – каравеллы и бригантины.


Пропитый глобус – это общественный выбор в пользу цинизма и жевания, это сознательный отказ от дороги. Главный герой по фамилии Служкин – бывший романтик и бывший походник. Бывший советский человек, по сути. И очень плохой учитель – он там случайно. Его подопечные – унылы и вялы, но при этом агрессивны. Более всего они похожи на человеко-зверей с острова доктора Моро – бестолковая фауна, у которой одна нерадостная перспектива на ближайшие пять-десять лет – бухать, как отцы бухали. Однако в финале происходит, я надеюсь, чудо, ибо незадачливый географ умудряется подтолкнуть деток к главному – к суровой романтике постижения мира. Эти, как теперь принято говорить, - тинэйджеры уже никогда не будут прежними, с них слетели удобные для потребительского выживания звериные маски. Романтика – это самый яркий антипод приземлённой животности или, как сие называют господа-психологи – высокой примативности. Помните, что сказал ефремовский Дар Ветер? «Да, настоящая романтика! Романтика — роскошь природы, но необходимая в хорошо устроенном обществе! От избытка телесных и душевных сил в каждом человеке быстрее возрождается жажда нового, частых перемен. Появляется особое отношение к жизненным явлениям — попытка увидеть больше, чем ровную поступь повседневности, ждать от жизни высшую норму испытаний и впечатлений». Географ Служкин научил учеников тому, от чего он, по сути, когда-то отказался. Точнее, предал, за что, собственно, и расплатился...

Почему я начала свою статью о советской романтике с упоминания популярного и уже ставшего модным, кинофильма? Именно потому, что романтика в СССР прочнее всего ассоциировалась с постижением, с походами, с любовью к трудностям и с работой над собой. А ещё - с опасными приключениями, с именами рек и с названиями ещё не построенных городов. Эдуард Хиль пел: «Снятся людям иногда голубые города, у которых названия нет». Да, в те времена прилагательное «голубой» вызывало не похабный смешок, а смутную, но радостную тревогу, предвкушение дороги – голубые дали, голубые горы. Это – цвет моря, неба и - горизонта, на фоне которого вырисовывается новая прекрасная Цель. «В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом», - писал поэт-романтик Лермонтов, ещё даже не ведая, что наша планета из космоса именно так и выглядит.

Интересный момент, точнее, даже парадоксальный – советское мировоззрение зиждилось на материалистической философии, на гневной критике всякого идеализма. Мы чуть ли не хором повторяли мантру: «Бытие - первично, сознание - вторично!» То бишь, как живёшь, так и думаешь. Мы заучивали наизусть тезис о приоритете базиса и о подчинённости надстройки, о первостепенности производительных сил и производственных отношений. Первым делом, как говорится, самолёты. А также – заводы, фабрики, паровозы и кубометры. А идеи – это всего лишь надстроечная, вторичная структура. Всё это так. Но. Идеи, мысли, слова часто оказывались куда как важнее любых материальных объектов и тем более - ценностей. Эталонный советский человек был настоящим, беспримесным идеалистом, который мыслил странными с точки зрения сегодняшнего дня категориями – Светлое Будущее, «лучше гор могут быть только горы…», «через четыре года здесь будет город-сад» и так далее.

Собственно говоря, сугубый материализм свойственен, как раз, обществу потребления с его изначальным стремлением побыстрее урвать и пошикарней потратить, с его снисходительным и даже полупрезрительным отношением к миру бесплотных (или – бесплодных?) идей и прочих «игр разума». Главное – это то, что у тебя в тарелке, в гараже, в сейфе и так далее. А советского сапиенса, как раз, приучали к чистому и очень красивому идеализму, к романтике, хотя и в рамках сурового материалистического мировоззрения… Оксюморон…! Бытие действительно определяет сознание? Тогда почему бытие в полуподвальной коммуналке и ношение перелицованных пальто не мешало послевоенным мальчикам играть в «странные» игры, воображая себя мушкетёрами и капитанами, а потом идти не в кулинарное училище (чтобы наконец-то наесться!), а в геологоразведочный институт? Может, всё-таки сознание «создаёт» бытие, делает нашу жизнь?

…Вообще, советская культурная традиция интересна ещё и тем, что в её рамках постоянно создавались новые смыслы и новые прочтения. Так, романтизм лорда Байрона и даже гораздо более понятного нам Пушкина – это, прежде всего, персональный бунт завзятого индивидуалиста, это противопоставление себя – толпе, себя – миру, а в самых тяжёлых клинических случаях, себя - Богу. Как там писал Александр Сергеевич о своём английском кумире? «Лорд Байрон прихотью удачной/ Облек в унылый романтизм/И безнадежный эгоизм». Типовой романтический герой начала XIX века – это закутанный в чёрный плащ, угрюмый красавец. Горящий взор, одиночество и отрешённость, тайна, мистика. Он истово любит придуманных им же стихотворных красавиц, а реальных – из плоти и крови - мрачно очаровывает, но презирает. Его время – ночь, когда можно писать запутанно-красивые вирши о призраке испанской донны с непременным бледным профилем. Словари утверждают, что классический романтизм «…характеризуется утверждением самоценности духовно-творческой жизни личности, изображением сильных (зачастую бунтарских) страстей и характеров, одухотворённой и целительной природы».

Советский же романтик был радостен, оптимистичен, общителен и начисто лишён эгоизма. Его время – это трудовое утро, когда он весело спешит преобразовывать мир. Как там, у братьев Стругацких? «А чем вы занимаетесь?» — спросил я. «Как и вся наука, — сказал горбоносый. — Счастьем человеческим». Если одинокий романтик 1820-х красиво противопоставлял себя обществу жующих филистеров, то, например, в советских 1960-х всё было с точностью до наоборот. Спаянный коллектив романтиков боролся против раскормленного и гнусного мещанина одиночки. Или же – против скучного рационалиста, не верящего в Мечту и в великие возможности человеческого разума. «Романтика! - громко и презрительно сказал Пур Хисс и тут же съёжился, заметив неодобрение зрителей». Их много, Пур Хисс один.

Для пущего понимания посмотрите на картину знаменитого немецкого романтика Каспара Давида Фридриха – «Странник над морем тумана». Одинокий путник в горах смотрит в неясную даль. Мало того, он будто бы нарочно отвернулся от зрителей – ему не нужны их глаза, он заранее освобождён от их «бессмысленного» мнения о себе - прекрасном. Теперь вспоминаем советские плакаты и фотографии, посвящённые всё тем же горам и всё тем же путникам… «Что у вас, ребята, в рюкзаках?/ Знаю, что не очень вы богаты. / По земле и круглой, и покатой / Вы идете в грубых башмаках». Классический романтик – сугубый интроверт, советский же, напротив, ярко экстравертен.

Более того, советский агитпроп точно знал, почему те, давние романтики были угрюмыми, разочарованными одиночками. Ответ прост донельзя – их, этих прекрасных, но «лишних» людей было пугающе мало. Отсюда – индивидуальный протест. А сейчас нас – много, поэтому в своих сочинениях мы жалели несчастного Печорина и прочих «байронических красавцев», коими изобиловала наша литература. Показателен и пример, связанный с восприятием эталонной романтической героини – Ассоль, придуманной, правда, уже советским автором. Напомню, что девушка-мечтательница живёт в окружении равнодушных подонков, которые принимают её за сущую дурочку. Но она свято верит в чудо: «Он посадит тебя в лодку, привезёт на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звёзды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом». Алые паруса сделались символом победы над пошлостью, квинтэссенцией романтики, ибо тут есть всё – море, ветер, тоненькая девушка, потомственный дворянин, отказавшийся от богатства в пользу вселенской справедливости и красоты мира.

Итак, романтика по-советски – это ярый антипод сытого мещанства, неизжитого обывательского отношения к миру. Обывательщина – это страсть жирного куркуля-одиночки к накоплению и к потреблению. Это – комодные слоники, приторные духи, конфетки в вазочке и такая же слащавая музычка из патефона. Более того, мещанство – это уютная безмятежность, которая трактовалась, как преступное равнодушие.

В своё время мне довелось прочесть стихи из сборника молодых поэтов, погибших на войне. Ныне забытый Михаил Кульчицкий очень чётко прописал, отчеканил своё отношение к «правильным» советским мальчикам.

«Самое страшное в мире -

Это быть успокоенным.

Славлю мальчишек смелых,

Которые в чужом городе

Пишут поэмы под утро…»

Романтик, мечтающий прокладывать дорогу в тайге или строить какой-нибудь Дальногорск, противопоставлялся мещанину, цеплявшемуся за столичную прописку. Линии электропередач – это не только важно для народного хозяйства, но и – романтично, красиво, достойно песни. Поэт Николай Добронравов создаёт стихи, которые потом будут положены на музыку Александрой Пахмутовой:

«…А в тайге горизонты синие,

ЛЭП-500 – не простая линия…

Но пускай тот, кто не был в ЛЭПии,

Завидует нам!»

Таким образом, труднопроходимые районы превращаются в сказочную страну ЛЭПию, куда непременно следует устремляться. В другой своей песне Пахмутова и Добронравов воспевают «палаточный Братск», который, увы, уже построен. Почему – увы? Разве это не повод для радости или же для очередной гордой «галочки» в «громадье наших планов»? И да, и – нет. Ибо «…кто мне придумает новый Тайшет, / Кто другую найдёт Ангару?» Сложности быта и тяготы погодных условий обретают романтический флёр. Вместо ледяной воды и жестокого ветра – очарование преображаемой природы и счастье преодоления. Советская романтика «обслуживала» не чувства, а – действия, относясь, скорее, не к любви и не к переживаниям, а к созидательной активности человека. Любовный «недуг» – этот краеугольный камень классического романтизма – оказывался неким сопутствующим процессом. Следовательно, даже самая возвышенная любовь не могла быть самоцелью. В кинофильме «Карьера Димы Горина» юноша бросает выгодное, тёпленькое местечко и остаётся в Сибири. Делает он это ради эталонной девушки, которую, напомню, сам себе выдумал, но вдруг …увидел во плоти. Сюжет, в принципе, типичен для романтического повествования. Но в «классической» версии дева-идеал оказалась бы прекрасной принцессой, лишённой трона. Или, скажем, сбежавшей из монастыря сеньорой. Или – пастушкой, живущей в дивной стране, где - море, горы и кипарисы. Но в советском варианте девушка-грёза оказывается работницей ЛЭП «Сибирь-Урал» (мы уже слышали, что ЛЭПия – это сказочная страна!). Разумеется, Дима отказывается от карьеры – само это слово отдаёт тухлым мещанством и - остаётся в той самой волшебной ЛЭПии. Любовь на фоне ЛЭП-а или ЛЭП на фоне любви?

…Было бы нелишним вспомнить такую важную часть советской культурной программы, как романтизация прошлого. С одной стороны, был распространён постулат о «тёмных веках царизма» и вообще – о полной беспросветности жизни трудящихся масс. С другой стороны, производилась тщательная эстетизация и романтизация Отечественной войны 1812 года, декабристского движения, пушкинской эпохи. Недаром в творчестве Нади Рушевой – этой «иконы стиля» советского романтизма – Ассоль соседствовала с Наташей Ростовой и с Татьяной Лариной. Более того, и сама история СССР постепенно оборачивалась красивым преданием – так, стараниями художников, бардов и режиссёров Гражданская война превратилась в некое легендарное, почти мифологическое действо. Более того, «комиссары в пыльных шлемах» представлялись прямыми духовными наследниками кавалергардов, чей «век недолог»…

Сейчас романтика не в моде потому что …популярен цинизм. Романтик, он как та Ассоль, много своими корабликами не заработает. Романтику важно сделать, а не продать, впарить. Цинизм помогает не только выгодно торговать, но и с лёгкостью ходить по головам, свободно менять половых партнёров, бестрепетно ловчить и громко высмеивать лузеров. Правда, с такими «приоритетами» общество, в конечном итоге, упрётся в тупик, а многие полагают, что уже давно упёрлось. «Но мне хочется верить, что это не так, / Что сжигать корабли скоро выйдет из моды» . Короче говоря, хватит пропивать глобус – он ещё может пригодиться.

Галина Иванкина

Читай ещё:

Гамлет, Онегин и советский Агитпроп.
Чужие и свои.
Секс в СССР.
Счастье по-советски.
Советская культура.
Монарх в России.
Аристократия или быдло?
После бала...
Стивен Фрай против!
М + Ж = 0
Русские идут!
Советский павильон
Феминизм
Комсомолка, спортсменка и просто красавица


ertata

Не пора ли, друзья мои, нам замахнуться на Вильяма,
понимаете ли, нашего Шекспира?»

Из знаменитой комедии советского периода.

Ни для кого не секрет, что в Советском Союзе имела место или, как тогда говорили, била ключом духовно-культурная, созидательная жизнь. Нам активно навязывали лучшие образцы? Пожалуй, что да, ибо тянуть человека к свету гораздо труднее, чем позволять ему падать. Вездесущий Агитпроп целенаправленно внедрял моду на чтение и образованность, поэтому книжные шкафы должны были ломиться от книг, а подпольная продажа билетов на популярные спектакли в Ленком и в «Таганку» оказывалась иной раз даже прибыльнее, чем фарцовка американскими джинсами и парижскими благовониями. Культуру – в массы! Это был не пустой лозунг; так выглядела наша реальность. Разумеется, уже в 1920-е годы стало ясно, что обойтись исключительно силами «пролетарских» писателей и таких же классово близких композиторов было бы невозможно, хотя чрезмерно активные пролеткультовцы громко кричали с трибун, что построение нового мира никак не возможно без полного уничтожения старого. Но время шло - современно-революционные «танцы машин» Николая Форрегера и зазывные речёвки театра Синяя Блуза были к началу 1930-х годов объявлены некомильфотными и где-то даже – вредительскими. Зато возобладало обращение к эталонам проверенной классики, а великий Александр Сергеевич Пушкин был разве что не канонизирован – 100-летие со дня его гибели отмечалось в СССР с небывалой торжественностью, даже с помпой, как, впрочем, и 150-летие со дня рождения. Один только факт – именно в 1937 году Музею Изобразительных Искусств присвоили имя Пушкина, таким образом, навсегда утвердив за ним народный статус Нашего Всего.


Итак, сегодняшний наш разговор пойдёт о тех классических писателях, поэтах, драматургах – как русских, так и зарубежных, которые чаще всего подавались нам в качестве «правильных» авторов, способных донести советскому человеку такую же правильную, справедливую мысль. Оговорюсь сразу – попсовой дрянью нас не пичкали, порнографическими пикантностями и декадентскими завываниями – тоже. Страшилок не показывали. Уродство и разложение – строго запрещали. Средненькие и даже – слабые вещи великих поэтов старались нам не представлять – впрочем, всё это изучалось на университетских филфаках и в прочих гуманитарных учебных заведениях. Массы же получали только сливки. Хорошо ли это было – вручать народу отфильтрованную и, как говорят некоторые «кастрированную» (sic!) культуру? Напомню, что в годы Перестройки, когда из печати стало выходить всё то, что годами запрещалось или же было забыто, многие люди, в том числе и я, бросились читать то самое неизданное, табуированное и, чего уж там, стесняться – антисоветское. Мы активно скупали коряво и спешно отпечатанные, но, тем не менее, - дорогостоящие книги. И тут нам всем открылось главное - без чтения этих произведений можно бы жить и дальше. И вовсе не потому, что эти издания делались на очень плохой бумаге и безо всякого умения. Текст он и есть текст.

Приведу один простой пример. Проглотив пару-тройку откровенно слабых романов Александра Дюма, выпущенных в начале 1990-х, я уяснила, что советский Агитпроп совершенно правильно «кормил» нас лучшими блюдами от monsieur Dumas. То есть трилогией о мушкетёрах, «Графиней де Монсоро» с «Графом Монте-Кристо», приключениями Марго, шута Шико и так далее, не разбавляя наше восторженное восприятие хиленьким «Ожерельем королевы» и прочими «Шевалье де Мезон-Руж». Только тогда многие из нас поняли, что литературный «отец» храброго Д’Артаньяна был, что называется, построчником и очень часто создавал скучновато-тягомотные тексты с броскими наименованиями. Дабы издатель клюнул, а там – хоть трава не расти. И это только один пример.

Полагаю, что каждый из вас с этим тогда столкнулся, потому что и у Агаты Кристи, и у Френсиса Скотта Фицджеральда, и у Александра Куприна есть великие вещи, а есть, с позволения сказать, pulp, попса, проходные штучки, которые, скорее всего, и самим авторам-то не очень понравились. Так вот, Советская Власть тщательно отфильтровывала этот самый pulp, выдавая нам только великое и – полезное. Ещё один показательный пример. В своё время я обнаружила в продаже сборник с заманчивым наименованием «Русская светская повесть XIX века». Прочитав, а точнее – пробежав глазами тексты, я поняла – это может представлять культурологический интерес, но не более того – лучше Пушкина и Гоголя об этом всё равно никто не написал.

Так вот и скажите – что лучше потреблять? Отфильтрованную чистую воду или же воду прямиком из водоёма? Да, последняя будет «гораздо более естественная», но окажется ли она так уж полезна организму в целом? Полагаю, что нет.

Но для того чтобы воспитывать народ на примерах высокой классики, она должна была ещё и соответствовать идейным задачам советской дидактики. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!» То есть, помимо несомненного таланта, у автора должны были отыскаться дружеские связи с декабристами, антибуржуазные воззрения, критика в адрес Николая I (Людовика XV, королевы Виктории, кайзера Вильгельма, etc.) или же - участие в каком-нибудь неблагонадёжном политическом кружке, готовящем Великую Французскую (или какую-нибудь ещё) Революцию. Так, говоря о Мольере, следовало подчеркивать, что он претерпевал гонения со стороны ханжей и лживых святош, а потом оказался, по сути, брошен на произвол судьбы своим же коварным покровителем Людовиком XIV. Любая вступительная статья была просто обязана содержать в себе цитаты из работ Ленина, а если таковых не оказывалось, то годились Маркс, Энгельс и даже Бакунин с Плехановым.

В сталинскую эпоху полагалось цитировать мнение вождя по тому или иному вопросу. Так, предисловие к пьесам Бомарше 1950 года издания содержат цитату из 10-го тома сочинений товарища Сталина: «Париж являлся убежищем и школой для революционных представителей поднимающейся буржуазии». На следующей странице дана цитата из произведения Карла Маркса. Листаем дальше – снова развёрнутое высказывание Иосифа Виссарионовича, а чуть ниже – скромная выдержка из книги Мориса Тореза. После этого автор предисловия мог преспокойно наслаждаться «…блеском лёгкой болтовни» и прочими шалостями Галантного Века с его маскарадной фривольностью и очаровательным легкомыслием. Впрочем, время от времени, мы будем встречать утверждение, что «…жизнь Фигаро – печальная история борьбы простого человека за существование». Таким образом, хитроумный плут оборачивается едва ни борцом с феодальным строем. Точно так же Евгений Онегин из мечущегося денди превращался в мятущегося декабриста.

В этой связи мне хотелось бы привести показательный и – забавный пример, правда, он касается не литературы, а музыки. У писательницы Софьи Могилевской, специализировавшейся на поучительных рассказах для послушной советской детворы есть примечательная вещь под названием «Поварёнок Люлли». Речь идёт о знаменитом французском композиторе Жане-Батисте Люлли, творившем под личной опекой короля-солнца Людовика XIV. Путь мастера показан в каноническом соцреализмовском стиле – талант из народа пробивается к вершинам славы, несмотря на крючкотворства придворных прихлебателей и бездарных завистников. Дабы оценить стиль автора, достаточно прочесть патетичный финал: «Но нет, не королю Франции и даже не тем учителям, которые стали обучать его всем музыкальным наукам, был обязан поварёнок Люлли, что стал одним из самых выдающихся композиторов Франции. Он всего добился сам — своим большим талантом, своим уменьем трудиться и своим живым и смелым нравом. Жан-Батист Люлли прожил долгую и блистательную жизнь. Он написал множество опер, балетов, танцев и песен. Его музыка пользовалась успехом не только среди придворной знати. Его почитал и любил простой народ Франции. Его песни распевали и поварята возле жарких очагов, и угольщики в лесах Нормандии, и булочники, выпекающие хлеб, и виноградари, выращивая золотые и лиловые гроздья на холмах Бургундии». То есть, с одной стороны – кажущийся откровенный маразм про близость музыки Люлли к народу. Современные читатели, хихикая, смекнут: не будь этой высокопарной ахинеи, книгу о королевском композиторе завернули бы ещё на стадии рукописи. И они будут правы – дидактика требовала подобных высказываний.

С другой стороны, не всё так уж и глупо. Уже в современной французской книге о музыке барокко можно прочесть, что «…знаменитая любовная ария из оперы «Амадис» распевалась всеми кухарками Франции. Впрочем, многие из его сочинений имели “простонародное происхождение” и брали своё начало в крестьянских мотивах». Тут важен акцент – в СССР активно, порой даже чрезмерно подчёркивали близость автора к трудящимся массам и его любовь к народному творчеству. Сейчас, когда главное – это продать контент, будут вытаскивать «нетрадиционную ориентацию» всё того же Люлли. Как первое, так и второе совершенно не нужно для восприятия музыки. Но есть нюанс! Поклонники творчества Оскара Уайльда могли прочесть в предисловиях, что «…эстет и поклонник изящного, он, тем не менее, был не чужд понимания гибельности буржуазного образа жизни. Он тонко высмеивал его в своих изысканных текстах…». И так далее. Нам давали понять, что Оскар Уайльд был не просто чутким бытописателем лордов-бонвиванов, а едва ли не ярым критиком их бутоньерок и бонбоньерок. Но, согласитесь, это звучит гораздо оптимистичнее и – приятнее, чем смакование приватной жизни вышеуказанного «писателя-эстета».

В СССР существовала своеобразная культурная иерархия – так, были высокие жанры, а были – нет, не низкие, а – лёгкие. Это, в общем-то, не меняло сути, ибо воспитание всегда стояло несоизмеримо выше, чем развлечение. Так, с точки зрения пропаганды, роман о страданиях английского сироты в викторианскую эпоху считался гораздо более значимым, нежели английский же детектив, действие которого разворачивалось в те же годы. Кроме того, имела место чёткая иерархия самих авторов. На вершине Олимпа располагался, безусловно, Александр Пушкин – пламенный борец, вечный вольтерьянец и лучший друг декабристов. Чтобы понять смысл, открываем журнал «Огонёк» (№23, 1949), полностью посвящённый круглой дате – 150-летию со дня рождения Нашего Всего.

«Законный наследник Радищева, Пушкин утвердил и закрепил в русской поэзии и пламенную политическую лирику и политическую сатиру, как основополагающую историческую традицию, предопределив развитие гражданского начала в лирике Лермонтова и гражданско-демократической лирике Некрасова». Не правда ли забавна формулировка о «законном наследнике Радищева»? Итак, вслед за Нашим Всем шли «мятежный гений» Лермонтов и поэт-гражданин Некрасов, который (между нами говоря) был гораздо большим гражданином, нежели, собственно, поэтом. Значительное место отводилось Льву Толстому, который, по мнению критиков, «любил мысль народную» и, как все помнят, самолично вспахивал землю, не гнушаясь также крестьянской одеждой. Высоко ценились Агитпропом – драматург Александр Островский за его «искромётный простонародный юмор» и «гневную критику купцов-самодуров»; барин-гуманитарий Иван Тургенев – «певец русской природы и русской деревни»; Иван Гончаров – «обличитель обломовщины»; Николай Гоголь – «острый критик николаевского правления».

Среди зарубежных авторов лидировал Уильям Шекспир. Его не просто стабильно переиздавали, ставили на сцене и живописно экранизировали – он являл собой образчик классической мудрости, не требовавшей, меж тем, особенных пояснений. Шекспировские страсти понятны и профессору, и токарю. Комедии, вроде «Двенадцатой ночи», представляются смешными во все времена. Именно поэтому в СССР было так много (sic!) «Гамлета». И дело тут не только и не столько в знаменитой экранизации, получившей самые высокие оценки в самой Англии. Именно эту пьесу разыгрывают подростки из популярной в 1920-е годы книжки «Дневник Кости Рябцева» Николая Огнева. Главный герой так и говорит: «Несмотря, что буржуазного происхождения, Гамлет был парень всё-таки с мозгами». Или возьмём, например, повесть Радия Погодина «Дубравка», написанную уже в 1960-х годах. По сюжету старшеклассники решают ставить трагедию о принце Датском, но руководитель кружка не советует этого делать – не нужно смешить людей. «Они возмущались, доказывали, что Гамлет для них прост, как мычание. Перессорились между собой. И на следующий день согласились ставить «Снежную королеву». И, наконец, ещё один знаковый штрих – Гамлет в исполнении благородного вора Юрия Деточкина. Ирония авторов – Иннокентий Смоктуновский играет Гамлета во второй раз.

Разумеется, не было недостатка в произведениях Гёте и Шиллера, Диккенса и Золя. Издавались Фейхтвангер, Фицджеральд, и, разумеется, Ремарк и Хемингуэй, ставшие культовыми писателями для наших шестидесятников. Интересный момент. Некоторые серьёзные книги, имевшие изначально политический, религиозный или же философский контекст, в СССР преподносились, как… детская приключенческая литература. Помните? Дон-Кихот, Робинзон Крузо и Гулливер воспринимались мальчишками приблизительно как Айвенго, Д`Артаньян и капитан Немо. Все эти персонажи являлись для советских подростков образцами доблести, чести, изобретательности, самопожертвования, поэтому никому особенно не было дела до того, что изначально приключения Гулливера - это социально-политическая сатира, бичующая людские пороки. Это ещё раз говорит о том, что хорошая книга может быть трактована по-разному и служить любой идеологии.

Безусловно, перечислить всех русских и зарубежных авторов, помогавших советскому человеку «строить и жить» было бы попросту невозможно. Тут важно другое – не количество, а качество. А за качеством в те времена строго наблюдали. Скажете – надзирали? Пусть так, ибо сие ничего не меняет – Гамлет с Онегиным оказывались вызубрены и даже – поняты. Несмотря на всенепременную «роль народа».

Галина Иванкина

Читай ещё:

Чужие и свои.
Секс в СССР.
Счастье по-советски.
Советская культура.
Монарх в России.
Аристократия или быдло?
После бала...
Стивен Фрай против!
М + Ж = 0
Русские идут!
Советский павильон
Феминизм
Комсомолка, спортсменка и просто красавица


ertata