Э.В.:НМ,скорее барин,чем жлоб....

А конъюнктурщики оба...Последний фильм НМ - тому пример...

И все же мне больше по душе НМ,чем ЭР....Хотя и у того,и у другого - есть прекрасные фильмы....

"Михалков – идеально послушный актер, первое образование у него актерское, и тут, скажу прямо, ему мало равных. Отношения у нас в то время были идеальные..."

Быков Дмитрий

Эльдар Рязанов обговаривает сцену с теми самыми, ставшими знаменитыми словами – «сама-сама-сама». Фотографию 1981 года (весна, на Рижском вокзале снимается эпизод «Вокзала для двоих») 31 год спустя комментирует Эльдар Рязанов, сильно похудевший от здорового образа жизни и ежедневной часовой зарядки.

 

– «А толстый был бы краше…»

 

– Спасибо, не столько за комплимент, сколько за цитату. Это из «Гусарской баллады»:  «А девкой был бы краше». Я и там предполагал снимать Людмилу Гурченко, и она годилась идеально – поет, танцует, почти мальчишеская фигура,  но как хотите – на коне в бою или в погоне я представить ее не мог. С саблей – тем более. Потом я пробовал ее с Мироновым на «Иронию судьбы». Они только что сыграли в «Соломенной шляпке», отлично спелись, у них получился слаженный комический дуэт, слишком гладкий, слишком быстрый – меня же интересовали отношения медленные, с постепенным и мучительным развитием, с неловкостью и шероховатостью, которых у них не было. Это ведь длинная комедия,  больше трех часов. И мне кажется, я не ошибся. После этого у нас с Люсей возникла не то чтобы размолвка, но несколько лет мы не общались.

 

Роль подгоняли под Гурченко

 

В 1980 году я увидел Людмилу Гурченко в телефильме замечательного режиссера Евгения Гинзбурга «Песни войны». Начал смотреть с опаской: ведь это песни моего детства, я их все знал наизусть, и когда в начале фильма идет фронтовая хроника – ну, думаю, всё: никакому таланту не встать вровень с правдой войны. А она победила: сумела спеть песни, памятные в исполнении Шульженко, Бернеса, Утесова, так, что все заново ожило. Она их все сыграла, каждую, как законченную миниатюру, и выглядела абсолютно женщиной оттуда, хотя Люсе в сорок первом шесть лет было! Я бросился ей звонить, ее не было, весь поток восторгов излился на мужа. А мы с Эмилем Брагинским только что закончили сценарий к фильму «Вокзал для двоих». И по сценарию героине было восемнадцать лет. Молодая девочка, сияющие глаза, никакого развода, ребенка, усталости. А я понял, что играть должна только Гурченко.

 

И дальше мы с Эмилем, как портные, стали подгонять эту роль на Люсю. Вместо сияющих глаз появилась бесконечная усталость, вместо восемнадцати лет – хорошо выглядящая женщина без возраста. Мы впервые по-настоящему вглядываемся в нее только на длинном крупном плане,  когда она признается Басилашвили: «Мне… никто… никогда… таких слов не говорил…» Вот тогда мы понимаем, какая она женщина. А до того  всю эту Люсину звездность надо было пригасить. Что непросто. Ведь отец – изумительный, невероятный харьковчанин! – растил из нее с самого начала звезду: «Люся, клади усих на лупатки!» Она была первая наша звезда в западном смысле: идеальная форма, несмотря на полное презрение к диетам, плюс универсальный талант – петь, плясать, комедия, трагедия – плюс работоспособность дикая, фанатическая.

 

Когда Людмила Гурченко работала над ролью, для нее ничто другое не существовало: романы, другие интересы – всё побоку. И когда она чувствовала, что ей особенно удался эпизод,  она с улыбкой, с незабываемой интонацией говорила: ну, кто может сделать лучше, пусть сделает, попробует. Лучше никто не мог.

 

Отношения с Михалковым тогда были идеальными

 

А на этом снимке мы обговариваем сцену, в которой Никита Михалков произносит знаменитое «сама-сама-сама», торопливое свидание в вагоне поезда, когда, собственно, и намечается разрыв. Вся трудность была в том, чтобы сыграть это сочетание бешеного напора с его стороны – и готовности к разрыву у героини Люси, это ее нежелание длить такие отношения. Михалков – идеально послушный актер, первое образование у него актерское, и тут, скажу прямо, ему мало равных. Отношения у нас в то время были идеальные, это сейчас нет никаких.

 

– Выходит, интеллигент победил-таки жлоба.

 

– Ничего себе победил! Этот жлоб его отмутузил так, что живого места нет, – победа случилась потом, когда он нашел для усталой, измученной женщины слова, которых она сроду не слышала. И эти слова ее сразу выпрямили: лучшим кадром я считаю тот ее длинный проход по мосту, когда она с безупречно прямой спиной, быстро, не оглядываясь, уходит после их прощания. Это Вадим Алисов, оператор, снял с камерой на плече, и подрагивание этой камеры отлично легло на материал. Сейчас ручная камера – уже уходящая мода, без нее почти ни один фестивальный фильм не обходится; тогда это была редкость.

 

Басилашвили сыграл почти святого

 

– Нет у вас некоторого чувства вины за то, что актер после вашей картины обычно так и остается в этом амплуа, живет в нем? Михалков, к примеру, так и остался вот этим проводником и отчасти Паратовым…

 

– Да ладно, та же Люся после «Карнавальной ночи» менялась до неузнаваемости. Олег Басилашвили сыграл у меня почти святого в «Вокзале», а до и после – двух законченных мерзавцев, причем разных: Самохвалова в «Служебном романе» и Мерзляева в «Бедном гусаре», после чего ему еще достался сложный персонаж в «Предсказании». В случае с Михалковым, мне кажется, не он остался в образе, а я кое-что в нем угадал, кое-что, тогда еще малозаметное, но потом обнаружившееся в полный рост.

 

– А мелодраму-то, пожалуй, трудней снимать, чем комедию…

 

– Я понятия не имел, что снимаю мелодраму. Вчера меня в очередной раз мучило телевидение: в чем заключается секрет долголетия ваших фильмов и т. д. Самый верный способ провалиться – подгонять кино под готовую концепцию, под конкретный жанр. Когда на «Гусарской балладе» смеялись, я это воспринимал как оскорбление: мы не комедию делали, а героическую драму. Для меня Отечественная война – никак не повод для шуток. И стилистика там была самая серьезная: сражения, мертвые французы, вязы, как воздетые руки… И когда на «Вокзале» зал почти поголовно рыдал, не скажу, что это было неприятно (это, в отличие от незапланированного смеха, всегда льстит автору), но мы никак не ожидали этого. Это была жизненная, но все же трагикомическая история, но на нее сразу наложило отпечаток то, что начать нам пришлось с финальной сцены. Начали в феврале, уходящая зимняя натура, пришлось снимать их возвращение в колонию и игру на аккордеоне на обледенелой горе. Видимо, после этой сцены «легкое» кино уже не могло получиться.

 

Зэки в колонии были настоящие

 

– Вас, я помню, упрекали, что вы показали слишком благополучную колонию, каких не бывает…

 

– Колония была настоящая, под Икшей, правда, для несовершеннолетних – восемнадцати-девятнадцатилетние лбы, в том числе убийцы. Зэки в кадре тоже настоящие, всё по-честному, ватники, ушанки, и холод был лютый, под минус тридцать. Вообще на Западе приняли эту картину отлично, после Каннского конкурса она была куплена и собирала полные залы. Ее и в конкурс позвали потому, что она очень понравилась французским отборщикам, но я там не рассчитывал на призы. Мы столкнулись в конкурсе с только что уехавшим Тарковским, и конкурировать с «Ностальгией» было невозможно. Тарковский и получил приз ФИПРЕССИ.

 

– Нет у вас желания что-то снять сейчас? Форма-то позволяет, судя по всему…

 

– Мне никто не даст денег. Я хоть и не хожу на демонстрации, «прогулки», митинги – мне уже поздно себя демонстрировать, – но душой я там, а это всегда видно. Недавно ехал в такси, полицейский остановил машину, узнал меня (после этого претензии обычно снимаются, слава Богу) и стал спрашивать, снимаю ли я что-нибудь. Нет, говорю, денег не дают. «Вам?!» «Он же оппозиционер», – заметила жена Эмма. Так что мне сейчас остается одно – демонстрировать ту самую прямую спину, как у Люси в сцене прощания…

Э.В.:Выдержать поток фальсификаций,лжи и умолчаний я не смог и после 15  минут просмотра выключил ТВ...

Что хуже стократно, страшнее лжи? Только одно – полуправда. Сплетённая из немногих, но тщательно подобранных правдивых фактов так, что они искажают истину. Превращаются в ложь, которую очень трудно распознать.

Именно так поступили создатели первой серии документального фильма «Никита Хрущёв. Голос из прошлого», показанного Первым каналом. Преднамеренно исключили, обошли молчанием всё плохое, которого оказалось слишком много в жизни их героя, оставили лишь хорошее, чего было весьма мало. Потому-то после первой серии человеку, хотя бы понаслышке знающему наше прошлое, вряд ли захочется смотреть продолжение. И так уже ясно, каким «идеальным героем» предстанет Никита Сергеевич после 1953 года.

Так о чём же умолчали создатели первой серии?Прежде всего, о выборе Хрущёвым жизненного пути. О том, почему работящий, безусловно, одарённый паренёк после службы в Красной армии вернулся к уже освоенной профессии слесаря. Предпочёл иную – руководящего работника. Имея за плечами два класса церковно-приходской школы, то есть, умея только читать, писать да считать, занял пост заместителя директора шахты в Донбассе. Должность инженера, да ещё и с солидным опытом. И почему так быстро ушёл на работу партийную, где требовалось руководить, ни за что не отвечая. Кстати, в губком, а не в обком, которого ещё не было. А вскоре перебрался в Харьков, тогда – столицу Украины.

Ну ладно. Не получив ответа, проследим дальнейшую карьеру Никиты Сергеевича.

В 1929 году Хрущёв поступает в московскую Промышленную академию. И снова неприятный вопрос: каким образом? Ведь среди её слушателей преобладали те, кто имел незаконченное высшее образование, в крайнем случае – полное среднее. Ведь академия готовила капитанов индустрии. Её выпускники сразу же получали назначение на должность начальников цехов, главных инженеров, даже директоров предприятий. Новейших, использовавших самую современную западную технологию.

Ну как же мог Хрущёв вместе с ними слушать лекции, посещать семинары, выполнять лабораторные работы, сдавать экзамены по высшей математике, сопромату, начертательной геометрии, физике, химии, умея лишь считать?

Создатели фильма здесь умолчали о главном: Никиту Сергеевича направили в Пром­академию освобождённым секретарём парткома. Чтобы не столько учиться, сколько приглядывать за идеологической чистотой слушателей. Хрущёв оправдал доверие своего первого по Украине наставника – Лазаря Кагановича, не только уже перебравшегося в Москву, но и избранного секретарём ЦК ВКП(б). Явно по его наущению Никита Сергеевич направил в «Правду» письмо, разоблачающее слушателей – сторонников «правых», полагавших, что форсированную индустриализацию с успехом можно осуществить, используя только доходы от экспорта. Главным образом нефти, пиломатериалов, пушнины. Противостоявших «левым» – сторонникам Троцкого, требовавшим для индустриализации изъять все накопления крестьян и нэпманов.

Письмо сработало. Правда, названных в нём слушателей не арестовали, не отдали под суд. Зато Никиту Сергеевича, проверенного в деле, тут же выдвинули.

Перевели в 1931году из академии секретарём райкома. Сначала – Бауманского, затем Краснопресненского. Разумеется, столичных, ибо Каганович к этому времени стал первым секретарём московских городского и областного комитетов партии. А ему на новом месте очень были нужны «свои» люди.

Пройдя двухгодичную стажировку в райкомах, Хрущёв получил в 1932 году пост второго секретаря Московского горкома. Следующая ступень карьеры его, и снова через два года, – первый секретарь Московского горкома и второй – областного, более важного тогда. Когда же Каганович стал председателем Комитета партийного контроля – нечто вроде НКВД, но только для членов партии, Никита Сергеевич сменил его на посту первого секретаря теперь уже объединённого областного-городского Московского комитета. Оказался в двух шагах от вершины власти.

За власть нужно платить. И Хрущёв расплатился сполна. Чужими жизнями. Как и все остальные руководители крайкомов и обкомов, он боялся альтернативных выборов в Верховный совет СССР. Выборов, при которых было неизвестно – пройдёт ли он в депутаты. Как и все остальные «коллеги», в июле 1937 года направил в Политбюро просьбу разрешить ему как члену «тройки» (а в неё входили ещё областной прокурор и начальник областного управления НКВД) приговорить к расстрелу 8500 безымянных людей и отправить в ГУЛАГ 32 800 также не поименованных. Зачем? Да ведь в таких условиях проводить альтернативные выборы невозможно!

Даже кровавый карлик Ежов содрогнулся от столь людоедских запросов. Своей волей сократил их «всего лишь» до 5000 и 30 000 соответственно.

Что же делают авторы фильма? Сохраняют события, ибо просто вычеркнуть их из биографии Хрущёва невозможно. Но делают поистине акробатический кульбит. События просто меняют местами.

Огромные цифры – мол, сверху (понимайте – от Сталина). Сниженные – «героическая доблесть» Никиты Сергеевича.

В жизни же Хрущёва – новый рывок вверх. С конца января 1938 года он – кандидат в члены Политбюро, депутат Верховного совета СССР, потому что альтернативные выборы так и не состоялись, член президиума этого высшего органа власти страны, да ещё на пленуме ЦК компартии Украины избран первым секретарём.

В фильме об успехах в Киеве сказано. Но обойдена молчанием своеобразная благодарность, выраженная Хрущёвым в его первой телеграмме в Политбюро. С очередной настоятельной просьбой – разрешить подписать смертные приговоры для 20 000 человек. Разумеется, безымянных.

И всё же авторы фильма уйти от темы массовых репрессий не могли никак. Но объяснили их устами некоего Уильяма Таубмена, преподавателя истории колледжа одного из маленьких провинциальных американских городков. Мол, свет истины – только из США! Так вот Таубмен разъясняет нам: действуя таким образом, Хрущёв просто «умело скрывал свои мысли» ради того, чтобы выжить…

Но особенно наглядно умолчание заметно в эпизодах, рассказывающих о Великой Отечественной войне.Вот заходит речь о Харьковской наступательной операции начала 1943 года, проводившейся силами двух фронтов – Воронежского и Юго-Западного. После неудачного завершения её Сталин потребовал «на ковёр» тех, кто провалил наступление. Как вы думаете, кого? Командующих фронтами – генерал-полковников Голикова и Ватутина? Отнюдь нет. Фамилии командующих в фильме вообще не упомянуты. К Сталину объяснять неудачу отправляется Хрущёв. Всего лишь член Военного совета Юго-Западного фронта. Не имевший ни малейшего касательства к разработке операции.

Тот же приём и при рассказе о Сталинградской битве. Ни слова о командующих фронтами Рокоссовском, Ватутине, Ерёменко, командармах Родимцеве, Чуйкове, Шумилове, даже сегодня известных каждому школьнику.

Героем разгрома на берегах Волги немецких, итальянских, венгерских армий оказывается… ну конечно же, наш дорогой Никита Сергеевич!

Так на экране возникает образ полководца Хрущёва, отчитывающегося только перед Сталиным, после освобождения Киева никак не хотевшего снимать погоны. Даже забывшего о том, что всё ещё остаётся первым секретарём ЦК компартии Украины, да ещё с 1944 года и главой республиканского правительства.

Тогда, находясь в Киеве, он лишь раз попытался использовать свой полководческий «талант». Повелел бросить для ликвидации небольших, человек в десять–пятнадцать, банд бандеровцев, скрывавшихся в лесах, танки (!). Результат оказался вполне предсказуемым: банды перешли в другие места, а танки пожгли… С такими успехами в 1949 году Хрущёв перебрался в Москву. На преж­нюю должность – первого секретаря Московского горкома.

Нет, невозможно перечислить все умолчания, которые присутствуют в фильме. На это потребовалось бы гораздо больше времени, нежели то, что длился фильм.

Авторы ленты попытались реанимировать образ Хрущёва времён перестройки. Не получилось и вряд ли когда-либо удастся. Слишком много мы узнали о нашем прошлом.

Р.S. Во всём мире принято признавать приоритет. И если следовать такому правилу, то создателям фильма следовало хотя бы упомянуть журналиста Ицкова. Того, кто благодаря дружбе с Юлей Хрущёвой первым привёз в Петрово-Дальнее магнитофон и уговорил Никиту Сергеевича начать диктовать свои воспоминания. Непременно сказать о приоритете Ицкова, работавшего в 60-е годы в АПН. Как и Юля Хрущёва, как я и, скажем, Владимир Познер, тогда пламенно разоблачавший происки американского империализма.