ng.ru/printed/257030
В начале недели театральная общественность снова была взнервлена новостями с Таганки: Юрий Любимов возвращается. В географическом смысле – прилетает из Венгрии или Италии, где проводит отпуск, но главное – якобы он готов отозвать свое заявление об уходе, подписанное в департаменте культуры. В департаменте тоже измотаны этой историей – с первого заявления Любимова прошел год, даже больше. На Таганке говорят: до 15 июля Юрий Петрович в отпуске, его обязанности исполняет им же и назначенный замдиректора театра. Во вторник в департаменте был Валерий Золотухин, которого часть труппы хотела бы видеть худруком.
Актер, пусть даже самый замечательный, – во главе театра? Нормальное, в общем, дело: в Москве свой театр есть у Джигарханяна, свой – у Александра Калягина, свой – у Вячеслава Шалевича, у Елены Камбуровой... И это все – гостеатры, которые финансируются из столичного бюджета, то есть не частные. Николай Губенко какое-то время руководил Таганкой, пока не вернулся Любимов, хотя это руководство декларировалось как временное, вызванное вынужденной эмиграцией худрука.
О нынешнем конфликте написано много, усталость обеих сторон друг от друга копилась, вероятно, с того момента, как Любимов вернулся в СССР и – в свой легендарный кабинет на Таганке, который теперь осиротевшие актеры объявляют мемориальным и обещают сохранить.
Но вот ситуация во многом – новая, которая возвращает к старым, не решенным вопросам. Любимов – слава богу, живой, предположим, уходит все-таки. Тем более что труппа пытается обезопасить себя от очередного возвращения Любимова и пишет в департамент культуры письмо, в котором сообщает о нежелании сотрудничать со своим отцом-основателем. Его спектакли – остаются. И имя на афишах. При этом по действующему в России законодательству в отличие от писателей, композиторов режиссер не является автором, он не имеет права ни запретить показ своего спектакля, ни внести в него правку, если, например, такое желание вдруг возникнет.
Любимов – отдельно, спектакли – отдельно. Как мухи и котлеты? Получается, так.
А ведь всякий, кто хоть раз бывал в Театре на Таганке, засвидетельствует: Юрий Петрович приходил в зал и на рядовые спектакли, его легендарный фонарик из зала подсказывал артистам, где замедлить бег, а где – в темпе продолжить игру. Он вправду был не только режиссером, но и в определенном смысле музыкальным руководителем своих спектаклей, а представить себе оперу без дирижера очень трудно.
Можно вообразить, что спектакли продержатся в «рабочей форме» год-полтора. Можно вспомнить свежий пример – на Чеховский международный театральный фестиваль в Москву приезжала балетная труппа Мерса Каннингема. Гастроли в Москве, после смерти хореографа в 2009-м, – одна из последних остановок перед тем как театр прекратит существование. Завещание Каннингема не оставляет вариантов: его балеты могут играться два года после его смерти, после чего их запишут на видео, и – все. Вероятно, хореограф исходил из того, что видел сам – во что превращаются после смерти авторов их спектакли.
Любимов, даже если захочет, запретить играть свои спектакли не может. Приходится признать: он попал в ловушку, которую приготовило ему российское авторское право, для которого режиссер – по-прежнему не автор. Уходя, он наказывает себя. У актеров развязаны руки, они больше не будут слышать его упреков и обидных слов. Но, главное, публика, которая будет приходить в Театр на Таганке и смотреть спектакли, за которые Любимов уже не сможет нести ответственность, пока спектакли будут разваливаться и все дальше отходить от первоначального замысла, будет всех собак вешать на режиссера. Который за эти результаты полураспада и распада, конечно, не должен и не может отвечать.
