Исполняется 145 лет Марии Фёдоровне Андреевой. Выдающаяся русская актриса, замечательная революционерка, крупный общественный деятель. Её кумирами были великий вождь В.И. Ленин и великий писатель Максим Горький. Мы воспроизводим здесь страницы признаний из её наследия.


Трудно думать, чтобы после моей смерти, а может быть, даже и раньше, об отношении ко мне Алексея Максимовича и о жизни его рядом со мною люди не писали, не толковали и не разбирались в них, и, как это вообще бывает, – вкривь и вкось. Вот причина, побуждающая меня написать самой о том, что может быть, как мне кажется, интересно, рисуя такого крупного и во всех отношениях исключительного человека.


Впервые мне пришлось встретить Алексея Максимовича в Севастополе, в 1900 году, когда Художественный театр ездил показать Антону Павловичу Чехову его пьесу «Чайка», которую тот в Москве не видел, уехав до первого представления.

Конечно, мы все, актеры, знали о Горьком, многие восхищались его талантом, некоторые из нас слышали о нем от Чехова как о человеке необычайно интересном, ярком и обаятельном; слышали заранее анекдоты о его грубоватости, необычном поведении в обществе, конечно – о его черной косоворотке, высоких сапогах, длинных волосах, сильном ударении на «о» в говоре, об административных гонениях на него, о его ссылке в Ялту и т.д. и т.п.

Лично мне как писатель он был известен с первого же его появления в толстых журналах и с первого же прочитанного мною рассказа «Мальва». Меня захватила красота и мощь его дарования. Я не знала еще о нем ничего. Мне представлялось, что это необыкновенно красивый человек, у которого должны быть большие, проникновенные, все видящие глаза. Когда я читала его произведения, часто мне казалось, будто он тут где-то рядом и видит то, что прячется в душе, чего до тех пор и сама в себе не подозревала, а вот кто-то подглядел, подслушал тайное и открыл. Такое ощущение до тех пор вызывал во мне только Толстой, и уже это ставило в моей душе и в моем представлении Горького на пьедестал.

В те годы мне вообще пришлось переживать большую духовную ломку – из обыкновенной дамы, жены крупного чиновника, привыкшей ко всем атрибутам подобного положения, я мало-помалу становилась человеком и актрисой. Отчасти это происходило оттого, что из любительницы сценического искусства я, вместе с остальными товарищами по Литературно-артистическому обществу, стала заправской актрисой, стало быть, перешла на серьезную и обязательную работу, отчасти потому, что мне посчастливилось незадолго перед тем впервые встретить настоящих убежденных людей, молодых марксистов. Благодаря им и их помощи я многому научилась и многое увидела в совершенно новом для себя свете. Эти друзья мои лучше знали и ценили Горького, и то, что они мне рассказывали о нем, поднимало его в моих глазах еще выше.

Шло первое представление в Севастополе «Эдды Габлер» Ибсена. Пьеса мне страшно нравилась, свою роль я всегда играла с большим волнением, а тут еще мне сказали, что на спектакле будут и Чехов, и Горький. Весь день прошел для меня в каком-то трепете. Помню, было жарко очень, в тесных каморках-уборных мы задыхались, грим – хоть мы тогда и молоды были и гримировались очень слегка – не хотел держаться на лице, и я с отчаянием думала: вот тут и будь гордой патрицианкой, когда всё лицо блестит, сколько его ни пудри!

После третьего акта слышу чей-то чужой мужской голос:
– Это великолепно! Это великолепно, я вам скажу.
А затем стук в мою дверь и голос Антона Павловича:
– Можно к вам?
Когда они оба вошли, Чехов и Горький, меня прежде всего поразило, до чего они разные! О Чехове писали так много и так, по-моему, не похоже всё написанное на того Чехова, которого я знала, что о нем мне неловко много рассказывать. Горький показался мне огромным. Только потом, много спустя, стало ясно, как он тонок, худ, что спина у него сильно сутулится, а грудь впалая. Одет он был в чесучовую летнюю косоворотку, на ногах высокие сапоги, измятая как-то по-особенному шляпа с широкими полями почти касалась потолка и, несмотря на жару, на плечи была накинута какая-то разлетайка с пелериной. В мою уборную он так и вошел в шляпе.

– Вот познакомьтесь, Алексей Максимович Горький. Хочет наговорить вам кучу комплиментов, – сказал Антон Павлович. – А я пройду в сад, у вас тут дышать нечем.
– Черт знает! Черт знает, как вы великолепно играете, – басит Алексей Максимович и трясет меня изо всей силы за руку (он всегда басит, когда конфузится). А я смотрю на него с глубоким волнением, ужасно обрадованная, что ему понравилось, и странно мне, что он чертыхается, странен его костюм, высокие сапоги, разлетайка, длинные прямые волосы, странно, что у него грубые черты лица, рыжеватые усы. Не таким я его себе представляла.

И вдруг из-за длинных ресниц глянули голубые глаза, губы сложились в обаятельную детскую улыбку, показалось мне его лицо красивее красивого, и радостно екнуло сердце. Нет! Он именно такой, как надо, чтобы он был, – слава богу! Не помню, конечно, что именно он говорил, помню – хвалил наш театр за то, что играем хорошие пьесы, актеров. Но чаще всего упоминал об Антоне Павловиче, и с такой нежностью, с такой осторожной любовной почтительностью. В двери моей уборной все время просовывались головы: всем хотелось видеть, слышать, о чем он говорит. Алексей Максимович вскоре ушел. Больше в Севастополе мне не пришлось его видеть, на другой день он вернулся в Ялту, где жил с женой и сыном.

Товарищи рассказывали о том, как накануне ужинали где-то с ним вместе, рассказывали, имитируя его манеры, голос, говор на «о». Передавали разные забавные анекдоты. …Мне не раз впоследствии приходилось замечать, что об Алексее Максимовиче любят рассказывать – как он много пьет, передавать анекдоты о нем и с его будто бы слов, всегда при этом изображая его манеры и говор, – мне самой ни разу не пришлось видеть его много пьющим и очень редко слышать из его уст анекдоты, а сам он представляется мне наименее подходящим для анекдотов объектом. Мне думается, на людей действовали его внешняя необычность и яркая образность его речи, которую, не умея передать верно, облекали в наиболее легкую для себя форму рассказывающие о нем. Мне было досадно на себя, что ничего не сказала ему. Чувствовала, что для него я просто актриса и вряд ли интересна ему. Завидовала Книппер – она много раз виделась с ним у Чеховых до тех пор, но и от нее слышала те же рассказы, не соответствующие облику Горького, борца и творца новой жизни, которого так пламенно любили мои друзья-революционеры.

Когда Художественный театр приехал играть в Ялту, мне там не однажды пришлось видеть Алексея Максимовича и в театре, и в ужинающей компании, и на берегу моря, на прогулке… Где бы он ни был, он всегда помимо всяких усилий с его стороны, помимо воли становился центром, вокруг которого группировались остальные. Это отнюдь не мое личное впечатление, так как об этом же впечатлении мне много раз приходилось слышать от людей самых разнообразных, и расположенных к нему, и прямо враждебных. В те дни в Ялте много было заметного народу из писателей: Бунин, Куприн, Фёдоров, Мамин-Сибиряк, Станюкович, Елпатьевский, Миролюбов, наши главари: Станиславский и Немирович-Данченко, актеры, такие яркие люди, как Москвин, Качалов, наконец, Антон Павлович Чехов. Но когда появлялся Горький и начинал рассказывать, всё как-то стушевывалось и бледнело перед ним. Особенно загорался он, когда речь заходила о литературе; и тогда уже он знал и читал чрезвычайно много, и не раз приходилось замечать, что многие из присутствующих, люди дипломированные, с университетским и иным образованием, знают меньше, образованны уже, чем он. О чем бы ни заходил разговор, Горькому ничто не было чуждо. Суждения и мысли свои он высказывал прямо, несколько резковато порою, не всегда вежливо по отношению к слушающему, но всегда волнующе интересно и горячо…

Лично мне пришлось очень мало разговаривать с ним, но видела я его очень много, слышала о нем ежеминутно и слышала его самого. Однажды он, сидя на берегу, рассказывал нам, актерам, какую хочет написать пьесу для нашего театра, и вкратце передавал возможное содержание ее. Потом этот рассказ воплотился в «Мещанах»…

Однажды осенью, после нашей поездки в Крым, мне доложили, что спрашивают меня Шаляпин и Горький.

Они пришли просить достать денег для помощи духоборам, высылаемым куда-то в Америку, если не обманывает память. С той поры мы видались с Алексеем Максимовичем очень часто. Приезжая в Москву, он всегда заходил ко мне, подолгу засиживался, иногда читал вслух новые произведения кого-либо из товарищей. Чаще других – Л.Н. Андреева, которым горячо восхищался. Великим наслаждением было слушать Алексея Максимовича! Рассказывал он всегда очень просто, с необыкновенным мастерством передавая в лицах диалоги, иногда каким-либо жестом рисуя в воздухе то человека, то дерево, сук, извилину реки, – и перед вами как живое проходило то, о чем он говорил. Читал и свои, и чужие вещи с огромной экспрессией и большим чувством меры, так же просто, как и рассказывал…

В театре поставили «Мещан» – Горький был тогда всеобщим любимцем, публика рвалась увидеть его, особенно молодежь. Мне пришлось лично присутствовать при том нашумевшем случае, о котором принято было рассказывать, будто Алексей Максимович «выругался», сказал, что он не утопленник, не балерина и на него-де смотреть нечего. По-настоящему было, конечно, не совсем так.

На одном из юбилейных представлений «Дяди Вани», кажется, 25-м, присутствовали и Чехов, и Горький. Сидели они в директорской ложе, а в аванложе для них приготовили чай. Так как Лилина и Книппер играли, то меня попросили быть за хозяйку и напоить их чаем. Антон Павлович, как всегда, подтрунивал над всеми окружающими, шутил, но, видимо, волновался все-таки. В антракте в ложу стали стучать, ломиться в двери и громко вызывать Горького. Напрасно театральный служитель взывал к благоразумию и увещевал ломившихся в двери, напрасно приходил кто-то из администрации театра просить о том же – шум и стук не прекращался, пока длился антракт. В следующем антракте дверь не выдержала, ручка отскочила, и какие-то лица стали заглядывать внутрь. Антон Павлович поднялся и направился в ложу, а Алексей Максимович, побледнев и стиснув зубы, грозно двинулся к восторженно улыбающимся физиономиям. Посмотрела я на него, и жутко стало: лицо белое, даже глаза как-то побелели, скулы выдались. Сказал он очень тихо, но очень внушительно дословно следующее (каждое слово мне тогда врезалось в память):

– Неужели вы не понимаете, до чего это глупо? Происходит такое значительное событие, идет «Дядя Ваня», Антон Павлович в театре, а вы ломитесь в закрытые двери, занимаетесь пустяками! Ведь я же писатель, читайте то, что я пишу, если вам нравится, но зачем смотреть на меня? Что я, балерина, утопленник, чтобы глазеть на меня? Постыдились бы вы, господа! – И ушел. Ушел совсем из театра, страшно огорченный и взволнованный.

Впоследствии Алексей Максимович часто вспоминал об этом случае, и всегда с большим негодованием на бестактность публики по отношению к Антону Павловичу, а от разных лиц я бесчисленное число раз слышала извращенную передачу этого инцидента то в насмешливой форме, то в виде иллюстрации некультурности и грубой невоспитанности Горького. Не знаю, как поступил бы кто-нибудь другой на его месте, но он, чуткий и страшно деликатный по отношению к другим, жестоко страдал, чувствуя недостаток почтительности публики в отношении к Чехову. Это и вызвало резкость его отповеди.
В то время Алексей Максимович часто виделся с нашими актерами, приезжая от времени до времени в Москву…

Наша дружба с ним все больше крепла, нас связывала общность во взглядах, убеждениях, интересах. Мало-помалу я входила во все его начинания, знала многих, стоявших к нему более или менее близко. Он присылал ко мне людей из Нижнего с просьбой устроить их, сделать то или другое. Бывая у меня, он часто говорил, встречая много народу: «Место свято пусто не бывает».

Я страшно гордилась его дружбой, старалась быть достойной ее, восхищалась им бесконечно. Однажды он прочел у меня «В тумане» Л. Андреева. Вещь эта произвела на всех слушающих потрясающее впечатление. Но надо было видеть радость и восторг самого Алексея Максимовича, он весь дрожал и вибрировал, как натянутая струна. В нем была странность – он легко умилялся и плакал, особенно при чтении вслух. Немножко смешно мне это казалось, но и трогательно ужасно. Почти одновременно, насколько помнится, он рассказывал историю священника, глубоко верующего, молящегося о чуде и верующего в возможность такового. Впоследствии на эту тему Андреевым был написан «Василий Фивейский». На меня лично рассказ Алексея Максимовича произвел более сильное впечатление, чем прочитанный – у Андреева.

Так всё шло до первого чтения пьесы «На дне». Это было во временном помещении, взятом для весенних репетиций, – в театре был ремонт. Помню, за большим столом сидели Немирович, Станиславский, Морозов, Алексей Максимович, Шаляпин, рядом с ним, почти обняв его, Пятницкий. Вся наша труппа. Горький читал великолепно, особенно хорошо Луку. Когда он дошел до сцены смерти Анны, он не выдержал, расплакался. Оторвался от рукописи, поглядел на всех, вытирает глаза и говорит:

– Хорошо, ей-богу, хорошо написал... Черт знает, а? Правда хорошо!

Вокруг на него смотрели влюбленными глазами, мы тогда все, от мала до велика, были влюблены в него, больше всех, пожалуй, Станиславский. Шаляпин обнял Алексея Максимовича и стал уговаривать:

– Ничего, ничего! Ты читай, читай дальше, старик!

Трудно описать, в каком мы все были восторге! Сама я была даже подавлена сознанием силы и огромности дарования Алексея Максимовича. До тех пор мне в голову не приходило вглядеться в людей не своего круга и жизни, помимо той ее стороны, о которой, к сожалению, я лишена возможности писать правдиво и откровенно и которой поэтому не касаюсь вовсе, – я говорю, конечно, о так называемой подпольной стороне.
Готовясь играть «На дне», мы ездили на Хитров рынок, знакомились с тамошними людьми. Игре нашей это мало помогло, по всей вероятности, но лично я многому научилась и многое поняла за это время. И Горький стал мне еще дороже.

Первое представление этой пьесы было сплошным триумфом. Публика неистовствовала. Вызывала автора несчетное число раз. Он упирался, не хотел выходить, его буквально вытолкнули на сцену. Горький курил в это время, как всегда в волнении, усиленно затягиваясь. Так с папиросой в руке и вышел. Уж ему из-за кулис кричат: «Спрячьте папиросу-то, спрячьте!» Он спрятал ее в кулак. По обыкновению он был в черной косоворотке, с ремешком кавказского пояса, в высоких сапогах.

В третьем акте ему понравилось, как я играла. Пришел весь в слезах, жал руки, благодарил. В первый раз тогда я крепко обняла и поцеловала его, тут же на сцене, при всех.

После спектакля Горький пригласил массу народа в «Эрмитаж» ужинать. Было шумно, говорили речи, поздравляли, все были возбуждены и взволнованы.

Еще во время спектакля, после взрыва аплодисментов, когда кончился первый акт и опустили занавес, Станиславский, потирая руки, прыгал по нарам и радостно говорил:

– Хлебом запахло!..

Мария АНДРЕЕВА

М.Ф. Андреева — В.И. Ленину
17 февраля 1922, Берлин

Дорогой Владимир Ильич!

Алексей Максимович не очень-то хорошо себя чувствует, пишет, что задыхается, мало может двигаться. Из-за того, что «рубашка сердца» приросла (из-за не замеченного им в России плеврита) к плевре, испытывает сильные боли в области сердца; каверна зарубцовывается медленно; весу прибавил всего 3 кило, а за последнее время у него было предельное исхудание. Доктора требуют, чтобы он провел в санатории по крайней мере еще 2–3 месяца, до полного тепла.

Еду к нему, так как он написал мне, что ему сейчас без меня трудно и что ему очень надо меня видеть. По этой причине я так торопилась уехать из Москвы, хотя мне очень хотелось остаться, и надо было бы дождаться окончательного выяснения кинематографического вопроса в Наркомпросе.

Не могу понять, почему не хотят назначить Марию Николаевну Менжинскую (жену Вячеслава Рудольфовича)? Очень толковый умный человек, литературно образованный, политически грамотный; целый год она работала в старом Кинокомитете, – все честные и порядочные работники относятся к ней великолепно, а разные «дельцы» – боятся и ненавидят, но вместе с тем она практический, деловой человек, который делал бы дело, а не занимался бы завиральными фокусами. Она и от Лещенко ушла, будучи несогласной с его неделовитостью и бессистемностью. И с ней чудесно можно было бы работать.

Сейчас здесь сколько угодно может быть возможностей как в смысле привлечения капитала, так и получения кредита, но пока не будет полной определенности – кто, как и чем правит, не окажутся ли, вопреки постановлениям СТО, Совнаркома и прочих высших инстанций, муниципализированы или апроприированы все доходные статьи, – нечего и думать найти желающих идти на это дело.

Николай Петрович Горбунов отлично в курсе всего дела и, если Вас оно продолжает интересовать, лучше меня расскажет Вам обо всем, да и я решительно обо всем, что знала, сказала и пишу ему отсюда.

Леонид Борисович [Красин] передаст Вам о деле издания книг Алексея Максимовича, пожалуйста, если будет нужно, поторопите решить этот вопрос, пособия или ссуды Алексей не возьмет, уехал он, не взяв ни копейки. Всё, что у него было, прожито, а жить здесь, а уж особенно лечиться – безумно дорого (данный абзац отчеркнут В.И. Лениным)…

Ивана Павловича Ладыжникова, беднягу, ударило огромное несчастье: у жены его – помните, какой это чудесный человек? – рак. Одну грудь вырезали, теперь делают вторую операцию, а это значит, что надежды на спасение нет! Сейчас он едет в Питер (Лесное, Гонорин пер., 1).

Если вспомните, среди массы тягот и дел своих, о нем – это его поддержало бы. Ведь Вы для нас, стариков, все тот же особенный Владимир Ильич, и всякое Ваше внимание нам особенно дорого.

Ну, будьте здоровы, дорогой друг и товарищ! Крепко обнимаю Вас и горячо желаю здоровья, это – главное. Привет Надежде Константиновне и Марии Ильиничне.

Ваша Мария Андреева

М.Ф. Андреева — А.М. Горькому
29 января 1924, Берлин

Начала писать тебе в тот день, когда пришло известие о кончине Владимира Ильича, и не смогла.

Такое было острое чувство тоски от утраты и своей, и общей, что всё было трудно и всё казалось ненужным и таким ничтожным.

Великого мужества, великого дерзания и глубокой, крепкой честности ушел из мира Человек... А мне всё вспоминается тот Ильич, который жил на Капри и грустно отдыхал от тяжкого труда, разочарований, охотно хохотавший при каждом остроумном слове, от самой маленькой человечьей радости... Ты когда-то в Москве, на собрании, говорил, мне сказали, что Владимир Ильич представляется тебе Человеком, который взял Землю в руки, как глобус, и ворочает ее – как хочет. Но мне чувствуется, что хотение его всегда было от жестокого сознания долга. И не всегда приятно ему. Мне один раз пришлось услышать от него признание: «Что делать, М.Ф., милая моя! Надо!! Необходимо!!! Нам тяжело? Конечно... Вы думаете, и мне не было трудно? Вон Дзержинский – поглядите, на что человек похож! Надо. Ничего не поделаешь. Пусть лучше нам будет тяжело, только бы выиграть». Помню (должно быть) точно. Да я тебе тогда, приехав из Москвы, рассказывала, если память не изменяет. О себе – он мало думал. Помню еще один его жест: мы ехали вместе из Петербурга, ему подали его автомобиль с любимым шофером. Гиль, бывший у каких-то высочайших особ, но любивший и гордившийся Владимиром Ильичем, сам мне говорил: «Этот не похож на других. Этот никогда не ругается, не комиссарит. Этот – особенный. Этого нельзя не признавать». Спускаемся по Мясницкой, движение большое, много ломовиков, Гиль дудит, кричит и лезет напролом, ни с кем не считаясь. Владимир Ильич волновался-волновался, сидя рядом со мной, потом не выдержал, открыл дверь, по подножке добрался до самого Гиля и стал его увещевать: «Гиль, пожалуйста, не шумите, не вылезайте. Поезжайте – как все! Вы видите, сколько народу»...

Помню его в Немировичевой ложе Художественного театра. Этот театр ему, не видавшему хорошей русской драмы, очень нравился. Ему устраивают прием, подают чай с сахаром, бутербродами с ветчиной и с пирожными. Ильич искренне и наивно волнуется, смущается и огорчается, зачем всё это устроили.

В голову лезут тысячи всяких мелочей – из далекого прошлого, из недавнего, из последних встреч. И последняя была – я пришла к нему говорить о кинематографе, он очень интересовался этим и считал важным вопросом наладить производство у нас.

По обыкновению я волновалась, горячилась, он долго что-то слушал, а потом вдруг говорит: «Какая Вы еще, М.Ф., молодая! Даже румянец во всю щеку от волнения... Краснеть не разучились. А вот я – уставать стал. Сильно уставать». И так мне жалко его стало, так страшно.

Мы крепко обнялись с ним, и я вдруг почему-то заплакала, а он тоже, отирая глаза, стал укорять меня и убеждать, что это очень плохо.

Так, значит, больше и не пришлось увидеться. Вспоминаешь о нем, и чем больше вспоминаешь мелочей, тем больше становится он сам – Человек.

Как бы велико ни было будущее и его завоевания, такие люди останутся гигантскими фигурами и для будущего.

И – представь. Н.Н. Крестинский (Н.Н. Крестинский – в те годы полпред СССР в Германии) говорит – просто, очень искренне, очень волнуясь, но очень сдерживается...

А когда сказал: «Встанем, товарищи, и споем Интернационал, как завтра его петь будут в Москве, когда будут хоронить Владимира Ильича», лицо у него стало какое-то детское, брови поднялись, голос сорвался и – заплакал. И вдруг этот чужой, нелюбимый мною человек, стал таким родным, понятным и близким. Пусть ненадолго, но ведь вот есть нечто, что может сделать такое чудо – объединить духовно людей, и это не только горе об утрате, ей-богу, не только это. Это общее – вера, мысль, то, символом чего стал Владимир Ильич.

В одном больше, в другом меньше, но в каждом, в ком есть эта вера и мысль, – объединенные люди.

Пусть это сентиментально, пусть, но когда среди цветов опустился портрет Владимира Ильича, как живой, даже глазок его прищуренный, а руки, не поместясь на экране, легли на знамена, склоненные перед его портретом, сердце забилось от волнения – тоже символ, даже после смерти – руки на знаменах, даже Н.Н. не мог скрыть глубокого волнения, его волнение – тоже знаменательно. Вот Н.Н. – а как его потрясло! Больше, чем многих, кого я вижу. Хотя много людей горюют глубоко и искренне.

Ну – прощай, друг.

«Отечественные записки» [04/07/2013]

ertata

Это цитата сообщения ma_zaika Оригинальное сообщение

art ma-zaika

Приходите, будет вкусно!!!

 

 

В парке "Липки" (у памятника Чернышевскому) состоится ежегодный городской праздник "Фестиваль мороженого и сладостей"

Собравшиеся на действо станут свидетелями ярких номеров артистов оригинального жанра, танцы, конкурсы, призы и мооооре сладослей, мороженого и хорошего настроения!!!

Начало: 05 июля в 17:00
Место: площадь Чернышевского

Мы все ругаем голливудскую культуру, а ведь создавалась она выходцами из России.

Это самое что ни на есть наше кино - такое, каким оно было бы, найдись на него хорошие деньги и умные прокатчики. Голливуд держится на тех, кто когда-то был подданным и Российской империи. И это, как говорится, многое объясняет. Если бы большинство среди его основателей составляли немцы, или китайцы, или, не дай Бог, белые англосаксы - все могло быть совсем иначе. Но Голливуд делали наши. И получилась Одесская киностудия - только с хорошим техническим оснащением.

Весенним утром 1908 года кучка бродяг и несколько тощих коз с интересом наблюдали, как человек в изрядно поношенной пиджачной паре приколачивает к сараю, одиноко стоявшему на пустыре, надпись «Киностудия». Пустырь находился на окраине городка, которому жена фермера Уилкокса совсем недавно присвоила романтическое название Голливуд - «остролистовый лес». Имя этого человека, как и снятые им фильмы (если таковые были), ушли в небытие. На смену ему пришли истинные акулы кинобизнеса, покинувшие Нью-Йорк, где развернулась «патентная война». Крупнейшие кинофирмы нанесли удар пиратам, которые переснимали фильмы с экрана и крутили их в незаконных кинотеатрах - «никель-одеонах». Не растерявшись, пираты отправились в Калифорнию, где и климат был получше, и рабочая сила дешевле. К тому же рядом была Мексика, куда в случае чего можно было сбежать.


Никто из зачинателей кинобизнеса не имел отношения к кино и вообще к искусству. Луис Майер («Метро Голдвин-Майер») прежде собирал металлолом, четверо братьев Уорнер («Уорнер бразерс») рекламировали велосипеды, Карл Лемль («Юниверсал») был старьевщиком, Адольф Цукор («Парамаунт») - подмастерьем у меховщика, Уильям Фокс («ХХ век - Фокс») - мелким лавочником. Однако именно созданные ими пять киностудий с начала 1920-х годов поделили между собой американский, а затем и мировой рынок. Все эти люди были евреями, но Лемль родился в Германии, Фокс (Фрид) и Цукор (Цукер) - в АвстроВенгрии, а остальным довелось появиться на свет в России. Кроме Уорнеров - сыновей сапожника Бени Ворона - и Майера, которого в родном Минске звали Лазарем Меиром, к этой когорте принадлежали и другие известные продюсеры - Сэмюел Голдвин (Шмуэл Гельбфиш из Варшавы, которая, напомним, входила тогда в состав России), Гарри Кон (сын ювелира Когана из Белостока), братья Николас и Джозеф Шенк из Рыбинска, Дэвид Селзник - сын киевского портного Льва Железника и к тому же зять Майера.

Но почувствуйте разницу! Лемль или Фокс по деловой хватке и безжалостности не уступали «русским» коллегам, но жили как-то скучно, без огонька. Накопленное складывали в кубышку, пребывали в трезвости, хранили верность женам. Иное дело - выходцы из России, заразившиеся на исторической родине бесшабашностью и склонностью к гульбе. О пьяных вечеринках братьев Уорнер еще долго помнили в Голливуде, а один из них, Джек, на старости лет бросил верную подругу жизни Ирму и обзавелся новой женой - старлеткой Энн Пейдж. Селзник заставлял всех приходящих к нему на собеседование актрис раздеваться, после чего хлестал их плеткой по голому заду с криком: «За искусство нужно страдать!» Луис Майер поступал проще - поставил прямо в кабинете широкий диван, где и проводил «пробы» будущих кинозвезд. Те, кто отказывал ему, могли забыть о голливудской карьере. Мстительность Майера вошла в поговорку, как и его вспыльчивость - однажды он схватился на кулаках с самим Чарли Чаплином.

В кругу киношников Голливуд прозвали «Новым Иерусалимом». А название кинокомпании МГМ («Метро Голдвин-Майер») расшифровывали на идише как «Майерс ганц мишпохен» - «Все семейство Майера». Старый продюсер не только устроил на работу всю свою родню, но и ко всем актерам и техперсоналу относился, как к своим родственникам. Со всеми вытекающими последствиями.

Тем, кто требовал прибавки к жалованью, он по-отечески напоминал: «Твой босс делает из тебя звезду, а это важнее любых денег». До конца жизни Майер плоховато говорил по английски и с трудом читал сценарии. Его заклятый враг Сэм Голдвин тоже не блистал знанием языка - исковерканные им фразы (голдвинизмы) широко расходились по Голливуду. Чуть пограмотнее был Селзник, который обожал русскую литературу.

С легкой руки «отцов-основателей» в Голливуде распространилась мода на все русское. В итоге чистокровный англичанин Уильям Генри Прэтт блистал в фильмах ужасов как Борис Карлофф, а норвежка Эва Хартвиг прославилась в кино под псевдонимом Веры Зориной.

Выходцы из России лидировали повсюду. Первым звуковым фильмом в Голливуде стал «Певец джаза» (1927), где прославился петербуржец Эл Джолсон (Аса Йоэльсон).

Первой женщиной во главе кинокомпании оказалась Дон Стил - внучка российского эмигранта, носившего знаменитую сегодня фамилию Спилберг. Первым автором киношлягеров стал Ирвинг Берлин - Израиль Бейлин из Могилева, доживший до ста лет и создавший не только музыку к сотням фильмов и мюзиклов, но и неофициальный гимн США «Боже, благослови Америку». По известности, но не по таланту, от него отставал Димитрий Темкин - выпускник Петроградской консерватории, «озвучивший» такие картины, как «Человек с Запада», «Рио-Браво», «Золото Маккенны». Музыку для кино писал и сын известного русского писателя Александра Амфитеатрова Даниил, бежавший в Штаты от большевиков. Среди его фильмов «Лэсси, вернись домой» (первая серия бесконечной эпопеи об умнице колли) и «Дни славы» о советских партизанах. Кстати, в последнем фильме играл Грегори Пек - тоже сын эмигранта из России.

Актриса Алла Назимова из Ялты, уехав в Америку еще в 1905-м, прославилась здесь не столько талантом, сколько скандальными похождениями, а ее племянник Володя Левинтон стал эротическим писателем Вэлом Льютоном. Блистала в немом кино Пола Негри - полька Аполлония Халупец, когда-то танцевавшая в балете Мариинского театра. Анна Стен (Стенская), сыгравшая в советских фильмах «Девушка с коробкой» и «Потомок Чингисхана» , тоже перебралась в Америку, где запомнилась ролью в фильме «Солдат удачи» , который поставил Эдвард Дмитрик украинец Олесь Дмитрюк.

Знаменитый режиссер Михаил Чехов и актриса Мария Успенская, родом из Тулы, внедрили в США метод Станиславского, ставший откровением для здешних актеров. Лучшими американскими операторами 1930 - х были родившийся в Петербурге Джозеф Руттенберг и Борис Кауфман - родной брат советского режиссера Дзиги Вертова. Московский кинохудожник Александр Голицын (отнюдь не родственник князей) получил три «Оскара» за фильмы «Призрак оперы», «Спартак» и «Убить пересмешника», а номинантом премии был 13 раз! Кстати, «Оскар» появился на свет благодаря тому же Луису Майеру. А одним из первых его лауреатов стал режиссер Льюис Майлстоун - сын кишиневского фабриканта Мильштейна. Да и можно ли перечислить всех россиян, внесших вклад в американское кино в «эпоху титанов» ?

Эпоха тем временем подходила к концу. Основатели киноимперий уходили в тень, уступая место более удачливым менеджерам. Майер, «съевший» в свое время Сэма Голдвина, сам стал жертвой братьев Шенк. В свою очередь, Джозеф Шенк в 1941-м был приговорен к году тюрьмы за неуплату налогов и вернулся к разбитому корыту. Та же судьба постигла Уильяма Фокса, который оказался в тюрьме после биржевого краха 1929 года. Один за другим титаны кино покидали этот мир; последним в 1978-м скончался 96-летний Джек Уорнер.

Чёрные списки

После Второй мировой Америка вступила в ядерное противостояние с Советским Союзом. Все исходящее с Востока сделалось подозрительным, и знаменитая комиссия сенатора Маккарти особенно придирчиво относилась к деятелям кино, имевшим российские корни.

Одним из первых под огонь попал сценарист Карл Формен - сын выходцев из Одессы, создавший сценарии таких фильмов, как «Мост через реку Квай», «Рожденная свободной» и «Золото Маккенны». Формену пришлось на время уехать в Англию.

Тогда же во Францию перебрался режиссер Жюль Дассен - Иосиф Дасин из Житомира, к тому времени уже ставший отцом будущего певца Джо Дассена. Многие выходцы из России остались без работы; среди них были режиссер фильма «Вся президентская рать» Роберт Россен, известный сценарист Альберт Мальц и его коллега Лилиан Хеллман. Судьба попавших в «черные списки» была незавидной - ни одна американская кинокомпания не могла взять их на работу. У некоторых даже отняли премии, а тот же Карл Формен только в 1970-е годы смог получить «Оскара», присужденного ему за двадцать лет до того. Впрочем, большинство американских «русских» благополучно пережили недолгий период гонений. В 1955 -м «Оскара» получили сразу двое сценаристов российского происхождения - Соня Левина за фильм «Прерванная мелодия» и Пэдди (Арон) Чаевский за «Марту». В следующем году на ту же премию выдвигался режиссер - документалист Лайонел Рогозин - сын русско-еврейских эмигрантов. Сценарист Сай Бартлетт, он же Саша Баранов из Николаева, в 1950-е годы основал вдвоем с Грегори Пеком кинокомпанию «Мелвилл продакшнс». В одном из ее проектов - фильме «Че» -роль Фиделя Кастро сыграл эффектный бородач Джек Пэланс, сын донецкого шахтера Владимир Паланюк. В 1991-м он же получил «Оскара» за фильм «Городские пижоны», где его партнером был Билли Кристал - популярный шоумен и тоже потомок россиян.

В 1960-м за нашумевший фильм «Спартак» «Оскаров» получили главный герой Керк Дуглас и второстепенный - Питер Устинов. Российское происхождение второго хорошо известно, но, оказывается, супермен Дуглас тоже родился в белорусском местечке, где носил имя Иссур Демский. Стало быть, его знаменитый сын Майкл Дуглас - тоже в какой-то мере наш земляк. «Оскар» за главную роль в фильме «Рожденная вчера» (1950) достался актрисе Джуди Холлидей - Юдифи Тувим из Лодзи.

В 1954-м премию получил еще один россиянин - актер Дэнни Кей (Даниил Каминский). Год спустя в числе претендентов была молодая актриса Натали Вуд - дочь русского архитектора Наталья Николаевна Гурдина. А в 1956-м «Оскар» достался Юлу Бриннеру, родословная которого выглядела причудливой даже на голливудском фоне. Юл-Юлий был сыном Бориса Бриннера - министра торговли Дальневосточной республики, в генеалогии которого переплелись швейцарские и монгольские корни (отсюда восточная внешность знаменитого актера). Мать - русская певица Мария Благовидова, которая тоже оказалась в США.

Популярными режиссерами в тот период были Анатоль Литвак (фильм «Анастасия»), Теодор (Федор) Оцеп и тбилисский армянин Рубен Мамулян - автор таких фильмов, как «Призрак оперы», «Сестра его дворецкого» и «Большой вальс» (в последнем блистала очаровательная Милица Корьюс - тоже наша соотечественница). Чуть позже получили известность Майк Николс (Михаил Пешковский) и Мел Брукс (Мелвин Каминский) -автор сатирических фильмов «Молодой Франкенштейн» и «История мира». Среди продюсеров появились такие яркие имена, как Джозеф Левин и братья Александр и Илья Залкинд («Супермен» и «Три мушкетера»). Под занавес стоит упомянуть о таких «оскароносцах» 1960-х, как Сильвия Сидни (дочь русских эмигрантов Софья Косова) и Мелвин Дуглас - сын российского пианиста Эдуарда Хассельберга. Лучшие американские фильмы оформляли наши кинохудожники - Пол Шериф, он же Павел Шувалов («Джентльмены предпочитают блондинок»), Александр Голубов («Дилижанс»), Борис Левин («Вестсайдская история»). В искусстве анимации еще в 1930-е годы прославился Алексей Алексеев (его внук - Александр Рокуэлл, известный кинорежиссер).

Позже в той же области преуспел Ральф Бакши - крымский караим, многолетний президент Американской гильдии аниматоров.

Третья волна

В эпоху «холодной войны» в Америку заструился сначала тонкий, потом все более полноводный ручеек эмигрантов из России. Одни ехали за свободой, другие - за колбасой.

Среди тех и других было немало представителей «свободных профессий», в том числе и киношников.

Можно вспомнить режиссера Андрона Кончаловского, актеров Савелия Крамарова, Олега Видова, Александра Кузнецова, Викторию Федорову (дочь Зои Федоровой). Позже в Голливуде прославилась Мила Йовович, мать которой, киевская актриса Галина Логинова, оказалась за рубежом в те же годы.

Однако тон в Голливуде последние лет сорок задавала не «третья волна» россиян, а их второе поколение - те, у кого в России жили отцы или деды. Российское происхождение имеют классики Голливуда: Стэнли Кубрик, Уильям Фридкин («Изгоняющий дьявола»), Артур Пенн («Бонни и Клайд»). Еще один киноклассик Сидни Поллак - сын минского фармацевта Давида Полякова. Французско - американский режиссер Коста - Гаврас - потомок одесского грека Константина Гавронского. Российские корни - у режиссеров Вуди Аллена (Аллан Стюарт Кенигсберг), Пола Мазурски, Сидни Люметта и у Билли Уайлдера, поставившего «В джазе только девушки» и «Бульвар Сансет». Постановщик диснеевских мультиков Роб Минкофф происходит из рода белорусских дворян Каменьковичей. Известнейший из нынешних режиссеров Стивен Спилберг - тоже выходец из России. Его предки жили на Украине и носили фамилию Познер. Кстати, наш известный телеведущий, возможно, их дальний родственник.

Немало голливудских актеров имеют российские корни. Это сестры Розанна и Патриция Аркетт, Дэвид Духовны и даже Леонардо Ди Каприо - оказывается, бабушку итальянского красавца звали Елена Смирнова. Актриса Виктория Тенант, бывшая жена комика Стива Мартина - дочь русской балерины Ирины Барановой. В каком-то смысле нашей соотечественницей можно считать актрису и певицу Шер (Шерилин Саркисян). Мать Харрисона Форда Дороти родилась в России, как и бабушка Барбары Стрейзанд. Дедушка Стивена Сигала - россиянин. В России или в русской Польше жили предки многих голливудских звезд. Вот некоторые имена: Кэри Грант (Лич), Тони Кертис (Шварц), Пол Ньюмен (Нойман), Джуди Гарленд (Гамм), Голди Хоун (Стейнхоф), Сильвестр Сталлоне . . .

После падения «железного занавеса» за океан потянулись новые российские гости - режиссер Родион Нахапетов, актрисы Елена Соловей и Наталья Негода, молодой «качок» Александр Невский. Увы, ни одна из наших звезд не засверкала в сегодняшней Америке ярким светом. Отношение к России во многом изменилось, но и сегодня в голливудских фильмах нашу страну населяют исключительно звероподобные мафиози и агенты КГБ с каменными лицами. Неблагодарные американцы постарались забыть, что их кино вместе со многими своими традициями вызрело на российской почве. Помним ли об этом мы?

Вадим ЭРЛИХМАН

Можно добавить немного...

Дэвид Духовны русский по отцу. Точнее, русский еврей. Его отца звали Амрам Духовный. В своё время Амрам поменял букву «х» в своей фамилии на «к» — американцам было проще произносить её как «Дуковны». Однако Дэвид вернул букву на место.

В темнокожей красотке из Pussycat dolls Николь Шерзингер никогда не признаешь соотечественницу. Однако, у певицы четверть российской крови — её мама наполовину гавайка, наполовину наша соотечественница, родители которой жили во Владивостоке. Между прочим, полностью Николь Шерзингер зовут Николь Прасковья Эликолани Вэлиенте. «Себя я считаю русской американкой, а мои подруги иногда называют меня Пашей!» — выдала как-то красавица на гастролях в России.

Кстати, Николь не единственная «шоколадка» с русскими корнями. Прапрабабушка актрисы Вупи Голдберг родом из Одессы.

Скромная еврейская девушка Роза Рабинович, родившаяся в дореволюционной России в Одессе, вряд ли могла себе представить, что её правнук станет мировой знаменитостью, да ещё и звать его будут Сильвестр Сталлоне. Слай с удовольствием признал себя нашим соотечественником, ведь он сумел заработать на своём происхождении миллион долларов. Недавно один из водочных брендов предложил ему сняться в рекламе со слоганом «В каждом из нас есть частичка русского!».

Мать актёра Харрисона Форда в детстве звали Дорой Нидельман (позже она поменяла имя на Дороти). Её мама Анна, бабушка Форда, уехала из Минска в 1907 году, тогда этот город ещё входил в состав Российской империи. Харрисон Форд впервые побывал на земле предков, когда снимался в роли командира советской подлодки в фильме «К-19» в Мурманске. «Мне всегда было очень любопытно, каково это — почувствовать, что у тебя есть русские корни» — говорил тогда актёр. Сейчас Харрисон Форд с помощью общественных организаций занялся поиском прапрадедов и дальних родственников, которые живут на территории бывшего СССР. Однако пока его родичей не нашли.

Бабушку Леонардо Ди Каприо зовут Елизавета Смирнова, она после переезда в Германию из СССР вышла замуж и приняла фамилию мужа Инденбиркен. Сам же Леонардо Ди Каприо, в разговоре с Владимиром Путиным, сообщил, что его дед также был русским, и добавил: «Так что я не на четверть, а наполовину русский»

Знаменитый режиссёр Стивен Спилберг накрепко связан с Россией. Во-первых, оба его дедушки родом из нашей страны. Во-вторых, муж его сестры Сью — дальний родственник Бориса Пастернака. А мама Спилберга немного говорит по-русски.

Гвинет Пэлтроу происходит из рода раввинов Палтровичей, которые жили в Минске, а уехав в Америку переиначили фамилию на тамошний манер. «Русские – изумительный народ. Это честь — быть даже малой частью такой нации», — говорит актриса.

Натали Портман родилась в Иерусалиме, а вот родители переехали в столицу Израиля из Кишинева. Когда Натали исполнилось три года, семья переехала в США: сначала в Вашингтон, затем в Коннектикут, а потом в Нью-Йорк.

Мила Йовович, знаменитая модель и звезда фильма «Пятый элемент», родилась в Киеве. Ее мать, Галина Логинова, была актрисой, а отец — доктором-педиатром из Югославии. Первые пять лет своей жизни Мила провела в Советском Союзе, а в 1980 году семья эмигрировала в город Сакраменто, США. Правда, говорит Мила по-русски неважно.

Голливудские актеры Майкл Дуглас и его отец Кирк Дуглас тоже имеют русские корни. Настоящее имя Кирка — Иссур Даниелович-Демский. Его отец, соответственно дед Майкла, Хершел Даниелович, уехал из России, чтобы избежать службы в армии и участия в русско-японской войне. В чужой стране Даниеловичи решили американизироваться и поменяли имена: Хершел стал Харри, а Брина — Бертой. Сестры Кирка также «переименовались»: Пеша в Бетти, Тамара в Марион, Хаска в Иду, Зифра во Фритци, а Рейчел в Рут. Брат Калех выбрал себе имя Кэй. Иссуру родители дали имя Изадор, которое будущий Кирк Дуглас возненавидел. Свою фамилию Даниеловичи сменили на Демских.

Исполнитель роли Эркюля Пуаро, Питер Устинов, родился в Лондоне в 1921 году в семье выходцев из России. Его первое выступление на сцене состоялось в 17-летнем возрасте. После этого Устинов стал широко известен в Великобритании и в мире своими режиссерскими и актерскими работами в кино, театре и на телевидении. В 1961 году он был удостоен «Оскара» за роль в фильме «Спартак».

Мать Питера Фалька, получившего мировую известность после сериала «Коломбо» - русская по происхождению, а в отце текла смесь польской венгерской и чешской крови.

Молодой актер Антон Ельчин считается восходящей звездой Голливуда. Он снялся в таких фильмах, как «Альфа Дог» (2006), «Проделки в колледже» (2007) и «Терминатор 4» (2009). Антон родился в Санкт-Петербурге, а, когда ему было полгода, родители Антона, профессиональные фигуристы, перебрались в Лос-Анджелес: «Россию я не помню, — говорит он — Но люблю, как и своих родных, которые у меня там остались».

Дженнифер Коннели родилась и выросла в Нью-Йорке, а её мать русско-польских кровей. Актриса не любит разбираться в своих русских корнях: по материнской линии у неё столько родственников, что жизни не хватит чтобы составить генеалогическое дерево.

Вайнона Райдер — урожденная Вайнона Лаура Хоровитц. Но Хоровитц — не настоящая фамилия актрисы. По-настоящему ее звали бы Вайнона Томчина. Семья ее отца Майкла сбежала из России, а эмиграционные службы США каким-то образом перепутали их фамилию с фамилией других эмигрантов. Получилось, что из России они уехали Томчиными, а в Америку въехали Хоровитцами. 100-летняя бабушка Вайноны до сих пор жива и продолжает рассказывать актрисе о её русских корнях.

Мать Шона Пенна из ирландской семьи, а отец — еврей русско-литовских кровей. Фамилия родителей отца Шона, Лео Пена, была Пинон, но после эмиграции в США они ее англизировали. В 1950-х годах имя Лео Пенна — актера и телережиссера, снявшего среди прочего несколько серий сериалов «Звездный путь» и «Коломбо», — попало в «черный» список комиссии по расследованию антиамериканской деятельности из-за подозрений в шпионаже в пользу Советского Союза. Но его вина так и не была доказана.

У Дастина Хоффмана родители из Киева. Они эмигрировали в Штаты. Там и родился Дастин. Актер не скрывает данного факта биографии. Однако до сих пор путает территориальные и этнические границы украинцев и русских, поэтому иногда бывают курьезы. В 2005 году на Фестивале русского искусства он открыто сказал, что его предки родом из русского города Киева.

Дед и бабушка Стивена Сигала по отцовской линии — Натан Зигельман и Дора Гольдштейн приехали в Америку детьми из Санкт-Петербурга. Как говорит сам Сигал, его дед по отцовской линии происходил из одного из буддистских районов России, а затем, в первой половине XX века, перебрался в США. Кроме того, по словам самого Сигала, его бабушка родом из Владивостока, также у него есть корни в Санкт-Петербурге и на Украине, которую он считает частью России

Королевой Голливуда, не скрывавшей своих русских корней, была Натали Вуд. Под этим псевдонимом прославилась Наталья Николаевна Захаренко. Ее родители в годы революции сбежали из Харькова во Владивосток, затем в Китай. А оттуда в Сан-Франциско. Там в 1938 году родилась Наталья. Дочь русского инженера и дворянки начала сниматься с четырех лет. Фильмы с ее участием – «Вестсайдская история» (1961), «Большие гонки» (1965) – вошли в золотой фонд кино.

Натали Вуд снискала славу самой красивой, скандальной и загадочной актрисы Голливуда. Она погибла в 1981 году. До сих пор непонятно, выбросилась ли актриса с яхты сама и утонула, или ее убили? Ведь жизнь Натали была застрахована на 13 млн. долларов, которые получил муж Роберт Вагнер.

Известный американский актер Джек Пэланс – украинец по происхождению. Его родители носили фамилию Палагнюк.

Робер Оссейн, один из прославленных актеров и режиссеров французского кино (Жофрей де Пейрак из киноэпопеи об Анжелике), родился уже во Франции и любит повторять, что он француз. На самом же деле Робер – сын уроженца Самарканда, композитора Аминулы Гуссейнова и киевлянки Анны Мневской.

Они уехали из России сразу после революции. Первой женой Робера Оссейна стала этническая славянка Марина Влади. И как бы он не открещивался от своих корней, сыновей своих назвал русскими именами Игорь и Петр. А любимыми лакомствами обожаемого всеми актера всегда были ржаной хлеб и соленые огурцы.

Так, наверное, самым «старым» из «голливудских украинцев» является Майк Мазурки, он же Маркиан Мазуркевич родом из Тернополя. Выдающийся характерный актер снимался с 30-х годов прошлого века и успел засветиться практически со всеми суперзвездами: от Рейгана до Мадонны. Нам он известен, прежде всего, благодаря культовой комедии «В джазе только девушки». Вопреки имиджу тупого громилы, Майк Мазурки имел степень бакалавра искусств и очень любил сниматься в комедиях. Он сыграл свыше ста эпизодических ролей и умер в возрасте 81 года, так и не осуществив мечту еще раз увидеть родину.

Менее известна в России, но не менее талантлива еще одна молодая американка русского происхождения – Лариса Олейник. Она родилась в 1981 году в Калифорнии. Ее отец Роман Олейник, программист по профессии, эмигрировал в Америку, мать – американка. Основные работы в сериале "Тайный мир Алекс Мак", за который она дважды получила юниорскую премию "Эмми". Комедии "Клуб нянек" и "Десять вещей, которые я в тебе ненавижу", драма "Время для танцев", а также "Американская рапсодия", "Да будет дождь" и другие.


ertata