Каталоги Сервисы Блограйдеры Обратная связь Блогосфера
Какой рейтинг вас больше интересует?
|
Небывалое единение народов Европы и бешенцев против извращенцев!2016-04-15 22:08:16Прекрасно, я считаю: (где-то в комментах нашел...) http://nosikot.livejournal.com/3085979.html ... + развернуть текст сохранённая копия Прекрасно, я считаю: (где-то в комментах нашел...) http://nosikot.livejournal.com/3085979.html Похожие записи:Скакун Картинка, годами не теряющая актуальность) Ну в точку Тэги: варварский, видео, запад, патриотическое, юмор Русь и Европа. Ещё раз о варварстве и цивилизации2014-09-11 21:44:12... Эта уродливая, нищая, варварская Европа… ... В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная ... + развернуть текст сохранённая копия Князь Ярослав Мудрый зачитывает закон народу. Художник А.Кившенко. Исторические мифы о высокой западной культуре и русской «отсталости» сложились далеко не сразу. В эпоху Раннего Средневековья картина выглядела откровенно противоположной. Европа в те времена рассыпалась и перемешалась в диком феодальном хаосе. Короли раздавали за службу владения вассалам, но обязательства быстро забывались. Герцоги, графы, бароны не считались с монархами, дрались между собой. Население в непрерывных войнах уменьшилось. Равнины Франции, Англии, Италии, некогда возделанные римскими рабами, теперь заросли дремучими лесами. В этих дебрях гнездились кособокие и неуклюжие замки знати. Крепостное право было жесточайшим. Феодал выступал полным властителем над крестьянами, судил и казнил по своему усмотрению. Сам определял размеры податей, отработку на барщине. Трудились в буквальном смысле слова из-под палки: за крепостными наблюдал надсмотрщик из их же среды, облеченный доверием и дубинкой. Крестьяне жили в хижинах без окон и печей (за окна и трубы назначали дополнительные подати). Обычной едой была похлебка, куда бросали все подряд – овощи, зерно, съедобную траву, коренья. Одеждой служила единственная рубаха из домотканого холста на голое тело, у мужчин – такие же штаны. Ходили босиком, зимой пользовались деревянной обувью, утеплялись накидками из овчины, плащами из рогожи. Коров и свиней держали редко. Луга, леса, водоемы принадлежали феодалу. За сенокосы, ловлю рыбы, сбор хвороста, желудей, водопой, надо было платить особо. Довольствовались козами, овцами, птицей. Животных держали вместе с людьми – так теплее. Но сами крестьяне мясо, молоко, яйца, шерсть почти не употребляли, они шли на уплату оброка. Простолюдины были вне морали, вне культуры. Подобное отношение к ним запечатлелось в поэзии вагантов. “Подаждь нам… от трудов их питаться, с женами и дочерьми их баловаться и о смертности их вечно веселиться”. Или склонение слова «мужик»: “Этот мужик, этого мужлана, этому мерзавцу, эту сволочь”. “Что есть мужик? Существительное. Какого рода? Ослиного, ибо во всех трудах и делах своих он ослу подобен. Какого вида? Несовершенного, ибо прежде, чем петух дважды крикнет, мужик трижды обгадится”. Но и жизнь феодалов трудно было назвать радужной. В замке было сыро, холодно, сумрачно. Стены покрывала копоть факелов, воняли сальные светильники. Обычно вся семья хозяина вместе со слугами теснилась на кухнях. Вперемежку с людьми сновали собаки, куры. Если приезжали гости, протапливали камин в большом зале, пиры выливались в перепой и обжорство. Упившиеся засыпали тут же, за столом или под ним. Немного прочухавшись, продолжали веселье. Красивая одежда, обувь, стоили дорого, их передавали по наследству, пока не развалятся от ветхости. Денег всегда не хватало. Ведь требовалось приобретать и чинить оружие, ремонтировать замки, содержать коней. Чтобы не дробить владения и совсем не обнищать, их целиком передавали в наследство старшему сыну. А младшим давали оружие, лошадей и отправляли «искать счастья». Они погибали в войнах или разбойничали. Города были маленькими, тесными, грязными. Но все-таки у купцов, ремесленников, ростовщиков, деньги были. Их ссужали феодалам, королям, а за это города получали привилегии, права самоуправления. Вся европейская знать, включая королей, не умела ни читать, ни писать. Грамотным было только католическое духовенство. Епископы и священники занимали важное место при дворах, становились министрами, секретарями, казначеями. Это было крайне выгодно, и чтобы сохранить монополию на грамотность, западная церковь в VII в. приняла на соборе постановление: богослужения и церковная литература допускались лишь на трех языках, латинском, греческом и древнееврейском. Попробуй-ка выучи! Церковь была и средством распространения политического влияния Рима и германских императоров. Германские и славянские племена, попадавшие в зависимость от них, подлежали поголовному крещению. Именно отсюда пошел католический обычай крестить обливанием, погружением получалось слишком долго. Солдаты сгоняли людей в одно место, священники кропили их водой, бормотали по-латыни и давали скопом, целым толпам, христианские имена. Отныне они считались христианами, должны были платить десятину церкви, и это считалось достаточным. Но христианство оставалось формальным. Ни знать, ни простонародье не понимали латинских молитв. У королей и аристократов были «свои» епископы, духовники, неужели не отпустят любой грех? Короли опирались на епископов и в усобицах с мятежными феодалами. У церковных иерархов собирались внушительные земельные области, они превращались в светских князей, имели свои войска. Монастыри содержали промыслы, кабаки. А церковные должности оценивались с точки зрения доходов, их получали в награду, покупали. На западе известны 11-12 летние епископы, 8-9 летние настоятели монастырей. Опустился и Рим, на папском престоле появлялись самые скандальные фигуры. В X в. Ватиканом несколько десятилетий заправляли выдвиженцы распутных аристократок. Оздоровить церковь попытался в XI в. энергичный папа Григорий VII. Он издал трактат «Диктат папы», провозглашая всемирную монархию. Разумеется, свою. Утверждалось, что римский первосвященник — «царь царей». Ему должны подчиняться императоры, короли. А выше его только Бог. Церкви предстояло стать орудием папской власти над миром. В монастырях вводились строгие уставы, епископов Григорий переподчинил не королям, а себе. Чтобы должности не передавались по наследству, установил для духовенства безбрачие, «целибат». Но это очень не понравилось германским императорам. Свою-то империю они называли Римской и полагали, что Италия, и папы в том числе, должны служить им. Европу разодрали долгие войны между сторонниками первенства пап, «гвельфами», и императоров – «гибеллинами». Причем сторону императоров приняли епископы, противившиеся папским нововведениям, а сторону пап – светские князья, не желавшие слушаться императоров. Что Европа и в самом деле унаследовала от Древнего Рима, так это «культ права». То бишь, юридического крючкотворства. Судиться на Западе очень любили. В XI в. в Германии при нашествии жаб и червей некоторые епископы даже затеяли судебные процессы против нечисти, наславшей на них напасть. Выносились вердикты, что нечисть не имела такого права. Исполнили ли его жабы и черви, история умалчивает. Само же европейское право было крайне запутанным. Перемешались законы разных эпох, королевств, герцогств, городов. А над всем этим довлело «кулачное право». У кого сила, тот и прав. Но для захвата чужой собственности короли и феодалы обязательно старались найти «законное» обоснование, и юристы стали вторым образованным сословием. Чтобы готовить их и священнослужителей, возникли первые университеты. Очагом куда более высокой культуры являлась Испания, захваченная арабами. Они принесли с Востока солидные знания в области географии, математики, астрономии, техники, медицины. У них имелись прекрасные архитекторы. Западные властители старались заполучить на службу таких специалистов, энтузиасты приезжали в Испанию для совершенствования образования. Но вместе со знаниями отсюда привозили ереси. Среди забитого и угнетенного населения они широко распространялись, Европу сотрясали разрушительные движения катаров, вальденсов. Множились сатанинские секты – к ним принадлежали папа Иоанн XII, германский император Генрих IV. На фоне западного упадка резко возвышалась Византия. Она сохранила развитую античную культуры, донесла ее остатки до будущих поколений. Она создала и собственную неповторимую культуру, христианскую. Но Византия уже загнивала. Константинополь, величайший и красивейший город мира, стал средоточием интриг, злоупотреблений, за власть грызлись алчные царедворцы. Официальное благочестие ничуть не мешало лжи, коварству, корыстолюбию, разврату. Однако на севере поднялась могущественная и обширная держава – Русь. От Византии она переняла все лучшее, но осталась чуждой ее пороков. Причем русские властители сумели органично соединить достижения греческой цивилизации с исконной славянской основой. Кстати, скандинавы называли нашу страну «Гардарика» - страна городов. Во всех скандинавских государствах, вместе взятых, насчитывалось лишь 7 городов. А в Киевской Руси только по письменным источникам упоминается более 200. Иноземцы описывали чуть ли не сказочную красоту и богатство. Возводились неприступные стены городов, великолепные дворцы, храмы – Десятинная церковь, св. София-Киевская и Св.София-Новгородская, монастыри – Св.Георгия, Св. Ирины, Киево-Печерский и др., храмы в Чернигове, Пскове, а потом и во Владимире. Их было еще мало, но… на Западе сооружения подобных размеров вообще не строились. Большие каменные соборы в Европе начнут возводить на 200-300 лет позже, и стройки затягивались на много десятилетий, а то и на века – не хватало средств. А Киев восхищал иностранцев, его называли «вторым Константинополем», германский историк Титмар писал, что в нем было более 400 церквей, 8 торговых площадей и «необычное скопление народа». Эти свидетельства относятся к началу XI в., а при Ярославе Мудром и его сыновьях город разросся еще в несколько раз! Кстати, в отличие от Запада, насильственного крещения на Руси не было. Новая вера легко утвердилась в Киеве, и св. Владимир велел сразу крестить Новгород. Хотя там произошли волнения, и великий князь принял решение, определившее русскую церковную политику на много веков вперед: действовать только убеждением и силой Слова Божьего. Крещение следующего большого города, Чернигова, произошло лишь через 3 года после Новгорода. Соседний с Черниговом Смоленск крестился через 21 год. А в целом обращение Руси в христианство заняло около 150 лет. Зато оно было прочным, основательным. Тем более, что богослужения велись на понятном славянском языке. Крещение Руси стало неотделимым от ее просвещения. Надо сказать, письменность у славян существовала издревле, археологами найдено много образцов так называемых славянских рун. В IV в. св. Иероним, славянин по национальности, разработал алфавит в Далмации, переводил Библию. В 790 г. византийская императрица св. Ирина при заключении мира с болгарами велела составить и подарить славянам азбуку. А в 861 г. св. Кирилл, направляясь с греческой миссией в Хазарию, увидел в Херсонесе Евангелие и Псалтирь, написанные «русьскими письмены». Познакомился с хозяином книг, христианином-русичем, освоил его грамоту. По возвращению в Константинополь св. Кирилл предложил патриарху Фотию перевести Священное Писание на славянский язык и получил благословение. Мы не знаем, каким алфавитом были написаны виденные им книги, но свв. Кирилл и Мефодий упорядочили его, приблизили к греческой орфографии, взялись переводить духовную литературу. Первые славянские богослужения велись в Моравии. Немецкое духовенство сделало все, чтобы пресечь их, но учеников св. братьев-просветителей с распростертыми объятиями приняли в Болгарии, где и родилась славянская церковь. На Руси удобную в обиходе кириллицу начали использовать даже раньше принятия христианства. А св. Владимир открыл в Киеве школы, Ярослав Мудрый учредил их и в Новгороде. Русь стала страной массовой грамотности! В Новгороде торфяная почва хорошо сохранила древесину, и до нас дошло большое количество берестяных грамот. Образцы их найдены и в Старой Руссе, Смоленске, Пскове, Витебске, Мстиславе. Они показывают, что умели писать мужчины, женщины, дети, слуги, даже сапожники подписывали свои колодки. А уж властители в отношении образования могли служить примером для подданных. Св. Владимир был ценителем «книжной премудрости», Ярослав Мудрый учредил при храме св. Софии Киевской первую в нашей стране городскую библиотеку, его сын Всеволод также был человеком высочайшей культуры, свободно владел пятью языками. Создавались настоящие шедевры, духовные и литературные – «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, Киево-Печерский патерик, летописные своды, «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие и хождение Даниила, игумена Русской земли», «Поучение Владимира Мономаха», «Повесть об убиении князя Андрея Боголюбского», «Слово о полку Игореве», всевозможные «похвальные слова», церковные службы. А в устной передаче сохранились замечательные циклы богатырских былин, восходящих к Киевской Руси. Между прочим, и в культурных традициях можно заметить существенное отличие от европейской цивилизации. Западный эпос превозносил доблесть ради доблести, восхвалял рыцарей, месившихся между собой. Скандинавские саги славили резню и добычу викингов. Ведь и авторам платили те же рыцари или викинги. Русские наемники тоже бывали за морями, на службе греческих императоров, совершали там подвиги, привозили немалую добычу. Но былины им не посвящали. Сказители воспевали лишь тех воинов, кто защищал Отечество и народ! В нашей стране еще с киевских времен складывалась совершенно иная система ценностей, не эгоистическая, а патриотическая. Крепостного права на Руси не было. Деревни и города принадлежали князьям, боярам, давались «в кормление» дружинникам, но крестьяне оставались свободными. Если не нравится, могли уйти в другое место. Существовали и холопы-рабы, из пленных, проданных должников или преступников. Но их доля была невелика, они использовались в основном в дворовом хозяйстве. Народ был куда более благоустроен и защищен, чем за рубежом. Русские любили хорошо покушать, повеселиться. Одевались весьма прилично. Простолюдины могли позволить себе одежду из шерстяных тканей – на Западе их носила только знать. Представления о «лапотной Руси» возникли значительно позже, в XVIII – XIX вв. Археология показывает, что в киевские времена во всех слоях общества обувь была кожаной. Девушки и дамы старались выглядеть привлекательно. Русские ювелиры изготовляли для них изумительные серьги, колты, браслеты, ожерелья. Женщины следили за византийской модой, копировали новинки. Впрочем, греческие фасоны служили только для парадных нарядов, да и то их шили более просторными, более удобными, чем у самих греков. А в быту предпочитали русские костюмы — сарафаны, летники, кокошники, шубки, шапочки с меховой опушкой, нарядные сапожки. Расшивали одежду красивыми узорами, жемчужным бисером. О бедняках заботились церковь и государь. Летописи рассказывают об огромных раздачах милостыни св. Владимиром Крестителем. Для стариков и немощных, не способных прийти за ней во дворец, еду развозили по домам. А в церковный устав св. Владимир ввел апостольское правило, что достояние церкви — это «нищих богатство, церквам, монастырям, пустыням подъятие, живым прибежище, а мертвым памяти». Русь достигла высочайшего могущества. Ни один враг даже не мечтал сокрушить ее. Отваживались разве что на грабительские набеги или урвать кусочек на окраине (за что получали суровые взбучки). А во внешней политике авторитет Руси был колоссальным. Она по праву считалась одним из важнейших центров мировой политики. К киевскому двору съезжались свергнутые скандинавские, венгерские, польские, английские короли и принцы, просили помощи. Прибывали посольства, заключались союзы. А породниться с великими князьями европейские монархи считали высочайшей честью. Дочь св. Владимира стала польской королевой. Ярослав Мудрый был женат на шведской принцессе, сыновей женил на польской, немецкой принцессах и византийской царевне, а дочерей выдал замуж за королей Венгрии, Норвегии, Дании. Дочь Анну государь прочил за германского императора Генриха III, однако он выбрал другую невесту (о чем впоследствии жалел). А в 1049 г. руки Анны попросил французский Генрих I. Во Франции княжна поразила всех красотой и грацией, ее приданое и наряды показались немыслимой роскошью. Восхищались и привезенными ею книгами. Великолепное Евангелие поместили в Реймсском соборе, на нем стали давать присягу короли. Через несколько веков, в 1715 г. книгу показали Петру I. Благоговейно пояснили, что это самое древнее Священное Писание, написанное исчезнувшим языком, которого уже никто не знает. Петр пригляделся, засмеялся и начал читать по-славянски. Это было Евангелие Анны Ярославны. Но саму ее Франция разочаровала. Она писала отцу: «В какую варварскую страну ты меня послал; здесь жилища мрачны, церкви безобразны и нравы ужасны». Действительно, сравнить с Русью было трудновато. Сохранились документы, где красуется аккуратная подпись Анны на латыни, а рядом крест, поставленный неграмотным мужем. Королева любила выезжать на охоты, метко стреляла из лука — все это было в диковинку французам. Их женщины сидели по домам, за пяльцами или пустой болтовней. Анна впервые начала устраивать во Франции светские приемы. А в 1060 г. Генрих I умер, она стала регентшей при сыне, Филиппе I. Даже когда сын повзрослел, то глубоко почитал мать, они правили Францией и подписывали государственные акты вдвоем. Подобные браки заключались и позже, и не только на темном Западе, но и в Византии русские славились высокой образованностью. Внучка Владимира Мономаха Добродея-Евпраксия была посватана за наследника греческого императора и удивила Константинополь своей ученостью. «Цивилизованные» греки даже пытались обвинять ее в «колдовстве и знахарстве» — она была талантливым врачом, умела лечить травами, писала медицинские труды. Сохранился ее трактат «Алимма» («Мази»). Ни к какому колдовству он и близко не лежал, но для своего времени княжна обладала глубочайшими знаниями. Книга содержит разделы по общей гигиене человека, гигиене брака, беременности, ухода за детьми, по правилам питания, диеты, наружным и внутренним болезням, лечению мазями, приемы массажа. Наверняка Добродея-Евпраксия была не единственной такой специалисткой. На родине у нее имелись наставницы, у наставниц другие ученики. Отметим еще одну особенность: русские никогда не задирали нос перед европейцами, не старались навязать им свои стереотипы мышления и поведения. В западных странах были настроены иначе. Когда Русь развалилась в усобицах и была добита татарским нашествием, о ее величии быстро забыли. Папы и короли сбросили ее со счетов, пренебрежительно стали объявлять русских «еретиками» - а заодно и «дикарями». Ну а как же иначе, они были настолько не похожими на представителей западного мира! Валерий Шамбаров Читай ещё: Просвещённая Европа Зверская Европа. Сравнивая зверства Европы и России. Правда Руси Эта уродливая, нищая, варварская Европа… Молот ведьм Огнём и мечом. На службе Святого престола. Публичные казни – как развлечение. Кровавое паломничество Русофобия Запада В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. XVII Россия готовится[/url] ertata Тэги: в.шамбаров, варварской, древняя, европа, европы, европы., запад., интересное., история, история., культура, мифы, непознанное., правда, разное., россии, россии., россия, руси, русофобия, русь ВОССОЕДИНЕНИЕ.2014-06-16 04:33:27+ развернуть текст сохранённая копия И.Машков. Царь Алексей Михайлович и Патриарх Никон. Противостояние между «грекофилами» и «грекофобами» не ослабевало, поскольку перед Россией по-прежнему стояла проблема унификации богослужебной литературы. И поборники «неповрежденной старины» требовали выверять книги не по греческим образцам, а по древнеславянским рукописям. Хотя даже чисто технически это было невозможно, поскольку рукописи были не идентичными, различались между собой. Так что реальная унификация была возможна только в «греческом» варианте. Поэтому царь в вопросе об исправлении книг покровительствовал Ртищеву и киевским монахам. Но стоит отметить, что и это понималось отнюдь не в качестве новшества, а как «возврат к старине» — только «стариной» признавались греческие обряды и литература. Тем не менее в религиозных вопросах Алексей Михайлович был достаточно осторожен, полагаясь на патриарха. А патриарх Иосиф тоже проявлял осторожность, не принимал сторону ни крайних консерваторов, ни радикальных реформаторов. Понимал, что они способны наломать дров, опасался нарушения сложившихся традиций и предоставлял процессам идти самим по себе, постепенно. Но в 1652 г. Иосиф умер. На пост патриарха прочили Вонифатьева, однако он сослался на преклонный возраст и отказался. И назвал другую кандидатуру — Никона. Несмотря на то, что в «кружке ревнителей благочестия» взгляды на церковную реформу диаметрально различались, все его члены единогласно поддержали Новгородского митрополита. Надеялись, что это будет способствовать и их возвышению, что Никон на новом посту станет опираться на прежних товарищей. Алексей Михайлович с радостью согласился на выдвижение своего «собинного друга». И вот тут-то Никон впервые проявил крутой характер. Человеком он был волевым, умным и крайне честолюбивым. И в качестве образца, какими должны быть патриарх и его власть, видел Филарета Романова. Да и за рубежом в эту эпоху были примеры церковников-правителей — Ришелье, Мазарини. Когда освященный собор уже нарек Никона патриархом, он вдруг отказался принять посох и прочие регалии. И отказывался до тех пор, пока сам царь не опустился перед ним на колени и не взмолился слезно. Но и тогда Никон выдвинул ряд условий. Потребовал, чтобы царь слушался его «как начальника и пастыря и отца краснейшего». 23-летний Алексей согласился и предложил «собинному другу» принять титул «Великого государя», какой носил он сам. В лице Никона царь действительно получил толкового советника и помощника. Зато члены «кружка ревнителей благочестия» вскоре поняли, что крепко ошиблись. Делить с ними доставшуюся власть Никон не собирался. Въехав в резиденцию патриарха, он сразу обозначил дистанцию с бывшими соратниками. Их не то что не привлекали к совету, а вообще теперь не допускали дальше прихожей. А за церковную реформу он взялся единолично и весьма энергично. В 1653 г. издал и разослал «Память» — особый циркуляр, где требовал привести церковную практику в соответствие с греческой: осуществить сверку и исправление книг, перейти на троеперстное крестное знамение, литургию служить на 5 просфорах, писать имя Иисус через два, а не через одно «и»... Церковный Собор 1654 года. (Патриарх Никон представляет новые богослужебные тексты) А. Д. Кившенко, 1880 г. «Ревнители благочестия» возмутились. Сперва даже не новшествами, а тем, что Никон внедряет их одним махом, без обсуждения, без учета других мнений. В оппозицию патриарху перешел даже его покровитель, «умеренный грекофил» Вонифатьев. А Неронов подал Алексею Михайловичу записку, обвиняя Никона в еретичестве и прочих грехах. Но царю, видимо, сами «ревнители» успели надоесть бесконечными дрязгами, а «собинному другу» он вполне доверял. И передал челобитную на его рассмотрение. Никон же опять проявил свой характер. Либеральничать с оппозицией не стал, а рубанул сплеча. Приказал сослать Неронова в Спасо-Каменский монастырь на Кубенском озере и постричь в монахи. В защиту пострадавшего подняли голос Аввакум и Даниил Костромской — что же это, мол, творится? И мгновенно тоже отправились в ссылки, Даниил в Астрахань, а Аввакум в Тобольск. Так начался церковный раскол... Однако утверждения некоторых авторов о всенародной катастрофе истине не соответствуют. Массовый уход в старообрядчество случился гораздо позже и по другим причинам. Изначально «Память» Никона никакого серьезного резонанса не вызвала, а Неронов и Аввакум ни малейшей поддержки в народе не получили. Кого поддерживать-то? Тех, кого и раньше прихожане от себя гнали? Большинство людей на встряски в церковных верхах либо не обратило внимания, либо восприняло их спокойно — на Руси привыкли доверять царю и патриарху, им виднее. Да и в большинстве храмов, конечно же, продолжали служить по-прежнему. Кто проверит в глубинке и кому надо переучиваться, что-то менять? Да и где их взять, новые исправленные книги? В этот момент все умы занимали совершенно другие события. Война надвинулась вплотную. До поры до времени Россия вела подготовку к ней очень скрытно. И поляки пришли к выводу, что Москва воевать не осмелится, а своими предупреждениями и демаршами только пугает. В марте 1653 г. 15-тысячное войско Чарнецкого вторглось на Брацлавщину. Захватило Коростышев, Самгородок, Прилуки. Причем был выдвинут лозунг — истребить «русских» (т. е. украинцев) до последнего человека. Резали всех без разбора, повстанцы или не повстанцы, мужчины или женщины, взрослые или дети. А в Бресте собрался очередной сейм, который официально принял постановление о геноциде (кстати, первое подобное постановление в европейской истории). Дескать, раз существование казаков представляет для Речи Посполитой угрозу вечных бунтов, то остается одно: просто уничтожить их. Русские дипломаты доносили: «А на сейме ж приговорили и в конституции напечатали, что казаков как мочно всех снести». Этот сейм ознаменовался победой «королевской партии» над «магнатской». Канцлером стал ставленник Яна Казимира Корыцыньский. Но украинцам от этого было не легче. Теперь мелкая шляхта, сплотившаяся вокруг короля, рассматривала Украину как поле для грабежа и приобретения земель — оставалось лишь «очистить» их от прежних владельцев. Хмельницкий направил к царю Бурляя и Мужиловского, писал в грамоте: «Шире о всем словесно предреченные посланники наши твоему царскому величеству подлинно скажут». А «словесно» они везли просьбу о помощи «думою и своими государевыми ратными людьми» и о принятии Украины под покровительство. Но еще до того, как посольство добралось до Москвы, Алексей Михайлович начал мобилизационные мероприятия. В армии было уже 15 полков «нового строя». Благоприятствовала и внешнеполитическая ситуация — в Швеции вспыхнули крестьянские восстания, и за западную границу можно было не опасаться. 19 марта по уездам были разосланы грамоты с приказом всем стольникам, стряпчим, московским дворянам к 20 мая быть в столице на конях «со всей службой» — с поместными воинскими отрядами. 23 марта был издан указ воеводам переписать по городам «старых солдат» — в дополнение к существующим начиналось формирование новых полков. Последовали очередные указы о наборе в них. Кроме всяких «племянников» и «захребетников» теперь призывали «даточных людей» — по 1 человеку со 100 крестьянских дворов из монастырских, церковных владений и из поместий, оставленных на прокормление престарелым дворянам, их вдовам и детям (т.е. тех, кто сам не нес службу). Родес доносил, что «полковнику Бухгофену было объявлено быть готовым со своим полком в поход, чтобы он мог, когда ему будет выдан приказ, тотчас выступить». А старому генералу Лесли, ветерану Смоленской войны, была поручена ревизия запасов пороха, и «теперь на всех пороховых мельницах усиленно работают». В Германию и Голландию поехал купец Виниус — закупить дополнительно порох и фитили для стрелкового оружия, «навербовать и принять хорошее число иностранных офицеров». Но уже вступили в строй и русские капитаны, поручики, прапорщики. Просьбы, переданные Бурляем и Мужиловским, в Москве выслушали благосклонно. И к Хмельницкому поехало посольство Матвеева и Фомина с положительным ответом. А на Украине события развивались своим чередом. Чарнецкого встретило под Монастырищем войско Богуна, разбило и прогнало. Однако тут же обозначилась другая опасность. Альянс Хмельницкого с Молдавией обернулся для него не выигрышем, а крупной ошибкой. Потому что мелкие подунайские государства постоянно грызлись друг с другом, при дворах там беспрерывно зрели интриги. И польская дипломатия этим воспользовалась, активизируя врагов Лупула. Валашский воевода Бессараб и трансильванский князь Ракоци организовали в Молдавии заговор, который возглавил Георгица, один из приближенных господаря. Соседи послали ему войска, и он произвел переворот. Лупул бежал к Хмельницкому. И гетман вместо того, чтобы сосредоточить Все силы против Польши, вынужден был выручать родственника. В апреле отправил в Молдавию Тимоша с 20 тыс. казаков, а следом выступил сам с большим войском. Но Тимофей был хорошим воякой, без помощи отца разгромил Георгицу и восстановил тестя на престоле. А Богдан, постояв в Подолии, вернулся в Чигирин. Где его уже ждали Матвеев и Фомин с долгожданной вестью. Впервые, хотя пока лишь на словах, уведомили, что царь склонился принять Украину в подданство. Тем не менее, Москва еще не отбросила путь мирного урегулирования. В Польшу прибыло посольство князя Репнина-Оболенского. Он начал с прежних претензий о пропусках в титуле царя, о «бесчестных» книгах, потребовал казнить шляхтича, который в Варшаве демонстративно высказывал оскорбления в адрес Алексея Михайловича. Но паны к подобным придиркам успели привыкнуть и отмахнулись от них. После чего Репнин вдруг ошарашил их ультиматумом: «Великий государь, его царское величество, для православной христианской веры и святых Божиих церквей сделает брату своему, королевскому величеству, такую поступку, что велит отдать вины людям, которые объявились в прописке с государевым именованием, если король и паны рады успокоят междоусобие с черкасами, возвратят православные церкви, которые были оборочены под унию, не будут впредь делать никакого притеснения православным и помирятся с ними по Зборовскому договору». Но и ультиматум уже не подействовал. Поляки отказались даже рассматривать такие условия примирения. Напротив, Репнин узнал о решении вообще искоренить украинцев и православную веру. Тогда он прервал переговоры и объявил, что великий государь «будет стоять за свою честь, сколько подаст ему помощи милосердный Бог». Однако и эту, предельно откровенную угрозу, в Варшаве явно недооценили. Король выступил к Каменец-Подольску, где формировалось 60 тысячное наемное войско и собиралось шляхетское ополчение. А Алексей Михайлович 28 июня провел смотр своим полкам на Девичьем поле и послал к Хмельницкому стольника Лодыженского, который повез уже официальную грамоту: «И мы, великий государь... изволим вас принять под нашу царского величества высокую руку... А ратные наши люди по нашему царского величества указу збираютца и ко ополчению строятца». На Украину прибыли отряды донских казаков Сергеева и Медведева. Донцы рейдировали и по степям, отбили у татар большую партию пленных украинцев. Им выделили охрану под командой Семена и Максима Федоровых, которая сопроводила освобожденных до Киева. Ян Казимир планировал сокрушить Украину ударами с трех сторон. Литовский гетман Радзивилл получил приказ наступать вдоль Днепра на Киев. А с Валахией, Трансильванией и мятежником Георгицей был заключен договор — Польша послала им 8-тысячный отряд Кондрацкого, а они за это обещали тоже напасть на Хмельницкого. Но планы сразу нарушились. Радзивилл докладывал о сосредоточении русских войск на границе и выступить отказался. Король настаивал, не веря во вмешательство Москвы. Папа римский, отслеживавший все эти события, даже грозил Радзивиллу проклятием. Но литовские паны лучше знали обстановку и остались для защиты собственных владений. А польская шляхта, как обычно, собиралась медленно. И Яну Казимиру пришлось ждать, когда подойдут войска из Молдавии. Там в сентябре Бессараб, Ракоци и Георгица вместе с поляками опять свергли Лупула. Он с немногими сторонниками отступил в крепость Сучава и снова воззвал к Хмельницкому. Гетману пришлось послать туда Тимоша. Его корпус прорвался в Сучаву, но был там окружен противниками Лупула. И уже Тимофей слал к отцу просьбы о подкреплениях. Богдан разрывался, куда идти — к сыну или на короля? И разделил армию надвое. Часть оставил защищать Украину, а с другой двинулся в Молдавию. Но опоздал. В боях за Сучаву Тимош был ранен и умер. Хотя и осаждающих казаки сильно потрепали и добились права свободно уйти из крепости. Богдан, спешивший на выручку, встретил по дороге гроб с телом сына. И сказал, что так и подобает умирать казаку — с саблей в руках. А венгры, валахи, молдаване и отряд Кондрацкого после падения Сучавы пошли на соединение с Яном Казимиром. И в этот момент, 1 октября, в Москве открылся Земский Собор, на который царь вынес вопрос о принятии Украины в подданство и войне с Польшей. Делегаты от разных сословий, опрошенные «по чинам порознь», постановили единогласно «против польского короля войну весть» и «чтоб великий государь... изволил того гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское з городами и з землями принять под свою государеву высокую руку». Было решено собирать «десятую деньгу» и исполчать рати. Уже 5 октября для мобилизации армий в Новгород поехал боярин Шереметев, во Псков — окольничий Стрешнев, в Вязьму — князь Хованский. А 9 октября на Украину отправилось представительное посольство — боярин Василий Бутурлин, окольничий Иван Алферьев, думный дьяк Лопухин, стольник Григорий Ромодановский, стрелецкий голова Матвеев с многочисленной свитой из дворян и 200 стрельцов. Наконец, 23 октября в Успенском соборе было всенародно и торжественно объявлено, что царь повелел и бояре приговорили «идти на недруга своего польского короля» за многие его «неправды». У Хмельницкого же гибель сына не подорвала, а как будто разбудила внутренние силы. Он снова стал тем же полководцем и народным вождем, каким был под Пилявцами и Зборовом. Привел к нему орду и Ислам-Гирей. Вместе подступили к Жванцу, где встретили армию короля. Но единодушия не было ни в том, ни в другом войске. И сперва это сказалось у Яна Казимира. Казаки и татары несколькими атаками нанесли ему поражения, захватили даже казну, предназначенную для уплаты жалованья. Грамотными действиями рассекли неприятеля на части, отрезали польский лагерь от союзников, стеснили. Запахло полным разгромом. Запаниковали и ушли молдаване, венгры, валахи. А среди поляков пошли раздоры. Не получив жалованья, стали разбегаться солдаты. Кончалось продовольствие, и жолнежи принялись грабить обозы панов... Но в это время король узнал о вступлении в войну России. Немедленно известил хана, и встревоженный Ислам- Гирей вступил в сепаратные переговоры. Согласился на мир за 100 тыс. злотых и разрешение пограбить Украину. Правда, он предпринял последнюю попытку удержать казаков от перехода к русским, настоял на подтверждении Зборовского трактата. Но дополнил его тайным пунктом, по которому следовало заставить украинцев идти с ханом на Москву. А если откажутся, поляки и татары окружат их и перебьют. Однако Хмельницкий в выработке и заключении Жванецкого договора не участвовал. А цену своим крымским «друзьям» он знал хорошо и удара в спину ждать не стал. Едва дошли сведения, что хан мирится с королем, гетман снял с фронта свои части и повел в глубь Украины. Посольство Бутурлина, узнав, что Хмельницкий в походе, остановилось в приграничном Путивле, а Богдан с дороги разослал грамоты о созыве в Переяславле рады, на которую объявлялась «явка всему народу» — всем, кто сможет приехать. Гетман чувствовал себя куда более уверенно, чем прежде. Татары, возвращаясь в Крым, нахватали огромный полон, и если раньше Хмельницкому приходилось смотреть на их бесчинства сквозь пальцы, то теперь он отдал приказ ударить на «союзников». Богун с полком налетел на крымцев, совершенно не ожидавших подобного, разгромил и освободил тысячи соотечественников. Ислам-Гирей был настолько поражен, что стал... жаловаться на Богуна Хмельницкому. На что гетман отписал однозначно — отныне он разорять Украину не позволит. Русское посольство ехало навстречу Богдану. При виде отрядов бравых дворян и стрельцов люди рыдали от счастья. 31 декабря Бутурлина и его свиту с чрезвычайной пышностью встретили в Переяславле полковники, горожане, священники. Нет, рада не была случайным сборищем людей, оказавшихся поблизости. Сюда съехались представители почти всех полков (а они, напомним, были и административными единицами), многих городов, гетман персонально пригласил всех знатных и старших казаков, 3 января свое решение прислала Запорожская Сечь, проголосовавшая на кругу за воссоединение: «Даемо нашу вийсковую вам пораду». А 6 января приехал Хмельницкий. Во время встречи послы передали ему от царя знаки власти — знамя, булаву, ферязь и шапку. Хмелько М. И. Переяславская рада 8 (18) января 1654 г. рада открылась. Перед ее началом гетман сказал пленным полякам: «Теперь мне кажется, что мы уже навек разлучимся... Не наша вина, а ваша, а потому жалуйтесь на самих себя». Перед собравшимся на городской площади народом и делегациями он произнес речь, перечислив выбор, с кем может идти Украина: с Польшей, Турцией, Крымом или Россией. «Царь турецкий — басурманин... Крымский хан — тоже басурманин... Об утеснениях от польских панов не надобно вам и сказывать... А православный царь одного с нами греческого благочестия... Кроме его царской руки мы не найдем благоспокойнейшего пристанища». После чего «весь народ возопил: вол им под царя восточного, православного». Полковники, обходя ряды, «на все стороны спрашивали: все ли тако соизволяете?». Народ отвечал «Все, единодушно», и рада постановила, «чтоб есми во веки всем едино быть». Послы огласили царский указ о принятии Украины и текст присяги, что «быти им з землями и з городами под государевой высокою рукою навеки неотступно». Простонародье присягало на площади, старшина — в церкви Успения Богородицы. При этом «было в церкви всенародное множество мужского и женского полу и от многия радости плакали». Украина получила все, на что она могла только надеяться. Жалованной грамотой Алексея Михайловича за казачьим войском (т.е. Украиной) сохранялись все прежние права и вольности, в дела его не имели права вмешиваться ни воеводы, ни бояре. Судиться украинцы должны были своим судом — «где три человека казаков, тогда два третьего должны судить». Утверждались выборность гетмана и старшины, реестр в 60 тыс. — а если без жалованья, то можно и больше. Гетману предоставлялось право сношений с другими государствами, кроме Польши и Турции, но о переговорах с чужеземцами он должен был извещать государя, а послов, «пришедших с противным государю делом», задерживать. Сбор податей отдавался местным властям, из этих доходов содержалось казачье войско. Представители России осуществляли только надзор за правильным сбором налогов и должны были принимать то, что останется для царской казны. Города, землевладельцы, крестьяне сохраняли все имеющиеся гражданские права, землю, торговлю, имущество. После Переяславской рады Бутурлин разослал сопровождавших его дворян принимать присягу по всем городам. «Летопись самовидца» сообщает: «Присягу учинили гетман, старшина и чернь в Переяславле и во всех городах охотно с надеждою тихомирия и всякого добра». 17 января присягнул царю Киев. Воссоединение приветствовали и жители православных областей, оставшихся под властью поляков и венгров. Монах А.Суханов, проезжая через Буковину, писал, как там «гораздо рады все, что казаки подклонились под царскую руку». И все же абсолютного единогласия в вопросе о воссоединении не было. Отказалось присягать киевское духовенство во главе с Косовым (и еще 50 лет существовало независимо, не подчиняясь Московской патриархии — и никто его, собственно, не принуждал, не давил). Отказалась присягать часть старшины — полковники Сирко, Богун. И Ян Казимир попытался привлечь недовольных на свою сторону, издав универсал: «Дошло до нас, что злобный изменник Хмельницкий запродал вас на вечные мучения царю московскому под нестерпимое ярмо, противное вашим свободам, и принуждает вас присягать помимо воли этому мучителю». Но когда вслед за этими воззваниями король сам вступил на Украину, он встретил ожесточенный отпор со стороны тех же Богуна, Сирко и жителей Побужья, которых они возглавили — поскольку даже ярые самостийники, отвергавшие подчинение царю, еще меньше были склонны терпеть кошмары панских «свобод»... Вот так произошло воссоединение России и Украины. Но учебники истории почему-то заканчивают описание этих событий Переяславской радой. На самом же деле радой ничего не завершилось, наоборот, главное только началось. И отнюдь не напрасно Москва так долго взвешивала этот шаг, так тщательно готовилась в нему. Потому что принятие Украины втянуло Россию в полосу жестоких войн, которым суждено было продлиться аж 27 лет... ГОНОР И ШПАГИ Французскую Фронду одни авторы пытались рассматривать с позиций «классовой борьбы», другие — религиозной, третьи — борьбы сторонников войны и мира. И все это не выдерживало критики. Потому что, как показали современные французские историки, это была вообще борьба не идей, а амбиций. Амбиций принцев, дворянской вольницы, парламентариев. То есть сил разнородных, заведомо не способных договориться между собой. А сходных лишь в одном — в оппозиции центральной власти. У принцев щедрые подачки королевы только разожгли аппетиты. А Конде, выступив опорой власти, совершенно обнаглел, счел себя первым лицом в государстве. Мазарини, кстати, и свой карман не забывал, приписывал себе богатые аббатства, губернаторства, пристраивал многочисленную итальянскую родню. Но когда решил выдать одну из племянниц - «мазаринеток», Лауру Манчини, за внебрачного внука Генриха IV де Менкера, Конде учинил скандал. Объявил, что не допустит союза «отпрыска короля и простолюдинки». Саму же попытку брака квалифицировал как «фамильное оскорбление», нанесенное ему лично, и потребовал за это денежных «милостей» и несколько городов в Нормандии. Королеву Конде тоже достал. Подослал к ней своего капитана Жерзе, чтобы тот объяснился ей в любви. Анна высмеяла и прогнала нахала. Но Конде и это объявил личным оскорблением с намеком на материальную «компенсацию». И сговаривался с другими принцами, угрожая бунтом. Тогда и королева пустилась в интриги. Поскольку принцы и между собой враждовали, Анна через свою наперсницу де Шеврез сговорилась с Гонди и Гастоном Орлеанским. Они охотно пошли на контакт, рассчитывая хапнуть дополнительные выгоды. Королева и Мазарини понадеялись, что обрели достаточную опору, и арестовали смутьянов — Конде, Конти и Лонгвилля. Это вызвало бурный восторг у парижан. Но знать восприняла арест как наступление на свои «свободы», и забурлило по всей стране. Аристократы собирали отряды, Тюренн со своей армией перешел на сторону испанцев. А в награду за «верность» пост главнокомандующего на северном фронте пришлось дать Гастону Орлеанскому. Его сразу разбили, и в августе 1650 г. испанцы и сторонники Конде подступили к Парижу. Франция была в панике, противники разграбили окрестности столицы — но таким образом сами себя оставили без источников снабжения и вынуждены были уйти обратно. Правительство попыталось использовать для усмирения авторитет короля — как водилось во Франции, многие города и дворяне отказывались выступать персонально против монарха. Весь двор снялся с места и с теми войсками, которые удалось собрать, поехал по стране. В Руан, потом в Бургундию, в Аквитанию, Бордо. Там, куда прибывал король, действительно удавалось достичь согласия, но едва он уезжал, волнения возобновлялись. И двор вернулся в Париж, по сути ничего не добившись. Бунтовали Гиень, Ангумуа, Перигор, собирали отряды фрондеров Буйонн, Латремуй, Ларошфуко, Ленэ. А аристократы, сохранившие «верность» Анне, откровенно ее шантажировали, вымогая пожалования. Гонди пришлось дать ряд аббатств и сан кардинала, Нуармутье — г. Аррас, принцам Вандомским — адмиралтейство. Единственную удачу обеспечили королевские полки Дюплесси-Пралена на восточном фронте. Они нанесли поражение Тюренну и испанцам, и мятежный маршал одумался. Оставив армию, приехал на переговоры, и Мазарини снова его перекупил. Кромвель в это же время подавлял своих противников куда жестче и решительнее. Утопив в крови Ирландию, он с корпусами Ламберта и Флитвуда обрушился на Шотландию. В сентябре 1650 г. в Данбаре они внезапно атаковали втрое превосходящую армию шотландцев и роялистов под командованием Лесли и разбили, противник потерял 4 тыс. убитыми. В британской литературе нередко округло указывается, будто с протестантами - шотландцами Кромвель обходился более гуманно, чем с ирландцами. Ну что ж, в нашем мире все относительно. В этом смысле можно и впрямь сказать, что английские солдаты в Шотландии вели себя «более гуманно». Потому что убивали не всех подчистую, а только взрослых мужчин. А мальчикам от 6 до 16 лет «всего лишь» рубили правую руку, чтобы не были мстителями за отцов. И женщин тоже не убивали. Захватив шотландок, кромвелевцы «всего лишь» отрезали или выжигали им груди — чтобы не рожали новых мстителей. А вот в военном деле Кромвель опять показал себя не блестяще, потерпел ряд поражений. Из-за этого планы «блицкрига» сорвались, и война приняла затяжной характер. Зимой обе стороны несли куда большие потери не от боев, а от холодов и болезней. Перелом обеспечил Ламберт. Одержал победы под Гамильтоном и Инвенкейтингом. Лесли попытался прорваться на юг, в Англию, но корпуса Кромвеля, Ламберта и Харрисона соединились, вынудили противника дать сражение и окончательно разгромили при Ворчестере. Шотландцы вступили в переговоры и покорились. Карл II бежал во Францию. Его приближенные и военачальники, попавшие в руки врагов, были повешены. Франция же скатывалась в хаос. Пользуясь общим раздраем, снова принялся качать права Парижский парламент. Требовал «свобод», удаления Мазарини, расследования «злоупотреблений». На сторону парламента переметнулись Гастон Орлеанский и Гонди, понадеявшись таким способом добиться большего, чем от королевы. Гонди стал настоящим хозяином Парижа — он содержал целую свору куплетистов, готовых опорочить любого, завел штат платных подстрекателей, способных в любой момент поднять сотни воров и грабителей из городских трущоб. А парламент, получив высокопоставленных лидеров, в 1651 г. вообще сорвался с цепи. И учинил переворот. Провозгласил Гастона наместником престола и главнокомандующим, войскам предписывалось повиноваться только ему. Чтобы завоевать симпатии дворян, Гастон и Гонди потребовали освобождения Конде, Конти и Лонгвилля (арестованных при их активном участии). А чтобы королева не сбежала из-под контроля, как в прошлый раз, мятежники блокировали Пале-Рояль. Анна с сыном и кардиналом и впрямь тайно готовились к отъезду, но удрать успел только Мазарини. Королеве и Людовику пришлось пережить жуткие часы — чернь ворвалась во дворец проверить, на месте ли монарх. Короля, уже одетого для бегства, уложили в постель под одеяло, объявили, что он спит, и простолюдины с великим почтением долгой вереницей шли мимо на цыпочках, любуясь на «почивающего» юношу. А тем временем у дворца шел митинг и народ орал, что Анну надо бы отвезти на Гревскую площадь и оттяпать голову. Но лидеры сумели удержать толпу от крайностей. Для них было выгоднее сохранить королеву живой, но полностью зависимой от себя. И в ходе переговоров ей пришлось соглашаться на все требования. Впрочем, она считала себя вправе обещать что угодно — Людовику скоро исполнялось 14, а после совершеннолетия он вовсе не обязан был соблюдать договоренности матери. А сбежавший Мазарини заехал в загородный замок, где содержались арестованные принцы, сам освободил их и не преминул извиниться, свалив их заключение на Гастона и Гонди. После чего кардинал обосновался в замке Брюле и установил связь с королевой, надеясь на скорое изменение ситуации. Его прогнозы вполне оправдались. Прибытие в столицу Конде, Конти и Лонгвилля легкомысленные парижане приветствовали столь же бурным восторгом, как и их арест. Но все немедленно перессорились — принцы, дворяне, парламент. Конде был возмущен тем, что пост главнокомандующего достался Гастону, Гонди напоминал парижанам, как Конде их подавлял. А королева играла на этом и по подсказкам Мазарини лавировала между группировками. Смуты охватили в это время и «благополучную» Голландию. Здесь усилилось противостояние между оранжистами и олигархами. Конфликт усугубился отношением к событиям в Англии. Оранжисты поддерживали Карла II и роялистов — для дворян это было вопросом чести. А олигархи делали ставку на индепендентов. Сочли, что власть радикалов усугубит британский развал. И сперва это было действительно так, чем и пользовались голландцы, беспардонно вытесняя англичан с рынков, прижимая в колониях, захватывая их корабли. Но и внутри Голландии политические ссоры дошли до того, что штатгальтер Вильгельм II Оранский предпринял попытку вооруженного переворота. Имел частный успех, но народ, которому драки в верхах были безразличны, его не поддержал. А работодатели - олигархи запугали зависимые от них массы «диктатурой», и Вильгельму пришлось идти на компромисс с тузами и банкирами. Хотя как раз их всевластие было для простонародья сущим бедствием. Из-за мизерной зарплаты и роста цен люди не выдерживали, и в 1651 г. произошли восстания мануфактурных рабочих в Бриле и Мидельбурге. Ну а в Англии междоусобицы завершились, и Кромвель усиливал собственную власть. Своего зятя Флитвуда он поставил наместником Ирландии, а близкого ему Монка — Шотландии. «Охвостье» парламента послушно принимало любые предложения диктатора. Например, закон о смертной казни всем ирландцам, причастным к восстанию (и казнили 100 тыс.). Был принят и «Закон о богохульстве», по которому вводились преследования инакомыслящих, ничуть не уступающие инквизиции. Правда, клика Кромвеля, дорвавшись до управления страной, примеров моральной чистоты отнюдь не подавала, а ударилась в откровенный разгул обогащения. Сам диктатор нахапал себе имения, приносившие годовой доход 7 тыс. фунтов стерлингов. Разворачивались невиданные по размаху спекуляции вокруг конфискованных земель и имущества, и юристы сколачивали целые состояния, обосновывая права на спорные приобретения, обеляя вымогателей и грабителей. Но и с беспределом голландских хищников новые хозяева Англии мириться не собирались. Сначала Кромвель предложил Генеральным Штатам заключить союз, что нидерландским олигархам не понравилось. Ведь это значило отказаться от идеи мировой монополии, ограничить притязания в отношении британских колоний. И союз отвергли. В ответ Кромвель издал «Навигационный акт», по которому в Британию разрешался ввоз товаров только на английских судах или на судах стран - производителей. А это ущемляло интересы голландцев — они-то были в основном не производителями, а посредниками. Олигархи возмутились, потребовали отмены акта. А когда Кромвель отказал, объявили Англии войну. Голландцы при этом были уверены в явном превосходстве своего флота. И действительно, их эскадры под командованием адмирала Тромпа в лобовых сражениях начали громить англичан. Но и в Британии нашлись отличные флотоводцы — Блейк, Монк, которые в полной мере оценили уязвимые места Нидерландов. «Морская империя» жила на привозных товарах и сырье, богатела за счет колоний и перепродажи чужих изделий. То есть имела огромные коммуникации. И отряды английских рейдеров и корсаров ринулись захватывать и уничтожать суда противника, разбросанные по океанским трассам. Вдобавок Монк применил другую тактику. Стаи мелких кораблей и лодок, базирующиеся по разным портам и бухтам английского побережья, начали перехватывать вражеские суда в Ла-Манше и Северном море. И таким образом установили блокаду нидерландских берегов... Пока по морям гремели пушки и шли ко дну нидерландские и английские парусники, во Франции противостояние вступило в новую фазу. Анна Австрийская, подготовив соответствующую почву, устроила торжественное празднование совершеннолетия короля — тем самым автоматически завершилось «наместничество» Гастона. А скандалист Конде вообще не явился на церемонию. Королева этим немедленно воспользовалась и объявила, что он нанес оскорбление королю. При такой постановке вопроса ее поддержали многие дворяне, примкнули враги Конде. Он обиделся, уехал на юг в свою крепость Мострон, завязал переговоры с Испанией и Кромвелем и стал собирать войска против Людовика и его союзников. Правда, стекался всякий сброд — мятежные дворяне, крестьяне, дезертиры. Но на сторону Конде перешли 4 полка Маршена, державшие фронт в Каталонии, многие города, а испанцы прислали деньги и боеприпасы. Тем, кто уже считал себя властителями Франции: Гастону, Гонди, Конти, Парижскому парламенту во главе с Брусселем, пришлось признать Конде мятежником — он же вы¬ступал и против них. И тогда король вдруг выразил готовность самому возглавить подавление бунта. «Правителей» это нисколько не обеспокоило, и сами они отнюдь не поспешили присоединиться к Людовику и менять столичные развлечения на походную жизнь. Хотя король действовал по плану, разработанному вместе с Мазарини. И целью его было наконец-то выбраться из-под опеки парижских лидеров, чтобы раздавить не только Конде, но и их. Людовик назначил сбор войск в Пуатье. Следом за ним туда выехала Анна Австрийская. И весь двор. Такому «постепенному» бегству легкомысленная столица не придала значения. Солдат у короля было всего 4 тыс. Но Людовик с матерью сочли, что важнее разделаться с внутренними врагами, и начали снимать части с внешних фронтов. С севера вызвали д’Аркура с 3 тыс. бойцов — хотя испанцы из-за этого захватили Дюнкерк. Полки Омона и Лаферте-Сентерра направили против мятежной армии Маршена, и она была разгромлена— хотя из-за этого пришлось сдать испанцам Каталонию. На сторону короля перешел герцог Буйонн, прибыл со своими частями Тюренн — потому что всегда был соперником Конде. Ну а Мазарини купил у курфюрста Бранденбурга и рейнских князей, как он писал, «старые полки, шведы и гессенцы, лучшие, но очень дорогие», и явился с 8 тыс. солдат. Заносчивый Конде пытался действовать нахрапом, перешел в наступление. Захватил Сент, Тайбур, Тонне-Шаранте, осадил Коньяк и Ангулем. Но Людовик с миру по нитке уже собрал солидные силы, назначил Тюренна главнокомандующим. Натиск противника отразили и стали брать реванш. Королевская армия подступила к мятежному Анжеру, и здешний епископ сумел договориться о сдаче на единственном условии — чтобы победители грабили не город, а только предместья. Потому что обойтись вообще без грабежей было никак нельзя. Ни наемникам, ни своим же французским солдатам такая победа очень не понравилась бы. Людовик двинулся на Орлеан. Но там возглавила оборону дочка Гастона, создавшая себе штаб из трех буйных графинь, «женщин-маршалов» де Монбазон, де Шатильон и де Фьеси. Они выдвинули лозунг, что если во Франции не хватает «настоящих мужчин», на их место найдутся достойные женщины. И обстановка в Орлеане напоминала весьма причудливую фантасмагорию. Предводительницы создали свою ставку вроде «амазоночьего» лесбийского царства. Но и «настоящих мужчин» из офицеров и со Тэги: xvii, богдан, в.шамбаров, варварской, европы, европы., история, история., книги, книги,, культура, московская, переяславская, посполитая, правда, проза,, рада, речь, россии, россии., руси, русь, стихи, хмельницкий ДАЛЕКО НА ВОСТОКЕ2014-05-17 22:35:37+ развернуть текст сохранённая копия Когда мы говорим о царях-реформаторах, то в первую очередь подразумеваем, конечно же, Петра. Но если рассмотреть факты, то оказывается, что реформы Алексея Михайловича по своим масштабам ничуть не уступали петровским. Напротив, превосходили их. Только проводились они без крутых «перестроек», без ломки национальных традиций. Например, промышленная революция, начавшаяся при Михаиле Федоровиче, особенно бурно развернулась как раз в правление его сына. Стекольных заводов стало уже не один, а два — кроме Духанинского, организованного итальянцами, возник казенный Измайловский, причем иностранцы отмечали, что он изготовлял «довольно чистое стекло». Таким же путем появились две бумажных фабрики. Первую построили на Пахре немцы, им в помощь были выделены русские мастера, освоили их технологии, а потом на Яузе была создана казенная фабрика. В Москве стал действовать и часовой завод. По всей Златоглавой Руси во множестве строились винокуренные заводы, частные и казенные кожевенные, суконные, полотняные мануфактуры. В отличие от Франции или Испании, занятия промыслами и торговлей у нас не считались зазорными для высших сословий. И предприятия создавали не только купцы, но и зажиточные дворяне, бояре, монастыри, даже царь и царица. Врач Коллинз описывал, как в 7 верстах от Москвы были построены «красивые дома» для обработки пеньки и льна, «которые находятся в большом порядке, очень обширны и будут доставлять работу всем бедным в государстве... Царица будет заведовать женщинами в этом заведении для своих польз и выгод» (всего же при Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче возникло более 60 «дворцовых» мануфактур). Металлургические заводы, построенные в Туле Марселисом и Виниусом, приносили огромную выгоду как владельцам, так и государству — по договору казне отчислялась часть продукции. И компания получила разрешение на строительство новых предприятий. Хотя лицензии иностранцам давались не навечно, а на 10-15 лет с возможностью последующего пересмотра. И, в противоположность будущим методам Петра, Алексей Михайлович строго ограждал интересы своих подданных. Голландцам разрешалось нанимать работников только «по доброте, а не в неволю», «тесноты и обид никому не чинити и промыслов ни у кого не отнимати». И вслед за Тульскими вступили в строй «железоделательные» заводы под Вологдой, на Ваге, Шексне, в Костроме, под Каширой. Занимались этим и русские. Активным промышленником стал боярин Морозов. В подмосковном селе Павловском он построил металлургический завод, использовавший передовую «вододелающую» технику. В своих имениях Морозов организовывал винокуренные, поташные заводы. Крупные железоделательные и другие предприятия строили в своих вотчинах Милославские, Одоевские, Строгановы. И Россия в XVII в. торговала отнюдь не одними лишь мехами, воском да пенькой. Она поставляла на экспорт пушки! До 800 орудий в год! Вот вам и «отсталая» Русь. А куда поставляла? Да в ту же «передовую» Францию, где своего производства еще в помине не было. Хотя перепродажей занимались голландцы и, может быть, пушки шли на Запад под маркой «голландских». Разворачивались и культурные реформы. Россия стала центром притяжения греческого, ближневосточного, украинского православного духовенства. Под их влиянием развивалось богословие, в Москве были изданы «Кириллова книга», «Книга о вере», русское издание «Малого Катехизиса» Могилы. Из Киева были приглашены ученые монахи Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский «для риторического учения». Федор Ртищев при поддержке государя основал на Киевской дороге специальный Андреевский монастырь, где 30 образованных монахов с Украины под руководством Епифания должны были учить всех желающих греческому языку, грамматике, риторике, философии, заниматься сверкой богослужебных книг. А при Заиконоспасском монастыре была организована государственная школа для обучения подьячих — первое специализированное учебное заведение для подготовки чиновников. В Москве открылась вторая типография — «греческого языка», при ней была создана центральная столичная библиотека. Правда, эти процессы вызвали и побочный эффект. Российская и греческая обрядность, как уже было сказано, отличалась. Поэтому в государственных и церковных кругах возникли две партии — «грекофилов» и «грекофобов». Причем обе опирались на одну и ту же формулу: «Москва — третий Рим». Только подходили к ней с разных позиций. Первая исходила из того, что если Русь действительно хочет стать «третьим Римом», всемирным центром и покровительницей православия, то и обряды надо сближать с теми, которые приняты в других странах. Иначе даже украинцы и белорусы, перейдя в подданство царя, очутились бы в положении «иноверцев». К «грекофилам» относились Никон, Вонифатьев, Ртищев. Вторая группировка обосновывала свои взгляды тем, что первый Рим и второй, Константинополь, пали, допустив «повреждения» веры, а третий стоит, поскольку сохранил чистоту христианства. А греки, мол, уже наказанные за свою «ересь», несут ее теперь на Русь. Доходило до требований вообще перекрещивать греков и украинцев, не признавать их православие истинным. К этой партии принадлежали Неронов, Даниил, Аввакум. Хотя с политической точки зрения данный путь вел к национальному и культурному изоляционизму, что для могучей России, выходящей на мировую арену, никак не подходило. Да и патриотизм сторонников «неповрежденной старины» не стоит преувеличивать. В основном это были крайние фанатики. Аввакум сам вспоминал, как по собственному разумению дополнял епитимью прихожанкам, каявшимся во грехах, — порол их плетью. В других случаях тоже частенько утверждал христианскую мораль через рукоприкладство. И в упоминавшемся эпизоде со скоморохами, и с женой и домочадицей Фотиньей, которых избил за то, что они поругались. Стоит ли удивляться, что такой священник не мог прижиться нигде? Дважды его изгоняли крестьяне, а когда указанием из Москвы он был назначен в Юрьевец-Поволжский, то и там своими методами настроил против себя прихожан. Они собирались крепко проучить его — спасибо воеводе, собрал пушкарей и отбил протопопа. После чего он в третий раз явился жаловаться в столицу и по протекции Неронова был назначен в Казанский собор. Споры между «грекофилами» и «грекофобами» сперва разгорелись по вопросу о «единогласии». Службы в храмах были долгими, каждый день отмечались праздники нескольких святых, добавлялись требы и молебны, заказанные прихожанами. А народ тогда ходил в церковь регулярно. И для экономии времени в практику внедрилось многогласие. Священники и дьяконы вели по нескольку служб одновременно и читали побыстрее — прихожане вменяли в заслугу священнику, если он мог прочесть несколько молитв, не переводя дух. Греческое и украинское духовенство критиковало такой порядок, указывало, что это выхолащивает саму суть церковных служб, делает их формальностью. И царский духовник Вонифатьев в подчиненных ему храмах ввел единогласие. А, кроме того, добавил к литургии проповедь, что практиковалось в греческой церкви, а в русской — еще нет. У многих нововведения вызвали недовольство. Некоторые предлагали компромисс «умеренного многогласия» — вести несколько служб, но чтобы они не мешали друг другу. Патриарх Иосиф созвал церковный собор, и было решено восстановить прежний порядок богослужения. Однако Вонифатьев не смирился, обратился с апелляцией к патриарху Константинопольскому, который высказался за единогласие. Его мнение стало решающим, и был созван новый собор, постановивший «по церквям петь в один голос». Пока в Москве кипели эти споры, помаленьку обживались уже и самые восточные окраины России. Экспедиция Шелковникова, оставив в Охотском острожке несколько человек, двинулась обратно в Якутск. Как и экспедиция Галкина, обследовавшая р. Шилку. А 12 землепроходцев во главе с Дежневым обустраивались в Анадырском острожке. С местными жителями отношения наладились, некоторые русские даже взяли юкагирок в жены. И отметим, не в «походные жены» — позже, когда представилась возможность, их крестили и закрепили браки церковным венчанием. Но о том, что Дежнев дошел до Анадыри, в других местах еще не знали, и в 1649 г. туда же отправились с Колымы еще два отряда. Стадухин и Бугор отчалили морем. Этим летом погодные условия были хуже, они уткнулись в ледяные поля. Один из кочей разбило бурей. Совершили несколько высадок на берег, где произошли вооруженные столкновения с чукчами, и эскадра вернулась на Колыму. А казак Семен Мотора с группой «охочих людей» пробовал добраться на Анадырь сухим путем, через Анюй, но заплутал в горах и тоже возвратился. По Лене уже вовсю строились крестьянские деревни. Те же артели промышленников, приезжавших в Сибирь добывать пушнину, замечали, что продовольствие, особенно привозной хлеб, стоит тут дорого. А значит, и выращивать его было почти так же выгодно, как охотиться на соболей. И куда более надежно — на охоте еще то ли повезет, то ли прогоришь, зря потратив 20—40 руб. на снаряжение. Правительство поощряло переселенчество, чтобы создать в Сибири собственную продовольственную базу. «Вольные люди», желающие переехать на Восток, получали 25 руб. от казны, но от земских властей, а на месте им для обзаведения хозяйством предоставляли ссуды, семенное зерно, корову, лошадей. Монастыри и богатые предприниматели привлекали крестьян в свои владения дополнительными льготами. Крепостного права в Сибири не было, земля считалась «государевой» и давали ее «по подати» — бери, сколько можешь обработать, но выполняй государевы повинности и сдавай «пятый сноп» от урожая в казну. Устройством поселений часто занимались «слободчики» из деловитых крестьян. Выбирали места для деревень, подавали челобитную уездному воеводе, и он присылал чиновника для отмежевания земли. Правительство доверяло слободчикам управление деревнями, и если не было жалоб на нарушение законов, в их дела не вмешивалось. Одним из них стал Ерофей Хабаров. Устюжский крестьянин, он в 1628 г. поехал в Мангазею в надежде разбогатеть на пушном промысле. Не получилось. Но через несколько лет он снова ушел в Сибирь, обосновался у устья р. Киренги, нанял работников, в 1640-х у него уже было 26 десятин пашни, собственные кузницы, мельницы, соляные варницы, он занялся торговлей, извозом, ростовщичеством. В 1649 г. в Якутск прибыл из Москвы новый воевода Дмитрий Францбеков. Точнее — Ференцбах, он был из ливонских немцев, служил в Посольском приказе и в 1630-х стал первым русским резидентом (постоянным послом) в Швеции. Прижился в нашей стране, «обрусел», перейдя в православие. Он был энергичным и инициативным администратором, и к нему-то и обратился Хабаров с проектом освоения Приамурья. Увы, Францбеков оказался еще и энергичным «махинатором». Впрочем, он ведь был назначен еще правительством Морозова, вот и привез в Якутию те же методы хищничества. Хабарова он поддержал, но предприятию был придан частный характер. Воевода вошел в долю с Хабаровым и под видом личных средств вложил казенные, задержав жалованье служилым. Кроме того, снабдил экспедицию хлебом, который попросту отобрал у приказчиков купца Гусельникова. Хабаров сформировал отряд в 70 человек и выступил на Амур. Поднявшись по Лене, заложил г. Олекминск, потом двинулся по Олекме, перебрался на р. Урку и достиг Амура, где основал Даурский городок. А на Колыме в 1650 г. казак Мотора получил полномочия быть официальным приказчиком на Анадыри и предпринял второй поход через горы. Его догнала и присоединилась группа Стадухина и Бугра, решивших вместо нового плавания попробовать пеший вариант. Вместе стало 39 человек, и дошли благополучно — этот путь оказался намного удобнее и безопаснее морского. Обнаружили острожек Дежнева, однако отношения сразу испортились. Стадухин был человеком властолюбивым, жестким. Напал на поселения уже объясаченных юкагиров и пограбил их, нарушив наладившиеся контакты. Возник и спор за власть. Дежнев признал Мотору начальником, но Стадухин, будучи пятидесятником, подчиняться рядовому казаку не желал, да и к Дежневу, бывшему подчиненному, относился свысока. Встал отдельным лагерем. Его люди схватили вдруг Мотору, и Стадухин угрожал ему расправой, требуя, чтобы тот письменно отрекся от своих прав начальника. Мотора для вида подписал требуемую бумагу, но, улучив момент, убежал к Дежневу и стал переманивать к себе казаков из лагеря Стадухина. Едва не дошло до войны. И Дежнев с Моторой, чтобы избежать междоусобицы, решили со своими сторонниками уйти на р. Пенжину. Ан не получилось. Сбились с пути, проплутали три недели и вынуждены были вернуться. А в это время из-за бесчинств и притеснений Стадухина восстали юкагиры, убили 9 сборщиков ясака. И обоим отрядам пришлось объединить силы. Вместе предприняли поход на «острожек», где укрепились оноулы. При штурме погибли 4 казака, нескольких ранило, но острожек захватили и юкагиров замирили, взяв у них вождя в аманаты. И все-таки даже и после совместных боев противоречия между отрядами не сгладились. Опять жили разными лагерями. К тому же люди Дежнева и Моторы из-за неудачного похода на Пенжину и последующей войны не смогли заготовить достаточно припасов, зима стала для них голодной. Хорошо кормили только аманата, отдавая ему пойманную рыбу, — восстановить добрые отношения с местными было важнее. Стадухин помочь и не подумал. Мало того, когда несколько казаков во главе с Захаровым отправились по окрестностям охотиться и выменивать, у юкагиров продовольствие, пятидесятник со своими подчиненными напал на них, избил и отобрал все, что им удалось добыть. И тут уж даже самые миролюбивые взялись за топоры и пищали. Ситуация была на грани кровопролития. Но действия Стадухина вызвали возмущение в его собственном лагере. Бугор со своей пиратской ватагой перешел к Моторе и Дежневу. Претендент на лидерство остался в меньшинстве и вынужден был уступить — удалиться прочь. Стадухинцы ушли на р. Пенжину. Правда, закрепиться там не смогли, против них вооружились коряки, начались нападения. И группа двинулась дальше, на р. Гижигу. Здесь построила суда, вышла в Охотское море и добралась до Толуйской губы, где соорудила острожек. Полярное мореходство в этот период достигло расцвета. Где-то около 1650 г. сын боярской Василий Власьев и целовальник Кирилл Колкин предприняли плавание на Чукотку, установили контакты с «чухоцкими мужиками». Голландский географ Витсен сообщал, что русские многократно плавали от Мангазеи вокруг Таймыра и далее до Лены. Морское сообщение между Леной и Колымой стало регулярным — садись на попутное судно и плыви. И исследователь М.И. Белов насчитал за 50 лет 177 одиночных и групповых плаваний в Ледовитом океане у берегов Сибири — но это только те плавания, которые зафиксировались в дошедших до нас документах. А обычные «каботажные» рейсы, когда не случилось ничего особенного, никто не считал нужным описывать. В Якутске же назрело некое подобие «соляного бунта». Юрий Селиверстов собрал 15 человек для нового похода на Анадырь. Подал челобитную Францбекову, и тот опять снарядил экспедицию как бы частную. Но под видом личных средств дал «в долг» казенные 3 тыс. руб. Тем самым опустошив казначейство и оставив служилых без жалованья. Народ возмутился и выразил это своеобразным способом. Некий Никита Малахов стал всем рассказывать, будто во сне ему явился св. Алексий, Божий человек, и велел не пускать Францбекова в церковь, «пока не прекратит воровства». И в день св. Алексия прихожане дружно зашикали на воеводу и прогнали из храма. Он, понятно, осерчал, быстро докопался, откуда ветер дует, и арестовал Никиту. Но тот прилюдно «обличил неправды» воеводы, жалоба пошла в Москву. А в столице купец Василий Гусельников уже получил письмо от своих приказчиков, которых обобрал воевода. И обратился непосредственно к царю. Поднялся скандал. Даже шведский резидент Родес сообщал в Стокгольм о ходивших слухах, что Францбеков «ограбил всю Сибирь» и сбежал в Китай. Кстати, Родес доносил и о том, что русские достигли земель, близких к Америке. Ни от Дежнева, ни от Стадухина еще никто не возвращался, но в Москве об этом откуда-то узнали. Вероятно, информация распространялась по цепочке сибирскими племенами и дошла до воевод. А вот насчет побега в Китай Родес ошибся. Францбекова сняли, было назначено расследование, с него взыскали огромную сумму, конфисковали имущество, и карьера казнокрада на сем кончилась. Ну а пока в Якутске и Москве разыгрывалась эта история, в дальние края отправлялись новые отряды. В 1651 г. Иван Баранов с группой «охочих людей» прошел с Колымы на Гижигу, к Охотскому морю. Есть сведения, что примерно в это время десятник Иван Меркурьев Рубец достиг Камчатки. А по следам Хабарова пошли 27 человек во главе с Иваном Нагибой. Но с хабаровцами они каким-то образом разминулись. Построили судно и совершили сквозное плавание по Амуру, причем с непрерывными боями — местные жители встречали враждебно. Из устья реки вышли в море, но судно было раздавлено льдами у Шантарских островов. Экспедиции удалось спастись, и она сухим путем вернулась в Якутск, собрав большой ясак у тунгусов. Впрочем, ясак был неудивительным — современников удивило другое. Что отряд после всех передряг сумел вернуться в полном составе, не потеряв ни одного человека. А Хабаров из Даурского городка совершал плавания по Амуру, ставил острожки, приводил в подданство здешних жителей. Мужик он был крутой, силу применял без раздумий, жестоко подавляя попытки сопротивления. Когда взбунтовалась и попыталась бежать группа казаков, с ними тоже расправился безжалостно. Но на Амуре русским пришлось столкнуться с куда более грозным противником, чем сибирские племена. С империей Цин. Маньчжуры разворачивали экспансию в разных направлениях, в том числе и на север. Обложили данью приамурские народы, а подчинившуюся часть монголов Абахай нацелил в набеги на Забайкалье, чтобы покорить бурят и тунгусов. Появление у своих границ землепроходцев Пекин воспринял крайне враждебно. Указами императора были категорически запрещены любые контакты с русскими. А на Амур в 1652 г. был отправлен корпус в 1 тыс. солдат с ружьями и легкими пушками. У Хабарова к этому моменту собралось до 200 служилых и «охочих людей». Но, как писали китайцы, в лице казаков они встретили бойцов «храбрых, как тигры, и искусных в стрельбе». Корпус был разгромлен наголову. В 1653 г Хабарова сменил на Амуре отряд Онисима Степанова, а Ерофей Павлович вернулся в Якутск, составив «чертеж реке Амуру». Послать на север крупные силы маньчжуры пока не могли, их отвлекала борьба в Южном Китае. Поэтому Абахай принял другое решение — лишить русских продовольственной базы и потенциальных данников. Тем более что победы Хабарова над маньчжурами приамурские жители оценили по-своему и стали явно склоняться «под государеву руку». И цинские отряды устроили массовую насильственную депортация дауров и дючеров — их переселяли на р. Сунгари. Вот таким образом Даурия осталась без дауров. Развитое земледельческое хозяйство Приамурья было разрушено. Но для империи Цин результат получился далеким от ожидаемого —- можно даже сказать, противоположным. Земель, пригодных для пашни, в Сибири было мало, они очень ценились. А в Приамурье, выходит, освободились. И сюда пошло переселение русских крестьян и казаков. Россия закреплялась и в Забайкалье. Петр Бекетов, 20 лет назад основавший Якутск, в 1653 г. возглавил поход в эти края и заложил еще несколько городов: Иргенский острог, Шилкинский острог (Нерчинск). Ему пришлось легче, чем Хабарову, поскольку здешние буряты встретили русских дружески и приветствовали строительство — крепости и для них обеспечивали защиту от вылазок маньчжуров и их монгольских союзников. Проблема защиты тех, кто согласился на подданство, встала перед казаками и в Анадырском крае. На объясаченных юкагиров, ходынцев и оноулов периодически совершали набеги чукчи, коряки, да и другие юкагирские племена. Очередное нападение совершил вождь Мекерка, пограбил стойбища и захватил пленных, обратив их в рабство. Ходынцы и оноулы обратились к русским. И был предпринят поход на обидчиков. Их разгромили и разогнали, вернув награбленное и освободив невольников. Но в бою 3 русских были ранены и погиб Мотора. За старшего в Анадырском остроге снова остался Дежнёв. Прикинув, что пушнины и моржовой кости добыто уже много, казаки хотели строить корабль для возвращения на Колыму. Но, расспросив местных жителей, узнали, что тут нет надежных материалов для судовых снастей, а плавания в здешних водах опасны. Тогда сухим путем, налегке, отправили казака Данилу Филиппова с проводниками-юкагирами. Оставшиеся землепроходцы в 1653 г. предприняли экспедицию по берегам Анадырского залива, открыли большие лежбища моржей, охотились на них. Пришлось и воевать. Юкагиры-чуванцы заключили союз с коряками, нападали на дружественные племена. Первый поход организовали на чуванцев, они сопротивлялись отчаянно, в схватке полегло 5 русских, 3 получили ранения. Но противника одолели и объясачили. Позже ходили и на коряков. В бою был ранен Дежнев, тем не менее снова победили. И как раз в этом столкновении у коряков «отгромили» пленницу, «якутскую бабу» — жену Федота Попова. Единственную уцелевшую из экипажа корабля, унесенного на Камчатку, и поведавшую о судьбе своих спутников. А посланец Дежнева Филиппов тем временем добрался до Колымы, на попутном коче доехал до Лены и в 1654 г. прибыл в Якутск. Привез пуд моржовой кости в качестве образца и челобитные, в которых описывалось плавание через Берингов пролив, сделанные открытия, рассказывалось о природе Анадырского края, населяющих его народах, прилагались карты. Дежнев докладывал, что казаки обносились, много претерпели в тяжелых трудах, боях и лишениях. Просил выплатить жалованье и прислать на Анадырь нового приказчика ему на смену. Воевода Михаил Лодыженский, назначенный вместо Францбекова, счел полученные сведения крайне важными. И Филиппова, приложив собственное донесение, сразу же отправил в Москву. В столице высоко оценили информацию землепроходцев. Плаванием и открытиями Дежнева заинтересовался сам царь, лично принял, расспрашивал и наградил гонца, а Сибирский приказ послал в Якутск указание развивать дело на Анадыри. Свершения Хабарова в Москве тоже заслужили высокую оценку. Из крестьян он был пожалован в дети боярские. РОССИЯ ГОТОВИТСЯ В исторической литературе можно встретить утверждения, что Москва вела себя нерешительно, слишком долго тянула с решением о принятии Украины. При этом забывается или игнорируется, что шаг-то был нешуточный, и прежде следовало подготовить вооруженные силы. Что же они представляли в середине XVII в.? Русская армия отчасти уже перешла на регулярную основу, а отчасти еще организовывалась по старинке. Дворяне и дети боярские (мелкопоместные дворяне) составляли поместную конницу. Они получали в походах жалованье, наделялись поместьями, но не в вечное владение, как вотчинники-бояре, а только на время службы (после смерти дворянина часть его имения могли оставить вдове и подрастающим детям). По призыву они должны были явиться «конно, людно и оружно» и привести вооруженных слуг — 1 пешего и 1 конного со 100 четвертей пашни. В Москве раз в 2—3 года проводились смотры дворянской конницы и переверстка поместий. Часть дворян разных городов поочередно отряжалась в столицу и жила тут по 3 года, это были «жильцы». Они, как и московские дворяне, пользовались преимуществом перед «городовыми», жалование получали выше, но эти категории составляли «корпус быстрого реагирования», всегда находились под рукой царя для выполнения его распоряжений. «Старые» виды пехоты составляли стрельцы и служилые казаки. Московские стрельцы были отборными воинами, гвардией царя. Они объединялись в приказы — воинские части по 500 чел., командиром был стрелецкий голова. Приказы подразделялись на сотни, полусотни и десятки под командованием сотников, пятидесятников и десятников. От казны они получали красочную яркую форму — долгополые кафтаны, шапки, сапоги. Цвет формы у разных приказов отличался: у одних зеленая, у других малиновая, у третьих кирпичная, желтая, голубая. Стрельцы обучались передовой для того времени линейной тактике боя, вооружались мушкетами, саблями и бердышами (которые использовались и в качестве подставки при стрельбе). В походах им выделялись лошади, слуги для заботы о бытовых удобствах и по 1 телеге на 10 бойцов. Городовые стрельцы несли службу в важнейших крепостях, форма и жалованье у них были поскромнее, чем у московских. Служилые казаки, как уже отмечалось, были иррегулярной пехотой, вербуемой из вольных людей. Командный состав у них не выбирался, а назначался — атаманы (командиры отряда в 500 человек), сотники, пятидесятники. Стрельцы и казаки получали землю для личного хозяйства, в свободное время могли заниматься ремеслами, торговлей, освобождаясь от налогов и получая ряд других льгот. Полки «нового строя» были солдатскими, рейтарскими и драгунскими. Солдатский и драгунский полки состояли из 1600 бойцов, делились на 8 рот. 2/3 солдат были мушкетерами, а 1/3 — пикинерами, длинными пиками защищали стрелков от атак вражеской конницы. Драгуны являлись легкой кавалерией, могли вести бой в пешем строю, носили облегченные кирасы и вооружались карабином, пистолетами и палашом. Рейтары были тяжелой конницей, их вооружение составляли латы, карабин, 2 пистолета и палаш или шпага. Полк насчитывал 2 тыс. всадников и делился на 12 рот. Но казарменной системы еще не было. Полки «нового строя» размещались на границах, солдатские на шведской, кавалерийские — на татарской, получали землю и жили на правах военных поселенцев, деревнями и слободами. Не платили податей, получали жалованье и одновременно с крестьянским трудом проходили военное обучение и несли пограничную службу. Уже существовали звания — полковники, полуполковники, майоры, ротмистры, капитаны, поручики, прапорщики. И служили они не с поместий, а на жалованье — так, оклад капитана солдатских полков составлял 8 руб. в месяц, поручика — 5, кроме того каждому полагались перед началом кампании подъемные и по полтине «на шубу». В походы привлекались отряды донских казаков, татар, башкир, ногаев. А на большую войну призывались посошные и даточные люди, по столько-то крестьян с определенного количества дворов. Даточных призывали в строй, посошных использовали в обозах, при постройке укреплений, после войны тех и других распускали по домам. (Между прочим, только служилые, от солдата до боярина, при обращении к царю употребляли форму «мы, холопи твои», что вовсе не было самоуничижением, а выражало реальные отношения сторон, ведь служилые действительно находились в зависимости от царя, принесли ему присягу и были людьми «подневольными». Но другие сословия так не обращались. Священники и монахи писали «мы, богомольцы твои», а крестьяне, посадские, купцы — «мы, сироты твои»). Термин «полк» был неоднозначным. Он обозначал и корпуса. Передовой полк был авангардом, сторожевой — арьергардом. Во главе полков назначались воеводы и их «товарищи» (заместители). А воевода Большого полка являлся главнокомандующим. При нем формировался штаб, включавший «у большого знамени воеводу», судью, «посыльных воевод» (адъютантов), «у ертаула воеводу» (начальника разведки), «у большого полкового наряда и зелейной и свинцовой казны воеводу» (начальника артиллерии и обоза), а также штабных работников — «завоеводчиков», «есаулов», «сторожеставцев», «обозных», «заимщиков», нескольких дьяков, подьячих, толмачей-переводчиков. Аптекарский приказ прикомандировывал к штабу «дохтура», нескольких «лекарей» и «костоправов». Уже создавались и первые военные округа на границах, там, где было расквартировано значительное количество войск. И эти округа тоже назывались «полками» (или «разрядами») — Белгородский, Новгородский, Псковский. Правительство уделяло большое внимание передовой военной науке. В 1647 г. в Москве была издана большим для того времени тиражом 1200 экз. книга «Учение и хитрость ратного строя пехотных людей», представлявшая собой полный перевод учебника И. Вольгаузена «Военное искусство пехоты». В 1650 г. перевели с голландского и уставы по обучению рейтарскому строю. Общая численность вооруженных сил достигала 90 — 100 тыс.чел. Но это была еще армия «мирного времени». По росписи 1651 г. в ней насчитывалось 38 тыс. поместной конницы, 8 тыс. московских стрельцов, 21 тыс. казаков, 9 тыс. служилых татар, 3 тыс. иноземцев, 8,5 тыс. драгун. Рейтарский полк имелся только один — 1,5 тыс. человек. Ведь обычно русской коннице приходилось гоняться в степях за крымцами и ногаями, а для этого тяжеловооруженные рейтары были неэффективны. Часть служилых была «ограниченно годной» — могла использоваться только в гарнизонах городов и крепостей для их обороны, полицейской, охранной службы. А битва под Берестечко показала, что Польша еще отнюдь не «сгнила» и способна отмобилизовать большие и сильные армии. И русским предстояли осады многочисленных укрепленных городов, схватки с панцирной шляхетской конницей, с наемной немецкой пехотой. Легкая кавалерия, составлявшая большинство царских войск, для таких действий не годилась. Ясно было и то, что крымский хан при вмешательстве России перекинется на сторону поляков. Политические зигзаги Швеции и недавняя вылазка иранцев показывали, что этих рубежей тоже нельзя ослаблять. А системы защиты против набегов калмыков, ногаев и башкир было даже решено дополнительно усилить. На Урале стала возводиться линия крепостей — Исетский, Усть-Миусский и Комендантский острожки. Северо-западнее создавалась Закамская засечная черта, протянувшаяся от крепости Белый Яр на Волге до Мензелинска на Каме. Эти укрепления заселялись казаками для обороны и сторожевой службы. А для войны с Польшей требовалось формирование новых частей. К концу 1651 г., когда стало ясно, что поляки не смогли полностью усмирить украинцев и что Хмельницкий после поражений не изменил курс на сближение с Россией, Москва начала работу по реорганизации армии. Шведский резидент Родес в ноябре доносил в Стокгольм: «Понемногу и втихомолку совершают всякого рода военные приготовления», а в декабре сообщал: « Все бояре приказали свои уборы и знамена обновить, что вместе с прочим почти похоже на то, когда хотят постепенно готовиться к походу». Вот именно — постепенно. Новые части еще предстояло создать и обучить. Рейтар набирали из дворян и детей боярских, драгун — из крестьян и горожан, стрельцов — из «вольных людей», в солдаты брали всех желающих. Указы царя призывали на службу всяких братьев и племянников дворян и детей боярских, которые «не в службе» и «поместьями не наделены». Обещалось, кроме жалованья, что они будут «писаться по московскому или жилецкому списку», то бишь окажутся выше городовых дворян. Но сопровождалось и угрозой, что если эти родственники в полки не пойдут, «то впредь их служилыми не называть, а быть в землепашцах». У стрельцов было велено брать на службу «племянников, зятьев, приемышей, половинщиков, захребетников», у боярской дворни — братьев и племянников, если они не холопы. Из чего, кстати, видно, как много на Руси было категорий вольных людей — не податных и не служилых. На службу приглашались офицеры-иностранцы, среди которых было много англичан и шотландцев, бежавших от революции. В их числе приехали в нашу страну Вилим Брюс, отец петровского фельдмаршала Брюса и предок поэта Брюсова, и Лермон, предок Лермонтова. Иноземцев в России очень удивляло, что жалованье офицерам царь «всегда уплачивает очень правильно», за западными монархами подобного не водилось. Но и отбор был жестким, каждого экзаменовали, действительно ли он специалист в военном деле. Одних лишь чинов, полученных в закордонных армиях, было недостаточно. Патрик Гордон, перешедший к русским чуть позже, возмущенно вспоминал, как его представили главе Иноземного приказа Милославскому. Тот показал на стоявшее в углу оружие и потребовал показать приемы с мушкетом, копьем, шпагой. Гордон вспылил — дескать, для этого лучше позвать его денщика. На что боярин пожал плечами: хочешь служить — демонстрируй умение, иначе скатертью дорога. Однако правительство вовсе не собиралось делать ставку на иноземцев. Привлечь хороших специалистов — это да. Но не более того. А с помощью этих специалистов началась подготовка русских командных кадров. В Москве было создано 2 особых полка, являвшихся первой в России офицерской школой. Они состояли «из благородных дворян», которые под руководством полковника Бухгофена обучались военному искусству как конницы, так и пехоты. Родес писал своей королеве: «Думаю, что он их теперь так сильно обучил, что среди них мало найдется таких, которые не были бы в состоянии заменить полковника». В это время между речками Кукуй и Яуза возродилась Немецкая слобода. Впервые она возникла при Василии III и красноречиво именовалась «Налейки», поскольку зарубежные специалисты пили куда круче, чем русские. В Смуту слобода исчезла, ее обитатели частью разъехались, частью были изгнаны за связь с поляками. При Михаиле Федоровиче иностранцы жили в самой Москве, но их приток в 1650—1652 гг. сделал насущным вопрос о восстановлении поселения. Окончательный толчок дала бабская ссора. Офицеры, оседавшие в России, часто женились на дочках и служанках западных купцов. Женушки, став «благородными», задирали носы. И в московской протестантской церкви офицерши заспорили, кому занимать более почетные места. Подняли хай, вцепились друг дружке в волосы. А мимо проезжал патриарх Иосиф. Услышал шум, узнал причину, воспринял скандал как наглядное доказательство еретичества и приказал вынести церковь за пределы Москвы. А к ней переместилось и место жительства иноверцев. Бурное развитие отечественной промышленности создало базу для вооружения новых частей. Начальником Пушкарского приказа царь назначил своего доверенного боярина Юрия Долгорукова, и приказ докладывал, что «литых пушек сделать мочно сколько надобно», поскольку производство отлажено, орудий оказывается даже «в лишке», и они продаются «за море повольною ценою». Лучшими мушкетами считались шведские, внедренные при Густаве Адольфе — они были втрое легче старых систем, могли использоваться без подставки, а заряжались с помощью бумажного патрона, что значительно повышало темп стрельбы. Прежде такие ружья закупались за границей. Но теперь Россия сама освоила их производство. Тот же Родес писал весной 1652 г.: «Мушкетов делается все больше и больше, их заготавливается весьма большое количество». Правда, имелись сведения, что ружья были еще несовершенными, при испытаниях их иногда разрывало. Но недостатки устранялись, и вскоре Родес сообщал Христине: «После моего последнего письма посланы в Онегу, против границ вашего королевского величества, 10—12 тыс. мушкетов». На Онегу — потому что развертывание новых солдатских полков происходило на базе старых, стоявших там. В солдаты записывали крестьян Старорусского уезда, 8 тыс. дворов было взято «в службу» в Заонежье. А в Речи Посполитой атмосфера опять накалялась. Белоцерковский договор, как и прошлый, не удовлетворил ни одну из сторон. Казалось бы, для поляков он был выгоднее Зборовского. Но сейм его вообще не утвердил. Шляхта (снова из тех, кто в войну отсиживался по домам или поспешил разъехаться после Берестечковского сражения) кричала, что надо было не заключать мир, а добить бунтовщиков. Хмельницкий тоже исподволь нарушал договор, поддерживал запрещенные ему сношения с Москвой и Стамбулом, в реестр внес не 20, а 40 тыс. казаков. А для массы укр Тэги: анкудинов, богдан, в.шамбаров, варварской, ерофей, интересное, история, история., книги, книги,, культура, московская, посполитая, правда, проза,, речь, россии, россии., россия, руси, русь, стихи, тимофей, украина, хабаров, хмельницкий Сабли и дипломатия.2014-01-31 00:55:49+ развернуть текст сохранённая копия Читай сначала Богдан Хмельницкий. и За веру и волю! Переговоры с Хмельницким стали для Польши лишь ширмой для подготовки к удару. Сейм санкционировал созыв королем посполитого рушенья. Ну а параллельно возник план физически устранить Богдана и протащить на его место более сговорчивого лидера. Для этого подослали шляхтича Смярковского. Однако и контрразведка Хмельницкого не дремала. Когда Смярковский стал организовывать заговор в окружении гетмана, его разоблачили и казнили. Узнав, что этот вариант сорвался, Ян Казимир разослал первый виц (приказ) о созыве ополчения (по закону их требовалось разослать три). Но Вишневецкий еще раньше начал собирать шляхту Русского воеводства (так называлась Западная Украина). Его отряды вторглись на Украину. А гетман Литовский Радзивилл пошел по Белоруссии, отбил у повстанцев Пинск, Туров, Брест, Мозырь, Бобруйск. Тогда и Хмельницкий издал универсал: «Все, кто в Бога верит, чернь и козаки, собирайтеся в козацкие громады». 31 мая 1649 г. он выступил на войну. На этот раз к нему присоединился крымский хан Ислам-Гирей со всей ордой — Тугай-бей вернулся из прошлых походов почти без потерь и с огромной добычей. В июне авангард казаков, Брацлавский полк Данилы Нечая, потрепал у Меджибожа отряды Фирлея и Лянцкоронского. Они отступили к крепости Збараж. Туда же подтянулись части Вишневецкого, Заславского, Корецкого, Остророга. Когда подошел Хмельницкий с ханом и начал атаковать, многие готовы были бежать, но энергичный Вишневецкий удержал шляхту. Поляки построили укрепленный лагерь и изготовились держаться до подхода главных сил. Да вот только дисциплина в Польше оставляла желать лучшего. Посполитое рушенье собиралось вяло. Поэтому Ян Казимир двигался с остановками — в Люблине, в Замостье. Ждал, не подтянется ли шляхта, проигнорировавшая призыв. Хотя под Збаражем положение ухудшалось. Казаки окружили лагерь, возвели вокруг валы выше, чем у поляков, втащили на них пушки и простреливали расположение врага. Потом начали придвигать свои земляные укрепления все ближе к панским. Поляки вынуждены были внутри оборонительного пояса строить еще один. А казаки, привычные к работе, копали неустанно, придвигали вал еще ближе. Полякам приходилось отступать, насыпать новые внутренние кольца, и они стеснились на совсем узком пятачке. У них кончались продукты, поели собак и кошек. В отчаянии слали гонцов к королю — один сумел пробраться, доставил письмо Фирлея о том, что пороха осталось на 6 дней, а еды нет совсем и близка катастрофа. Тогда Ян Казимир пошел к Збаражу с теми силами, что успел собрать. Объявил о низложении Хмельницкого, назначив за его голову 10 тыс. злотых, а сдавшимся обещал милость и назначил казачьим гетманом перебежчика Забуского. Однако Хмельницкий узнал о приближении короля. Оставил под Збаражем пеших казаков и крестьян, а сам с конницей и татарами пошел навстречу и устроил засаду под Зборовом, в оврагах по берегам р. Стрыпа. Долина была болотистой, а недавно прошли сильные дожди и смыли переправы. Дорога превратилась в месиво грязи. Ян Казимир распорядился наладить мосты, но когда 5 августа начал переправляться, и войско разделилось, из густого тумана обрушились казаки и татары. Возникла паника, телеги и пушки вязли в грязи, создавая пробки. Поляки побежали. Король метался со знаменем в руках, хватал под уздцы коней, кричал: «Не покидайте меня, панове, не покидайте отчизны, памятуйте славу предков ваших». Но, как, доносил посол Кунаков: «Королевского войска поляки и короля видев и его королевские слова слыша, на бой против казаков и против татар никто не поехал, и хоронились в возы свои, а иные под возы, в попоны завиваясь. И король де, ходя пеш, тех панят и шляхту из возов и из-под возов порол на бой палашом». Побоище прервала ночь, хотя исход был очевиден. Ян Казимир и сам надумал бежать, однако Оссолинский подсказал иной выход: «Единственное средство спасения — отлучить татар от казаков». Ян Казимир отправил его к хану, и канцлер заключил сепаратный мир, согласившись дать 200 тыс. талеров, внести невыплаченную дань за прошлые годы. Был и секретный пункт, разрешавший хану на обратном пути польские (т.е. украинские) «городы и уезды повоевать». Крушения Польши Ислам-Гирей не желал — ему было выгоднее сохранить у соседей неустойчивое равновесие, чтобы самому выступать арбитром. Он вызвал Хмельницкого и потребовал заключить мир, угрожая при отказе повернуть оружие против казаков. Едва рассвело, битва возобновилась. Сломив остатки сопротивления, казаки пробились к ставке короля, он едва не попал в плен. Но под нажимом Ислам-Гирея уже спешно подписывался договор. Хмельницкий ворвался на коне в ряды атакующих и крикнул: «Згода!», прекратив рубку. По Зборовскому договору реестр казаков увеличивался до 40 тыс., Киевское, Брацлавское и Черниговское воеводства приобрели автономию — все руководящие посты там передавались православным, запрещалось размещение коронных войск, въезд иезуитов и евреев. И казаки говорили: «Отак, ляше, по Случь наше!» Киевскому митрополиту предоставлялось право заседать в сенате, при его участии сейм должен был решить вопрос об унии, восстановлении православных церквей и возврате их собственности. Правда, многим украинцам примирение вылезло боком — татары по пути в Крым разоряли села и местечки, угнав тысячи людей. На Хмельницкого посыпались упреки, пошли слухи, что он сам расплатился таким образом с союзниками. Поляки же издали о кампании две реляции: для рассылки внутри страны и для других государств. В обеих битвы под Збаражем и Зборовом изображались блестящими победами, вынудившими казаков к миру. Но шляхта выразила бурное негодование — особенно та, что в войну отсиживалась по поместьям. Дескать, раз по реляциям победили, то почему согласились на условия, унизительные для «польской чести»? Бушевали и те, чьи поместья располагались на Украине. На сейме стали кричать, что договор недействителен — его, мол, заключил «здрайца» (изменник) Оссолинский. Королю грозили рокошем (мятежом). Вмешался и Рим. Католическая церковь предложила 150 тыс. на продолжение войны. Но... неожиданно подала голос Россия. В сентябре в Москву поехало посольство Чеклинского, чтобы добиться для нового короля подтверждения Поляновского мира. Его вдруг отправили назад «без дела» (без ответа). А на сейм прибыл русский посол Григорий Кунаков, которому были даны разведывательные инструкции. Требовалось узнать, «нет ли на короля рокошу», где находятся магнаты и даны ли им имения взамен утраченных, прочен ли мир с казаками, каково состояние польской армии? А также уточнить, каковы отношения Польши с Австрией, Трансильванией, Крымом, Швецией, Турцией. И Кунаков доносил об обстановке на сейме: «Такова де злово несогласия и во всех людех ужасти николи в Польше и в Литве не бывало». Ну а кроме разведки посол учинил скандал по поводу «умаления чести» царя. Мол, «даже помыслить непристойно и страшно», что «радные паны» в своей грамоте хотели написать сперва своего короля, потом архиепископа гнезненского, а уже третьим Алексея Михайловича. Да и сам царь в ответе на письмо Яна Казимира резко выговорил королю, что тот «непристойно» назвал покойного Владислава «великим светилом христианства, просветившим весь свет», поскольку есть «одно светило всему, праведное солнце — Христос». А по канонам тогдашней европейской дипломатии «умаление чести» было отнюдь не мелочью. Полякам стало ясно, что Россия ищет повод для ссоры. Украина тоже прислала на сейм делегацию во главе с полковником Несторенко и митрополитом Косовым. Причем Хмельницкий, зная о соглашательской позиции Косова, напутствовал его довольно круто: «Ты, отче митрополите, если в тех наших речах заданных не будешь стоять на ляхов и на что новое изволите над нашу волю, то, конечно, будешь в Днепре». Делегация объявила, что до утверждения договора панов не пустят в их украинские имения. А Кунаков тут же вошел в альянс с Несторенко, демонстрируя с ним секретные переговоры. Поляки запаниковали и поспешили отправить дипломата обратно в Москву. Но хитрый Кунаков еще и подсуетился накупить в Варшаве книг с оскорбительными выпадами в адрес России и царя — в Польше таких издавалось не меньше, чем на нынешнем Западе гадостей о русских. Демонстрации Москвы подтолкнули сейм все же утвердить Зборовский договор. Хотя и «без внесения в сеймовую конституцию» — таким образом, сохранялась возможность отменить его. И договор на самом-то деле не удовлетворил ни одну из сторон. Паны считали его позорным и не скрывали, что нарушат при удобном случае. Впрочем, сразу нарушили — Киевского митрополита в сенат так и не пустили. Зато требовали, чтобы Хмельницкий выполнил свои обязательства, оставил 40 тыс. реестровых казаков, а остальных вернул в «хлопское» состояние и допустил в поместья хозяев. Но если в прошлых мятежах такой реестр показался бы казакам пределом мечтаний, то теперь поднялась вся Украины. А получалось, что человеческие права обретут всего 40 тыс. В декабре, когда к Хмельницкому прибыли царские послы Богданов и Неронов, гетман уверенно заявил им — новая война будет. Правда, со своей стороны он пытался соблюдать видимость выполнения договора. В Киеве казнил 20 казаков за убийство шляхтича и издал универсал, обязавший всех, не записанных в реестр, повиноваться законным хозяевам под страхом смерти. Но к его универсалу поляки тут же присоединили королевский — объявивший, что в случае бунтов их будут совместно усмирять коронное и казачье войско. На Украине это вызвало шквал возмущения. Брацлавский полковник Нечай отказался повиноваться универсалам, был мятеж в Киеве. Причину Хмельницкий прекрасно понимал. Как и то, что Варшава снова надеется расколоть повстанческое движение, после чего и его голова на плечах не задержится. И он шел на хитрости. В свой, гетманский, реестр вместо 40 вписал 50 тыс. И добавил еще один, как бы для персонального войска сына Тимоша — 20 тыс. Кроме того, придумал новое правило, что «наймиты» казака тоже должны пользоваться казачьими вольностями. Тем не менее, рада, созванная в Переяславле для утверждения реестра, прошла чрезвычайно бурно. Да и поляки таких нововведений, разумеется, никогда не утвердили бы. И мир стал нарушаться почти сразу. В поместья возвращались владельцы. Магнаты осторожничали, посылали на свои земли мелких шляхтичей. Встречали их враждебно, выгоняли. Крестьяне объявляли себя казаками, отказывались от податей и повинностей. Некоторые хозяева приезжали с отрядами слуг, начинали наводить «порядок» порками и виселицами. В ответ вспыхнули восстания на Волыни, Брацлавщине. Забурлило Запорожье. Правительство взывало к Хмельницкому насчет обещанного усмирения. Но он эти обращения игнорировал. Ведь если бы он даже и захотел помочь полякам против собственного народа, то тут же потерял бы опору в массах — что и требовалось панам. Однако и повстанческая анархия его не устраивала. И чтобы взять ее под контроль, Хмельницкий провел серьезную реформу, фактически создав на Украине новое государственное устройство. Страну он разделил на 16 полков — это были не только военные, а и административные единицы, которые в мирное время управлялись полковниками, а в военное выставляли войсковые части. Столицей гетманства стал не Киев, а Чигирин — Киев был центром духовенства, торгового сословия, а Чигирин — казачества. Хмельницкий ввел единые налоги с хозяйств и промыслов, пошлины на ввоз иноземных товаров, кроме военных. Оружие закупалось везде, где можно. Налаживалось и его изготовление на месте. Вокруг Украины завязался сложнейший дипломатический узел, в котором сплелись интересы России, Польши, Турции, Крыма, Венгрии, Швеции, Рима. Турецкий султан был готов на все, лишь бы не возобновились казачьи нападения. Выражал готовность принять Украину под свою протекцию, слал приказы в Крым «не обращать очей и ушей своих к Польше». Но Ислам-Гирей вел собственную политику. Для него главной была возможность совершать набеги на соседей и получать добычу. А сближение Украины с Москвой создавало угрозу для таких предприятий. Мало того, погромив и ослабив Польшу, подтвердив свое право на дань, хан вынашивал планы напасть на Россию. Направил послов в Польшу и в Швецию с предложениями о совместном ударе на «московитов». Рассчитывал привлечь и казаков, чтобы заодно поссорить их с русскими. Ну а полякам и папе, чтобы раздавить Украину, требовалось оторвать ее от Турции, Крыма и России. С этой целью в Чигирине появился священник Вимина, якобы посол Венеции, а на самом деле — Ватикана, взявшийся уговаривать Хмельницкого начать войну с Портой. Но гетман быстро раскусил дипломата, поводил за нос и отправил ни с чем. С другой стороны, Варшава вела интенсивные пересылки с ханом, подталкивая его к выступлению против Москвы, пропустила через свою территорию татарское посольство в Швецию для антироссийских переговоров. Чего же добивался сам Хмельницкий? Очевидно, его устроило бы автономное государственное образование наподобие Молдавии или Валахии, которые в данный период вообще непонятно от кого зависели, поляки считали их своими вассалами, турки — своими. Но вассалитет оставался чисто номинальным. И несмотря на просьбы к царю о подданстве, похоже, что где-то до Зборова гетман еще надеялся на возможность подобной автономии без формального разрыва с Польшей. Но чем дальше, тем отчётливее понимал, что это нереально. И стал целенаправленно ориентироваться на автономию под властью царя. Подобные примеры у него тоже были перед глазами — сохранивший самоуправление Дон, княжества Северного Кавказа. Позиция украинского народа также не была единой. Изрядная часть старшины и киевского духовенства предпочли бы остаться в составе Польши — если их уравняют в правах с польской верхушкой. А вот рядовых крестьян и горожан «свободы» власть имущих, наоборот, не прельщали. Поэтому для них оказывались предпочтительнее российские порядки. Без всякой автономии, а с сильной властью царя, ограждающей подданных от самоуправства местных начальников. Наконец, как и в любой гражданской войне, выделился слой разбуянившейся вольницы, для которой главное было погулять и пограбить, и заведомо враждебной установлению любого порядка — для таких оптимальным было продолжение смуты. И все же, несмотря на разброд, политическая линия клонилась к сближению с Россией. Без этого было уже невозможно. Военное разорение и уход в войско крестьян создали угрозу голода. Выручила Москва, разрешив по дешевке покупать продовольствие, а то и поставляя бесплатно. Путивльский воевода Плещеев доносил царю, что местным жителям продуктов уже самим не хватает, поскольку из Севска, Комарицкой волости, Рыльска «весь хлеб пошол в Литовскую сторону». О том же сообщали из Белгорода. И Хмельницкий выражал Неронову горячую благодарность за то, что «государева милость к нему и ко всему Запорожскому Войску большая, и в хлебе недород... велел их в такое злое время прокормить и... многие души от смерти его царского величества жалованием учинились свободны и с голоду не померли». Продолжались поставки оружия, пороха. И мощная дипломатическая поддержка. Весной 1650 г. в Варшаву пожаловали послы братья Пушкины. С ходу объявившие, что поляки нарушили «вечное докончанье», то бишь мирный договор 1634 г. Нарушили тем, что пишут царский титул с пропусками и ошибками. «Великий государь изволит гневаться на вас, поляков, за нарушение крестного целования. При вечных и докончанных грамотах мирных постановлено было, чтобы титул царского величества писался с большим страхом и без малейшего пропуска, а вы этого не соблюдаете». Поляки пробовали возражать, что нарушения допущены не в государственных документах, а в переписке частных лиц, и... попались на удочку. Послы развели руками — вот и казните этих лиц. И назвали Вишневецкого, Потоцкого, Калиновского. Но это были еще цветочки. Дальше послы предъявили те самые книги, которые купил в Варшаве Кунаков, и заявили: «Его царское величество требует, чтобы все бесчестные книги были собраны и сожжены в присутствии панов, чтобы не только слагатели их, но и содержатели типографий, где они были напечатаны, наборщики и печатники, а также владельцы маетностей, где находились типографии, были казнены смертию». Уж конечно же, в Посольском приказе сидели люди далеко не наивные и знали польские законы о «свободах» печати (подчеркнем — «свободах» односторонних, с жесткой цензурой, поскольку антикатолическая и антипольская литература и ее авторы сурово преследовались). Но и в сенате сидели люди не наивные. Придирки они восприняли именно так, как рассчитывала Москва: русские готовы к войне и ищут ее. Панов это привело в шок. Юлили так и эдак, объясняя, что за действия частных лиц правительство не отвечает, что казнить за это по польским законам не положено. Уговаривали, что разбирательство «бесчестных книг и преследование их сочинителей не только не произведет уменьшение, но прибавит оскорбления его царскому величеству». Послы упорно стояли на своем. А потом вдруг выдали новый фортель. Согласились — хорошо, можно и миром поладить. Если вернете Смоленск и прочие города и уплатите 500 тыс. злотых. А не хотите — значит разрыв «вечного докончанья». Вдобавок в Варшаву прибыло украинское посольство Богдановича-Зарудного, и Пушкины напоказ завязали с ним интенсивные контакты. Поляки вспомнили о «классовой солидарности», убеждали, что «лучше ведаться с панами, чем с мужиками». Уламывали не помогать мятежникам, «чтобы глядя на нас, самим избежать подобной опасности». Разрыва все-таки не произошло, потому что такой цели посольство не имело. Демарш являлся лишь серьезным предупреждением. Но заставил поляков оттянуть часть сил на русскую границу и сорвал удар на Украину в 1650 г. Москва же вступать в войну считала преждевременным, пока не испробованы дипломатические средства. Однако Хмельницкого эта осторожность раздражала. Ему казалось, что им пренебрегают, трусят, не желают подать более существенной помощи. В пьяном виде он даже угрожал русскому послу: «А я пойду изломаю Москву и все Московское государство, да и тот, кто у вас на Москве сидит, от меня не отсидится». Ясное дело, такие слова тоже передавались в Посольский приказ и царю. Но гетманские эмоции русское правительство оценивало правильно, значения им не придавало и делало вид, будто не знает о них. Из чего, кстати, видно, что отношение к «бесчестным словесам» в нашей дипломатии было довольно гибким и зависело от требований политики. Польша берёт реванш Вступать в войну Россия, в общем-то, и не могла. 1649 г. выдался тяжелым — недород, нашествие саранчи. На царя обрушилось личное горе — умер годовалый наследник Дмитрий. И обострились отношения со Швецией. Оксеншерна, высматривая, с кем развязать войну, прицепился к «проблеме беженцев» — тех самых крестьян, которые во множестве удирали из шведских владений за рубеж. Что являлось нарушением Столбовского мира. Царское правительство предпринимало колоссальные усилия, чтобы предотвратить столкновение. Со шведским послом Эриком Оксеншерной, сыном канцлера, шли переговоры в Москве. Одновременно Россия активизировала связи с Данией, и Копенгаген был настолько заинтересован в союзе, что даже предал забвению недавний казус с принцем Вольдемаром. А в Стокгольм поехали послы Пушкин и Алмаз Иванов. Они умело использовали противоречия между «молодой» и «старой» партиями, подыгрывая Христине, учли и слабое место шведской политики — отсутствие денег в казне. И сумели достичь соглашения — из подданных обеих сторон, бежавших за рубеж за 32 года, выдаче подлежали только те, кто перешел в последние 2 года. Но под власть царя перетекло куда больше людей, чем в Швецию. И чтобы компенсировать убыль подданных, Москва согласилась заплатить 190 тыс. руб., часть деньгами, а часть зерном. Однако для России это соглашение обернулось второй полосой бунтов. Если причиной мятежей 1648 г. стали злоупотребления «верхов», то теперь маятник как бы качнулся в обратную сторону, и разыгралось своевольство земских «низов», вознамерившихся регулировать государственную политику по собственному разумению. После «соляного бунта» открылось, что юного царя обманывали злые бояре, откуда следовало, что ведь и опять могут обмануть. Глаз да глаз нужен! В Москве шведскому комиссару Иоганну де Родесу отсчитали 150 тыс. наличными. А подряд на закупку ржи на остальную сумму, как велось в России, правительство передало псковскому гостю Федору Емельянову. Он привлек ряд субподрядчиков, не скрывая, что зерно пойдет в счет долга шведам. Новость стали обсуждать по кабакам и базарам, и народ пришел к выводу, что бояре — изменники. Нарочно уступили «немцам» такую уйму денег и зерна, чтобы те могли напасть на Россию. Псковичи взбунтовались, возглавил их некий Демидов. Изгнали воеводу. Емельянов успел сбежать, но его дом разграбили и пытали жену, добиваясь, где спрятаны деньги. Пришлось бежать еще нескольким купцам и дворянам, участвовавшим в торговых операциях. Одним из таковых был Ордин-Нащокин, примчавшийся в Москву и доложивший царю «про псковский мятеж и бунтованье, отчего и какими обычаи то дурно учинилось». А псковичи послали ходоков в Москву и Новгород — поддержать «патриотический порыв», не допустить вывоза денег и хлеба. Алексей Михайлович направил своих уполномоченных, чтобы успокоить народ. Но горожане совсем распоясались, его грамоту объявили поддельной и «изменной», а уполномоченных, и воеводу не пускали во Псков. Потом пустили, но лишь для того, чтобы избить и арестовать. За Псковом взбунтовался Новгород. Тут буяны напали на проезжавшее через город датское посольство Граба, то бишь вообще на потенциальных союзников (тоже немцы!), ограбили и взяли под стражу. Воевода Хилков и митрополит Никон хотели угомонить людей, послали безоружных стрельцов разгонять толпы и закрывать кабаки. Но их отмутузили, сотника Басенка хотели казнить — он спасся только чудом. Когда митрополит с клиром вышли увещевать людей, их тоже избили. Над Никоном хотели учинить самосуд, но дети боярские, примкнувшие было к мятежу, оказались более благоразумными и отбили его у толпы. Как и во Псков, сюда приехал царский уполномоченный с грамотой, дворянин Соловцев. Его даже не стали слушать, посадили в темницу. Но подобные безобразия отрезвили часть новгородцев, служилые стали переходить на сторону воеводы и митрополита. Алексей Михайлович действовал мудро. Созвал Земский Собор, разъяснив делегатам причины бунтов, и представители всех уездов поддержали царя, осудив псковичей и новгородцев. Теперь получалось, что два города противопоставили себя «всей земле», мятеж был локализован. Шведам за непоставленную рожь доплатили 40 тыс. деньгами. А против бунтовщиков стал собирать армию Алексей Трубецкой. Передовой полк Ивана Никитича Хованского выступил сразу, к нему присоединились полковники Корнмихель и Гамильтон с 4 тыс. солдат, стоявших в Олонце и Старой Руссе. И новгородцы, оценив ситуацию, сдались. Псковичи пробовали сопротивляться, но быстро пали духом и тоже открыли ворота. Пятеро смутьянов из Новгорода, виновных в нападении на датского посла, и столько же заводил псковских погромов были казнены. Несколько сот бунтовщиков, в том числе инициатора Демидова, отправили в ссылку. А пострадавшего Никона царь вызвал в Москву, обласкал — и после этих событий он стал «собинным» (особенным) другом Алексея Михайловича. Не успела разрядиться ситуация на западе, как стали поступать тревожные сигналы с юга — крымский хан выступил со всей ордой, расположился на притоке Днепра р. Орель и обратился к Хмельницкому, стараясь увлечь его в набег на Россию. Но уже собралась армия Трубецкого, не понадобившаяся против мятежников. Ее срочно перенацелили под Тулу. А Хмельницкий уклонился от ханских предложений, дипломатично ссылаясь на опасность со стороны Польши. Он в это время затеял женить сына Тимоша на дочери молдавского господаря Лупула Домне-Розанде. Таким способом Хмельницкий рассчитывал и возвысить собственный род, и создать союз малых государств, который мог бы стать самостоятельной силой. Лупулу он писал по-простому, без реверансов: «Сосватай, господарь, дщерь свою с сыном моим Тимофеем, и тоби добре буде, а не виддашь — изотру, изомну, и остатку твоего не останется, и вихрем прах твий розмечу по воздуси». Господарь был в трансе. Его старшая дочь была замужем за литовским гетманом Радзивиллом, а женихом младшей считался польный гетман Калиновский. Претендентами на ее руку были также Вишневецкий и Потоцкий. И Лупул, отнюдь не стремившийся породниться с «мужиком», понадеялся на их помощь и отказал Богдану. Но польские женихи, заверявшие господаря в поддержке, даже не успели раскачаться, Хмельницкий организовал экспедицию в два счета. А заодно отвлек татар от похода на север. Крымцы прикинули — в России их ждали полки Трубецкого, а Молдавия сулила куда более легкую добычу. И изменили планы. 15 тыс. казаков и 20 тыс. татар во главе с Тимошем ринулись на Лупула, бурей прокатились по Молдавии, захватили Яссы, и Лупулу пришлось сдаться. Выплатить контрибуцию и пообещать руку дочери. На поляков эти события подействовали, как красная тряпка на быка — «мужик» обнаглел до того, что вознамерился вступить в родство с венценосной особой! Вдобавок умер Оссолинский, и при разборе его бумаг нашли переписку канцлера и короля Владислава с казаками — ту, что предшествовала восстанию. Разразился скандал, в Варшаве снова вопили об «измене». А следовательно, и Зборовский договор заключил «предатель». Королевскую партию смешали на сейме с грязью, и канцлером стал епископ Лещинский — магнат и ставленник магнатов. Постановили — воевать. Вместе с тем поляки решили «симулировать» переговоры с казаками и расстроить их связи с царем и ханом. В Москву поехало посольство Пражмовского, чтобы «по-дружески» предостеречь об опасности нападения Хмельницкого на Россию вместе с татарами. Но царское правительство прекрасно знало реальное положение, задурить себе головы не дало и выпроводило Пражмовского восвояси. Поляки не успокоились — в Москву прибыли их дипломаты Витовский и Обухович, привезли копии переписки Богдана с ханом и султаном. За эту «услугу» паны просили царя совместно с ними ударить на казаков, приказать донцам для отвлечения хана напасть на Крым, разрешить закупить в России продовольствие для польской армии и дозволить ей при боевых действиях заходить на русскую территорию. Ответ был отрицательным. Наоборот, царь запретил торговлю с поляками на время войны — в то время как украинцам подтвердил право на беспошлинный торг. А поскольку стало ясно, что Варшава дипломатическим предупреждениям не вняла и собирается раздавить Украину, Алексей Михайлович повелел готовиться к созыву Земского Собора. О польских дипломатических игрищах в Москве знали, и к Хмельницкому послали Лариона Лопухина с задачей достать грамоты, где Ян Казимир подстрекал хана к нападению на Россию. Вдогон Лопухину поехал еще и подьячий Степанов с разъяснением — дескать, нужно, чтобы «Яна Казимира короля неправда и вечному докончанью нарушение было ведомо подлинно». Царю требовались доказательства враждебных действий Польши, чтобы предъявить их Собору. Хмельницкий тоже понимал, что дело идет к столкновению, и направил своих послов в Варшаву, поставив ребром наболевшие вопросы. Потребовал уничтожить унию, вернуть православной церкви всю отнятую собственность, подтвердить со стороны нового канцлера Зборовский договор. И чтобы 4 знатнейших пана проживали на Украине в своих поместьях, но без войск. То бишь стали бы заложниками. Сейм возмутился, и король 15 января 1651 г. издал первый виц на созыв посполитого рушенья. Планировалось внезапно напасть на Украину с нескольких направлений — со стороны Литвы, Польши и Молдавии. Но внезапность была скомкана традиционной польской неорганизованностью. Налоги на войско собирались плохо, шляхта отбрыкивалась, заявляла, что уже платила на прошлое ополчение. И приезжать на службу не спешила. Начали действовать только отряды Калиновского и Лянцкоронского. В феврале они вероломно вторглись в Подолию и Брацлавщину. Налетели на Красное, где стоял со своим полком Нечай. Казаки как раз в это время беспечно пировали, и полк был разгромлен. Нечай погиб, а его подругу схватили, объявили колдуньей, вывели нагишом на мороз, подвергли на площади диким пыткам и посадили на кол. Перебили и жителей Красного. Опустошая на пути селения, поляки взяли Шаргород, Ямполь. Подступили к Виннице, но там укрепился Богун. Отразил налет, и поляки взяли город в осаду. Москва на начало боевых действий отреагировала жестко. 19 февраля 1651 г. открылся Земский Собор о «литовском деле», на котором Алексей Михайлович повелел «объявить литовского короля и панов рады прежние и нынешние неправды, что с их стороны совершаются мимо вечного докончания, а также запорожского гетмана Богдана Хмельницкого присылки, что они бьют челом под государеву высокую руку в подданство». И Собор высказался за разрыв с Польшей и принятие Украины под власть царя. Хотя окончательного решения о войне принято не было. Скорее, это было еще одно, самое крайнее предупреждение для Варшавы, а для России — подготовка общественного мнения к войне. Вопрос о чрезвычайном налоге, обычный при вступлении в войну, на Соборе не поднимался, что свидетельствует о его предварительном характере. Хмельницкий же издал универсал о призыве к оружию и отправил подкрепление в Винницу. Богун, получив подмогу, нанес поражение Калиновскому и Лянцкоронскому, они отступили к Каменцу. А в самой Польше попытались поднять восстание мелкие шляхтичи Костка и Наперский, но их выступление быстро подавили. Россия уже открыто помогала единоверцам. Разрешила украинскому полку Ивана Шохова, действовавшему на Черниговщине, пройти через свою территорию. Было велено выделить Шохову проводников, «людей добрых и знающих», а крестьян власти мобилизовали для строительства мостов. 6 тыс. казаков прошли через Брянский уезд, ударили в тыл литовским частям и овладели Рославлем и Дорогобужем. Радзивилл доносил, что на границе «полно московских войск», просил подкреплений. И секретарь короля Юдицкий выражал протесты российскому послу Старому, что царь поддерживает повстанцев. Но военной помощи Хмельницкому Россия еще не оказала. События развивались слишком быстро. 20 апреля король прибыл в Люблин к войскам. Папский нунций Торрес объявил его «защитником святой веры», препоясал золотым мечом, который освятил сам папа, благословил всех участников похода и объявил им отпущение грехов. Общая численность армии достигала 150 тыс. — шляхта, жолнеры, наемники. Хмельницкий отправил 20 тыс. человек под командованием Небабы в Белоруссию против литовцев, а сам с главными силами двинулся на короля. Причем проявились разногласия в украинской верхушке — митрополит Косов даже отказался благословить казаков на войну. Благословил их митрополит Коринфский, ехавший в ту пору через Украину в Москву — греческое духовенство, крепко связанное с Россией (и Турцией), поддерживало борьбу с католицизмом куда решительнее, чем местные соглашатели. К Богдану снова присоединился хан, и 200 тыс. казаков и татар в июне сошлись с врагом у г. Берестечко, в болотистой долине р. Стырь. Поляки успели занять более удобные позиции, укрепились на господствующих высотах. Казаки расположились в приречных низинах. Увы, наложилась еще и личная трагедия Богдана. Та самая красавица-полька, которую он отбил обратно у Чаплинского, вела весьма вольный образ жизни и в отсутствие гетмана активно наставляла ему рога. Сигналы об этом поступали не раз, но Хмельницкий страстно любил жену и доносам не верил. А сын Тимош, судя по всему, относился к молодой мачехе враждебно. А ну как родит не пойми от кого нового «наследника»? Обзавелся агентурой в доме отца. Когда гетман уехал, его сын задержался, собирая подкрепления. И получил известие, что к мачехе пожаловал хахаль. Нагрянул с отрядом в Субботов, захватив любовников с поличным, и не долго думая, учинил расправу. Обоих раздели догола, заставили обняться и изобразить любовное соитие, в таком положении связали вместе и повесили на воротах. Хмельницкий узнал о случившемся перед самой битвой. И с горя запил. Казаки и татары начали атаки без гетманского руководства, под командой полковников и мурз. Понесли тяжелый урон. Надежды хана на легкую, как в прошлый раз, победу, улетучились — он потерял 6 тыс. всадников. К тому же, как мусульманин, он презирал пьянство, и орал на казачьих вождей: «Ну что? Проспался уже ваш Хмель? Он обманывал меня нелепыми баснями, будто польское войско слабо и неопытно. Ступайте к нему, пускай идет сперва сам выбирать мед у этих пчел, да пускай прогонит прочь такое множество жал!» А поляки, отразив натиск, перешли в контратаки, тесня противника к болотам Стыри и ее притока Пляшевки. 20 июня Вишневецкий стал готовить решающий удар. Казаки угадали направление атаки и организовали засаду, но поляки сумели ее обнаружить и разгромили. После чего вклинились в боевые порядки украинцев. Они держались с трудом, в эпицентр сечи явился и Хмельницкий, едва очухавшийся от похмелья. И в этот момент вдруг пронеслась весть — татары уходят. Ислам-Гирей без предупреждения снял орду и повел прочь. Хмельницкий, передав командование полковнику Джеджалию, поскакал за ханом в надежде уговорить и вернуть. Вышло еще хуже. Татары захватили его и насильно увезли с собой. А чтобы окупить поход, рассыпались на загоны и принялись угонять в полон украинское население — боеспособные мужчины ушли на войну, села лежали беззащитные. Казаки, ошеломленные уходом союзника и оставшиеся без предводителя, дрогнули. Впрочем, довольно организованно отступили к р. Пляшевке, огородились таборами из телег и дальнейшие польские атаки обернулись лишь большими потерями. Но враг обложил лагерь с трех сторон, а с четвертой была речка и топкое болото. Над массой людей, стесненной на небольшом пространстве, нависла угроза голодной смерти. И поляки на рожон больше не лезли. Выжидали, когда сами сдадутся, выдвинув требования разоружиться, выдать начальников и пообещав амнистию рядовым. Хотя, по признанию современника-шляхтича, намеревались после сдачи перебить всех до единого. И все же Богун, сменивший в руководстве Джеджалия, нашел выход. Приказал собрать все подручные материалы — седла, тулупы, жерди, разобрать на доски телеги. Из них стали тайно строить плотины и гати через болото. И в ночь на 30 июня начался выход из окружения. Полк Богуна выбрался нормально. Но значительная часть войска состояла из неопытных крестьян. Одни сочли, что начальство хочет их бросить, другие боялись не успеть. Беспорядочные толпы ринулись к гатям, разрушили их своей тяжестью, многие тонули. Поляки сперва не поняли, что происходит в лагере. А когда разобрались, устроили общую атаку, ворвались в табор и рубили всех попавшихся. Бойня шла целый день, пока не стемнело. 300 казаков засели на острове и отбивались. Король, восхищенный их мужеством, объявил, что дарует им жизнь. Но они его милость отвергли и дрались, пока не полегли все. Спаслись лишь те, кого вывел Богун, и те, кому удалось пересидеть резню где-нибудь в зарослях и уйти под покровом ночи. Но и поляки не использовали возможность добить Украину. Сразу после победы шляхта стала требовать роспуска посполитого рушенья. Мол устали, поиздержались, товарищей потеряли. Посол Богданов доносил: «Посполитого де рушенья люди и день в обозе не стояли, все разъехались и без королевского повеления по домам». А следом отправился Ян Казимир — посверкать на победных торжествах, пожать триумфальные лавры. В армии остались только отряды магнатов и коронные войска. Возглавили ее Вишневецкий и Потоцкий и двинулись в глубь Украины, разоряя все и истребляя всех на своем пути. Шляхтич Мясковский писал коро Тэги: богдан, в.шамбаров, варварской, договор, европы., зборовский, интересное, история, история., книги, книги,, культура, московская, посполитая, правда, проза,, речь, россии, россии., россия, руси, русь, стихи, украина, хмельницкий
Главная / Главные темы / Тэг «варварский»
|
Категория «Мобильная техника»
Взлеты Топ 5
Падения Топ 5
Популярные за сутки
300ye 500ye all believable blog bts cake cardboard charm coat cosmetic currency disclaimer energy finance furniture house imperial important love lucky made money mood myfxbook poetry potatoes publish rules salad seo size trance video vumbilding wardrobe weal zulutrade агрегаторы блог блоги богатство браузерные валюта видео вумбилдинг выводом гаджеты главная денег деньги звёзды игр. игры императорский календарь картинка картон картошка клиентские косметика летящий любить любовь магия мебель мир настроение невероятный новость обзор онлайн партнерские партнерских пирожный программ программы публикация размер реальных рубрика рука сайт салат своми событий стих страница талисман тонкий удача фен феншуй финансы форекс цитата шкаф шуба шуй энергия юмор 2009 |
Загрузка...
Copyright © 2007–2024 BlogRider.Ru | Главная | Новости | О проекте | Личный кабинет | Помощь | Контакты |
|