Как лейтенант Нина Бондарь была командиром экипажа Т-34



Бывший комбат Николай Самсонович Корявко сказал на встрече ветеранов-танкистов: «Как только танки переходят в атаку, все средства, даже зенитная артиллерия, пусть над ней летают самолеты противника, все должно быть переключено против танков. Потому что прорыв танков — решающий фактор. Это есть в военном уставе и у нас, и у немцев. В процентном отношении потери танкистов были наибольшими...» Встреча та проходила в мае 2000 года, не знаю, живы ли сейчас ее участники... Особенно тогда запомнился рассказ Нины Ильиничны Ширяевой (Бондарь), которая была одной из нескольких женщин-танкистов во всей Красной Армии.

Нина Ильинична воевала в 237-й Краснознаменной, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого танковой бригаде, награждена орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1-й и 2-й степени. Только вследствие редкой скромности женщины из Бийска — города на далеком от столицы Алтае она не была отмечена так, как того заслуживает — в первом ряду героинь войны.


«И сейчас ничего не боюсь»

"Волею случая я попала не в ту степь. До того любила авиацию, не знаю, как и сказать. Страшно переживала, когда меня списали из летной части. Вижу из танка наши самолеты, уже не смотрю на землю, смотрю вверх! Мне башнер всегда говорит: командир, смотри прямо! Я опомнюсь немного, а потом опять... Кричу башнеру: их же собьют сейчас! Так за них переживала. Только когда саму начали бить, тогда опомнилась.

Родилась я во Владивостоке, предки моего отца были хохлы из Черниговской губернии, в старые времена, не знаю точно когда, бежали на вольные земли на Дальний Восток. А мама родилась на Сахалине, где судьба свела их с отцом — не знаю. Помню погранзаставу, где отец был начальником, на границе с Китаем на реке Уссури. Мы, дети, кричим на другой берег китайскому пограничнику: ходя, соли надо? Китайцы обижались, они же все едят без соли, жаловались отцу: зачем маленький мадам говорит — ам, ам, соли надо?

Затем отца перевели в Западную Сибирь, эшелон, не доехав до Новосибирска, сошел с рельс, многие погибли, отец умер в госпитале... Знакомая семья военнослужащих позвала маму в Бийск, где мы и остались жить. Я очень люблю Алтай. За что? Да люблю и все. Поедешь в предгорья, в горы — не нарадуешься. Чистейший воздух и горные реки...

Я училась в школе, хорошо успевала. В конце 30-х годов нас призывали: комсомол, на самолет! В школу пришел инструктор: есть желающие поступить в аэроклуб? Человек восемь из класса записались, прошли медицинскую и мандатную комиссии. У меня в семье подозрительных личностей не нашли.

Не думала, что это будет серьезно. Первый год учили мотор, как управлять самолетом на земле. Натура у меня такая — ничего не боялась! И сейчас ничего не боюсь... Первый прыжок с парашютом, даже парни говорят: мы еще подождем, присмотримся. Спрашивают нас: кто желает? — Я! В Бию нас бросали, падаешь в реку, парашют накрывает, вода холодная. Лодки нас караулили. Над городом нам давали зону облета, я низко спускаюсь, лечу чуть не по крышам. Инструктор: почему так низко летаешь?! Бабушка моя ругалась: черти тебя носят! Ты, холера, чуть трубу не снесла! Хулиганила в воздухе. Так мне нравилось летать!

В 41-м году нас мобилизовали, дали переподготовку в Омске, отправили в Подмосковье, в часть ПВО. Летали на У-2 с полевого аэродрома. Начальник отряда вывел нас строем. Радиосвязи не было. Он крылом помашет — делай так. Нас обстреляли. Случайный снаряд попал в мой самолет, повредил ноги, и меня списали...

Направили в резерв, в Москву. Начальник говорит:

— Мы вас отправим в медицинское военное училище.
— Зачем мне медицинское? Я терпеть не могу медицину!
—Ну в регулировщики.
—Еще не хватало! Нет, нет.

А потом ребята, уже побывавшие в боях, из госпиталей, мне говорят: Нинка, в танковое училище набирают. Поехали.

Написали письмо Сталину. Нас там много было таких, инициативных... Вызывают нас, повезли. Подумала вдруг: о-е-ей, что же я сделала? Но назад хода нет. Обыскали. На дверях написано: Ворошилов. Заходим — сидит какой-то военный, не Ворошилов. Спрашивает: что, не похож? Мы, 27 человек, боимся слово сказать. Он говорит: я не Ворошилов, я его заместитель. Потом дал нам напутствие в патриотическом духе и отправил на вокзал с сопровождающим, видимо, из НКВД — фуражка с красным околышем, вид какой-то жестокий. Мы его боялись, молчали как рыбы.

Начальник танкового училища сразу не разобрался. В списке написано: Бондарь Н.И. Меня и потом из госпиталя выписывали, писали — Бондарь Николай...

Началась учеба. Командир роты капитан Шебеко, хороший человек, меня вывел в люди. Я все же была старшиной роты — 150 курсантов. Как свободное время, он ко мне: старшина, поехали. Учил меня водить танк. Когда я прибыла в часть, командиры не водили танки. А я ездила. И мне это очень нравилось!

И вот фронт. Курская битва, бои под Винницей. И под Корсунь-Шевченковским тяжело было... Да я и не знаю, где было легко. Везде было тяжело, просто невозможно... Но привыкаешь как-то и к этому. Идешь и идешь.

Зима под Винницей. Снег только выпал. В танке жарко, душно. Прошу проходящего офицера: подай кусочек снега. Он подает комочек. Я: что так мало? Он: там больше дадут... Я не поняла. А потом пошли в бой, они как начали лупить, один наш горит, второй, третий... Оказывается, перед нами — бункер Гитлера, все сильно укреплено. Мы сдали назад, потом опять пошли.

Да, потери были большие. И меня прямо бесит, когда в иных фильмах и книгах врут — вот наши пошли вперед, и без продыху, и без потерь... Думаешь — покажите же правду, как было на самом деле.

Вот едешь, стоит наша «тридцатьчетверка», башня неизвестно где... Проедешь мимо, подумаешь, какая моя участь... Экипажей у меня много сменилось. Помню, был у нас Сережка, беленький такой, фамилию его забыла... Танк уже сгорел. Мы вернулись и подошли к нему. Я чуть задела за волосы, он — ш-ш-ш и распался. До того мне было плохо... Ребята говорят: что тебя туда понесло, зачем?

Никогда за войну я не была уверена, что останусь жива. У меня даже мысли такой не было! Все равно же убьют... Другого не может быть. Сегодня одного хоронишь, завтра второго. Но думала о себе одно, получилось другое...

Был у меня любимец — тоже командир танка Витя Зорин. На баяне здорово играл и пел. По росту мы самые маленькие, всегда в конце строя — я, Петя Гусаков и он. На марше в его танк ударила случайная болванка, погиб он один.

Ведь если даже немного с ним побыл в экипаже, он уже тебе как родной. И ты чувствуешь, что ты за него в ответе. Он погиб, и ты чувствуешь свою вину перед ним. А потом думаешь — из-за кого? Из-за него, из-за немца. И жалости у меня к ним не было. Давила их батарею, и абсолютно ничего во мне не дрогнуло. Курице я за всю жизнь голову отрубить не могла. А немцев — спокойно. Честно говоря, и сейчас их речь спокойно слушать не могу. Для меня это враг! Сейчас они нам улыбаются, говорят что-то... А я им не верю.

Их тоже я много видела, подбитых и обгорелых. В Германии вели рядом с нами колонну пленных. Кажется, комбат Егоров зовет: Нина, иди сюда. Подхожу — стоит наш переводчик, разговаривает с молодой немкой, механиком-водителем «пантеры». Убежденная эсэсовка. Она мне говорит: «пантеры» сильнее ваших танков. Я: почему же наши негодные танки побивают ваши «пантеры»? Она: это случайно. Гитлер не сдастся, вас все равно разобьют. И дальше в том же духе, спорить я с ней не стала.

Самое памятное в боях? Что там запоминать?! У командира танка все одно и то же. Езжай и стреляй. И смотри в оба-два, где, что и как. Надо смотреть и думать. И механиком руководить — назад, правее, левее, прямо.

Соберемся, надо выходить на исходную. О, прощай, до свидания. Обнимались. А то и некогда друг другу слова сказать. По машинам! И поехали. Потом уже спросишь по рации: ну как там у тебя? — Да нормально. А ты? — Тоже хорошо.

В истории нашей бригады пишется: в боях за Винницу экипаж Бондарь подбил один танк Т-3, шестиствольный миномет, уничтожил 50 гитлеровцев. На последнее я скажу: кто их считал? Ну, уничтожил пушку — это видно. А живая сила? Мы ударили и пошли дальше. Эти цифры мне и раньше страшно не нравились. И сколько мой экипаж подбил танков — честно скажу, я не знаю, даже примерно. Другой раз приедешь, говорят: Нинка, ты там подожгла. Когда, не знаю. Мало ли я там лупила. Он сразу может не загореться, а немного погодя.

Может быть, кто-то еще ему поможет. Я видела в прицел, что ударила в него и дальше поехала. Меня уже это не касается. Я знаю, что там сзади посмотрят и добьют, если он будет трепыхаться.

Доводилось ли мне самой гореть в танке? Доводилось. Но мы оттуда научились искусно выпрыгивать. В считаные секунды нас уже там нет. Прыгали с башнером классно! А танк, бывало, загорится, а потом потухает. Один раз загорелся, мы выскочили на обочину. Танк маленько дымит... Подъезжает «виллис», выходит какой-то офицер в комбинезоне. Обращается — в чем дело? — к моему механику, который был старше меня на одиннадцать лет, сдерживал меня, бывало, — тихо, тихо... Я в это время перевязываю радиста. Спрашиваю у подъехавшего: а кто вы такой? Тот: ты перевязываешь? И перевязывай! Погавкались с ним, и он уехал. Танк потух, мы сели, поехали дальше. Потом уже спрашиваю у нашего комбрига Викторова:

—Кто к нам подъезжал?
—Так это ты была?
—А что?
—Так это наш новый начальник штаба.

Я научилась уже огрызаться. Комбриг сказал начальнику штаба, что на 59-й машине командир — девчонка. Ну и языкастая — ответил тот, как мне потом рассказали.

Очень уважала я комбрига Петушкова — корректный, отзывчивый. Хороший был и комбриг Белоусов. А вот от замполита Романенко я старалась быть за версту. Был он высокомерный какой-то.

Я почему-то замполитов, их много было, недолюбливала. Придут к нам, выступят: ребята, давайте! Ребята, давайте! А сами...

Романенко мы вообще не видели, чтобы он был где-то связан с передовой. За что он получил три ордена Красного Знамени? Считаю, несолидно это, нехорошо... На День Советской Армии меня всегда приглашали в воинские части. Политработники мне задавали вопрос: как в боях вели себя комиссары? Я им честно, откровенно отвечала: а я их не видела, чтобы они там были. Может быть, где-то и были, я не отрицаю, но у себя я не видела.

Со смершевцами ухо держи востро. Одно дело — борьба с врагом, контрразведка, это я понимаю. А ходить, вынюхивать — кто что сказал, к чему придраться? Но наши парни-танкисты держались в этом отношении молодцом. Сидим в землянке, в палатке около танка или под ним, и вдруг появляется смершевец. Полундра! Все замолкают, говорят о чем-нибудь отвлеченном. Подойдет. Ему: что пришел? — А, так. — Ладно, иди дальше. Это такой род войск... Но мне они, я вам скажу, не мешали.

Вообще, война — не женское это дело... Сын Владимир у меня военный, майор, уволился в запас. Был в Чечне и в первой войне, и во второй. Я у него спрашиваю: ну как, посмотрел, что такое война? — Посмотрел. Еду, смотрю и вспоминаю тебя, — как мать занималась этим делом-то...

Вылезешь из танка как черт. Умыться негде, воды нет. Очки подымешь. Ни рожи, ни кожи. Не поймешь, кто ты есть. Как усну, мне снилось, что отец работает банщиком, а я у него прошусь: разреши помыться. Если рядом овраг с ручьем или болото чистое, мы комбинезоны в грязи, в песке вытопчем, сполоснем. На трансмиссию положим, мотор заведем, пять минут — и комбинезон высох. Быт танкиста — не для женщины. Но мирилась со всем, терпела. Что меня еще возмущает — показывают женщину на войне, она обязательно курит. А у нас в бригаде никто из девушек не курил, не пил. Спиртное хранилось у меня на всякий случай, просили часто офицеры, но уходили ни с чем, ворчали — да у этой среди зимы снега не выпросишь. Пьющих я и сейчас, честно говоря, терпеть не могу...

Еще в 1979 году пригласили меня в танковую часть. Мы вышли из машины, встретил нас командир полка. Слышу по рядам — у-у-у... Я: что это они? Они мне потом уже говорят: ну надо же, мы думали, приедет огромная женщина-танкист, комбинезон подобрали 60 — 62 размера. А я тогда совсем худенькая была. Подвязали мне проволокой рукава и брюки комбинезона, повезли на стрельбище. Начали стрельбы. Один раз промазали, другой. Я говорю: милые мои, если бы мы так стреляли во время войны, то Гитлер был бы во Владивостоке! Они оправдываются: конечно, вы там стреляли в день-то по сколько раз. А нам один снаряд в год и то не дают. Все равно, говорю, офицер должен уметь стрелять. Я стреляла хорошо. Из пушки — раз, два — обязательно попаду. В училище меня тренировали здорово. Ротный всегда говорил: если не будешь уметь стрелять, тебе грош цена. Тебя не примут солдаты. И вообще тебе нечего делать там.

И два года назад была у танкистов, лазила в танк. Техник спрашивает: похоже на «тридцатьчетверку»? — Конечно, нет. С этим мне, пожалуй, не справиться. На Т-34 я, девчонка, ногу поставлю на педаль, двумя руками за рычаг и он — фыоть! — развернется.

Любила я «тридцатьчетверку», отдаю ей полное предпочтение. Чистила ее с удовольствием. Ребята-офицеры вылезли и пошли. Я — никогда. Говорю, давайте почистим, это же наш дом, наше убежище.

Экипаж другой раз — о... мы же сейчас все равно поедем. — Не знаю, поедем или нет. Давайте мы ее почистим, погладим... Я все делала вместе с экипажем. Однажды ко мне подошла одна девушка из бригады: возьми меня в экипаж. Я говорю: ты знаешь, что такое гусеница? Ее разобьют, нужно ее поднять, перебросить на катки. Кто будет? Мы с тобой не сможем, а два мужика ее не поднимут...

Демобилизовалась я в 46-м году. Уже терпение мое лопнуло. Невмоготу. Кругом одни мужики. Долго еще я на них и смотреть не могла.

...Вернулась в Бийск, пошла работать на котельный завод, в конструкторское бюро. И проработала на этом заводе до пенсии. Закончила теплоэнергетический институт в Томске. Завод огромный, богатый, союзного значения, котлы экспортировал во многие страны. Мы им гордились. Сейчас встречаюсь с его руководителями, говорю: до чего вы довели завод?.. Горбачев начал, Ельцин догробил.

В 1955 году вышла замуж за Петра Федоровича Ширяева, фронтовика. Он работал машинистом тепловоза. О сыне я уже говорила, дочь Галина — начальник отдела технической документации на котельном заводе. Четверо внуков.

Всегда старалась я держаться в тени, потихоньку. Но в Бийске меня знают. На День Победы дождик поливает, мы вышли на парад. Мэр города подходит ко мне: ну как, мой танкист?

Приглашали в школы выступать в День Победы. Песню пели известную: в танкистской форме, при погонах... Слушали наши рассказы хорошо, особенно дети из младших классов. И вот на 50-летие Победы пришли мы в 8-й класс. Учительница нас представила. Парни, уже более-менее взрослые, сидят развалившись. Я им говорю: буду отвечать только на ваши вопросы. Проповедовать что-то я вам не буду. Если что-то вас интересует, я отвечу. Ну, девчонки, те сразу про любовь. Я: насчет любви могу сказать одно. Я там никому не нравилась, и мне никто не нравился. Я неумытая, грязная. Ни о какой любви речи быть не могло. А где что-то было, я не знаю. Все.

Парни же мне задали один вопрос:

— Вот вы говорите, что Победу завоевали. А на самом деле разве это так?
— А ты думаешь как?
— А у нас в истории, книга вот, мы на уроке изучаем, там написано совсем не то. Победили Эйзенхауэр, Монтгомери. США, Англия.

Такое вот дурацкое положение. Ну что ты ему скажешь? У него есть учебник истории, а я ему буду доказывать, что победили русские... Все равно он верит учебнику. И я сказала себе — больше в школу не пойду! Пошла как-то на праздник только в военный городок и в тюрьму, есть у нас такая — для несовершеннолетних преступников. Много их здесь собрано со всего Алтайского края, все с большими сроками. Очень внимательно смотрели, слушали. Говорю им: ребята, что же вы в самом деле? Наркотиками жизнь себе губите. Зачем? Ну ладно, мы погибали, мы знали, за что погибаем. А вы-то за что гибнете?!

Один мальчишка обращается ко мне: мама, я даю слово, если досижу до своего срока... — А сколько тебе дали? — Девять. Оказывается, он бабушку свою задушил, деньги были нужны. А сколько тебе лет? Пятнадцать. — Ну силен ты...

Начальник колонии нам все время напоминает — никуда не отходить, только группой. Смотришь им в лица — есть милые, добродушные, но есть и зверские взгляды. Тюремные стены давят. Надо сказать, что единственное, чего я боялась на фронте, — это плен и штрафбат. Мы знали, как немцы издеваются над пленными, в Польше проходили концлагеря. А в штрафники можно было попасть запросто. Или ты отстал, или что-то не сделал, и смерши тебя туда упекут...

Возродится ли наша Россия? Я теперь вообще ничему не верю. Наше поколение, наверно, не доживет до этого. Какой-то беспредел, жульничество кругом! Может быть, даже дети наши не доживут.

Может быть, всю Россию разделят по уголкам, как были раньше удельные княжества... Сомневаюсь я уже в возрождении нашем... Но очень этого хочу. Хотя бы для внуков.

Жалею ли о том, что воевала там, где было особенно тяжко? Нет. Еще раз повторю — мы знали, за что мы погибали... "


«Мы били их, и это главное»

Побеседовать с Ниной Ильиничной, с нашими ветеранами было интересно еще и потому, что с начала 1990-х появляются в России новые книги о войне, где в исключительном, едва ли не победном блеске представлены солдаты и военачальники побежденной Германии. Вслед за летчиками-асами люфтваффе речь пошла и о немецких танкистах. В книге американских авторов С. Митчема и Д. Мюллера «Командиры третьего рейха» величайшим танкистом Второй мировой войны назван Михаэль Виттман из танковых частей СС. Во время Курской битвы он, как утверждается, уничтожил 30 советских танков и 28 орудий. До своей гибели в июле 1944 года Виттман на Восточном и Западном фронте, по немецким данным, уничтожил 138 танков и 132 артиллерийских орудия.

Что можно сказать по этому поводу? Видимо, до выяснения полной картины битв и потерь во Второй мировой войне еще далеко. Но, во всяком случае, едва ли у немецких танкистов были лучшие возможности подсчета подбитых и уничтоженных машин, чем у наших. Можно ли в ходе боя отличить безошибочно подбитый танк от уничтоженного? Значительное число подбитых машин восстанавливалось ремонтниками в сжатые сроки.

Не отрицая высокой боевой выучки немцев, можно ли с абсолютной верой относиться к их донесениям и пропаганде? Приведем две цитаты. В книге «Реквием каравану PQ-17» В. Пикуль пишет об исследовании «Битва за Атлантику выиграна» (М., 1959) американского историка, состоявшего при президенте Ф. Рузвельте историографом войны на море, С.Э. Морисона: «Он считал, что документа точнее вахтенного журнала быть не может на белом свете, и потому после победы с радостью заполучил для работы «дневники» кораблей фашистского флота... Его постигло жестокое разочарование! «Для большинства вахтенных журналов, — писал С. Морисон, — характерны преувеличения и даже искажения истины». Морисон заметил, что вахтенные журналы большинства кораблей флота Германии заполнялись после возвращения корабля или подлодки на базу (что недопустимо!). Морисон пришел к печальному выводу, что показаниям гитлеровских моряков не доверяло даже собственное командование, проверяя все их боевые отчеты по сведениям нейтральной прессы и радиовещанию Би-би-си».

А вот как оценивал счета асов люфтваффе Герой Советского Союза Г.А. Баевский: «Чем сложнее для немцев становилась обстановка на советско-германском фронте (особенно после Курской битвы) и чем выше становилось наше мастерство тем... удивительно! Но количество побед у немецких асов становилось все больше. Похоже, это скорее успех пропаганды доктора Геббельса... Вообще немецкая система подтверждения сбитых асами-«охотниками» самолетов (в отличие от нашей, гораздо более жесткой), как правило, сводилась лишь к свидетельствам заинтересованных лиц... Громкие цифры нечем подтвердить».

Что ж, не имели немецкие офицеры бдительного ока смершевца за спиной, могли и приврать безнаказанно. Чего их, «недочеловеков», жалеть?

Да, были у нас и неоправданные потери, были и самодуры. Но и об этом пишут по-разному. Адмирал Н.Г. Кузнецов выделил у русского историка И.Е. Забелина такую мысль: «История зависит от искусства и умения или даже намерения писателей изображать в славе или унижать народные дела, как и деяния исторических личностей...»

Немецкие мемуаристы ограничены, не могут понять русского человека. Его жертвенный героизм и «почти невероятная способность выдерживать сильнейший артиллерийский огонь и мощные удары авиации» кажутся генералу Ф. Меллентину («Бронированный кулак вермахта») тупой нечувствительностью: «Русский солдат дорожит своей жизнью не больше, чем жизнью своих товарищей». И все же генерал констатирует: «Никто не сомневается, что у России может быть свой Зейдлиц, Мюрат или Роммель — в 1941-1945 годах русские, безусловно, имели таких великих полководцев... Люди, в массе своей апатичные и невежественные, без всякой подготовки, без всяких способностей, действовали умно и проявляли удивительное самообладание. Танкисты Красной Армии закалились в годы войны, их мастерство неизмеримо возросло».

Как могут люди без всяких способностей действовать умно? Этот парадокс показывает столкновение в бедной голове немца русофобских предрассудков и установок с реальной действительностью боев, участником которых он был.

Комбат Н.С. Корявко прошел войну от первого до последнего дня, участник двух исторических парадов на Красной площади — 7 ноября 1941 года и 24 июня 1945-го, награжден орденом Ленина, Красного Знамени, Суворова III степени, Отечественной войны 1-й степени, двумя Красной Звезды, медалью «За отвагу», чехословацким орденом «За храбрость». Он вспоминал: «Метод мой был такой. Стремиться к внезапности. Никогда я не лез в лоб на деревню, на станцию. Обойду, а они сами потом выйдут оттуда, из своих укреплений. Соберу своих хлопцев, поставлю задачу — идем на полной скорости, сколько можем, собираемся там-то, видите ориентир? Собираемся, потом задачу дальше получаем. На полной скорости — р-раз! Стреляйте, бейте! Нужно быстрее вырваться на простор. Прорвать первые позиции обороны, чем дальше от своих войск и от противника, чем поглубже, тем лучше. Если ты хитрый, здоровый — рвись вперед! Это мой метод до конца войны».

В сборнике статей «Правда о Великой Отечественной войне (СПб., 1998) доктор филологических наук Б.В. Соколов утверждает со ссылкой на немецкие исследования, что на самом деле в сражении на Курской дуге потери советских танков были в четыре раза большими, чем у немцев. Более того, Соколов делает такой вывод: «В тактическом и до некоторой степени в оперативном отношении вермахт выиграл Курскую битву. Но превосходство Красной Армии в людских и материальных ресурсах было столь подавляющим, что для немецкой стороны невозможно было выиграть сражение за Курск полностью в оперативном и особенно стратегическом отношении».

Вспоминается рассказ Н.С. Корявко: «Был я и под Прохоровкой. Жара, пыль, гарь, стрельба, самолеты носятся. Солнца не видно. Пишут о том, что наши потери были в несколько раз больше? Это неправда. В таком случае они бы не отступили. А они хорошие вояки были. Воевали и сильно, и крепко. Дрались до последнего. Чего ж они не смелые, когда до Москвы дошли. На Сандомирском плацдарме я полковника в плен захватил. Вызывающе себя вел, нагло. Хоть ты его бей, черта. Надавали ему хлопцы...

В технике мы им не уступали, сами они писали, какой переполох у них вызвали «тридцатьчетверки» под Москвой. Но потребовалось мобилизовать столько народу, столько силы... Дело пошло, только когда народ уже почувствовал в конце концов, что это изверги. Когда партизаны поднялись, когда везде их ждало сопротивление. И мы уже научились, организовались.

Мы всегда гордились, что мы — танкисты, гордились своим корпусом и бригадой. Никакого персонального подсчета, кто сколько подбил, у нас не велось. Я всегда болел за свою роту. Важно, что мы сделали вместе. Мы били их, и это главное».

А вот отрывок из неопубликованных рукописных воспоминаний еще одного ветерана 237-й бригады капитана Николая Петрова о дне 10 июля 1943 года на Курской дуге: «В первых атаках противник проявлял высокую активность. Чувствовалось его стремление любой ценой прорваться на г. Обоянь. Выдержав десять атак противника, ни одного метра земли мы им не уступили. Этот день запомнился неуверенностью вражеских танкистов во второй половине дня и в особенности последней атаки. Чувствовался какой-то психологический надлом. Они несли огромные потери в танках и людях. На их глазах гибли бесславно товарищи, а командование гонит и гонит их на непреодолимую оборону советских танкистов, артиллеристов и стрелковых соединений».

В заключение процитируем мнение на сей счет танкового стратега Германии Г. Гудериана («Воспоминания солдата»): «В результате провала наступления «Цитадель» мы потерпели решительное поражение. Бронетанковые войска, пополненные с таким большим трудом, из-за больших потерь в людях и технике на долгое время были выведены из строя... Само собой разумеется, русские поспешили использовать свой успех. И уже больше на Восточном фронте не было спокойных дней. Инициатива полностью перешла к противнику».

Такова в данном случае правда о Великой Отечественной войне.

Автор: Алексей Тимофеев

http://www.pomnivoinu.ru/home/reports/1240/

Предлагаем записи из дневников лейтенанта Ганса Шойфлера, сделанные в июле 1941 года во время Читать далее : Записки мертвецов: июль 1941 года (10 фото) Copyright © 2017, ribalych.ru Все права ...

В 1888 году в семье псаломщика Андрея Пузанова родился сын Фёдор. Грамоте обучился, а как же: два класса земской школы окончил. На сём его образование и завершилось, так что неудивительно, что до конца жизни Фёдор Андреевич писал с ошибками. Стезю выбрал себе, по примеру отца, церковную, хотя и от мирских дел в стороне не стоял: работал на земле, а когда началась первая мировая, отважно сражался за бога, царя и отечество: есть сведения, что за смелость свою был отмечен тремя Георгиевскими крестами и Георгиевской медалью II степени. Однако же при первой возможности вернулся в церковь. С 1918 по 1920 год труждался псаломщиком в Уфимской области, в 1923 году дослужился до диакона.

Партизан отец Фёдор Пузанов в боевом строю.



Несмотря на то, что специального теологического образования Фёдор Пузанов не получил, богослужебную матчасть, надо думать, освоил вполне, и в 1926 году был рукоположен в священство. Время тогда для такого решения было, как сейчас представляется, не самое благоприятное, ну да человек он был взрослый, вполне сформировавшийся, способный, как говорится, к принятию самостоятельных решений. Через два или три года был арестован (за что именно — данных нет, а фантазировать не буду). Отсидел, надо полагать, года три, потому что по данным автобиографии с 1932 по 1941 год был пролетарием в городе Чудове Новгородской области. А в апреле 1942 года небезызвестная Псковская православная миссия назначила его настоятелем села Хохловы Горки Порховского района Псковской области.

Что делает русский православный поп Фёдор Пузанов, назначенный на служение Псковской православной миссией? При первой возможности устанавливает связь с местными партизанами. Организует снабжение партизан продовольствием (и своей коровы не пожалел), одеждой, обувью, бельём, выполняет различные разведывательные задания.

Под конец оккупации отступающие немцы собрали триста сельчан для угона в Германию, однако вооружённый конвой не выдержал, драпанул, назначив Пузанова старшим по колонне. Поп, убедившись, что конвой исчез из видимости, увёл людей в известное ему место дислокации партизан, где и остался нести партизанскую службу до прихода Красной Армии.

Командир 5-й Ленинградской партизанской бригады Герой Советского Союза полковник Константин Дионисьевич Карицкий вручает Фёдору Пузанову медаль.

В 1944 году кавалер медали «Партизану Отечественной войны» II степени Фёдор Пузанов был обратно назначен настоятелем в Хохловы Горки, только уже митрополитом Алексием. А заодно — благочинным шести районов Псковской епархии. Правда, ненадолго: уже в 1945 году он снова подвергается своего рода репрессиям, только теперь уже со стороны непосредственного руководства. Карьерный рост партизану зажали, с должности благочинного сняли. Дошло до того, что в 1947 году его унизительным образом выгнали с торжественного банкета, посвящённого визиту в Ленинград митрополита Гор Ливанских Илии Карами. Да и сына его, отучившегося при оккупации год в Виленской семинарии, а после освобождения призванного в Красную Армию и достойно провоевавшего до Победы, получившего два ранения, не допустили к экзаменам в Ленинградскую духовную семинарию. Отец Фёдор даже обращался по команде с жалобой: «Теперь несу от своих собратий позор: укоряют меня в партизанстве. Отец протоиерей Тарасов в 1945 году не раз мне делал такой укор что партизан нам не нужен...»

Так и помер партизан Фёдор Пузанов в 1965 году скромным настоятелем Успенского храма в селе Молочкове Солецкого района Новгородской области, где служил с 1948 года. Там, рядом с храмом, и похоронен. Сын его, Михаил Фёдорович (тоже уже покойный), кстати, всё-таки добился своего, дослужившись до протоиерея.

Фёдор Пузанов — далеко не единственный православный священник, защищавший свою Советскую Родину.

Настоятель Свято-Успенской церкви Ивановского района Пинской области Василий Данилович Копычко был партизанским связным и политинформатором, на службах знакомил прихожан со сводками Совинформбюро и положением на фронтах. Дом его был партизанской явочной квартирой. Бывал отец Василий и в отряде, для которого организовал сбор продовольствия и оружия. В начале 1943 года немцы раскрыли связь попа с партизанами и немедленно сожгли церковь и его дом. Самому Василию с семьёй удалось спастись и перебраться в отряд, который впоследствии соединился с Действующей армией. Василий Копычко награждён орденом Отечественной войны II степени, медалями «Партизану Отечественной войны» I степени, «За победу над Германией» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

Протоиерей Александр Фёдорович Романушко, настоятель церкви села Мало-Плотницкое Логишинского района Пинской области, служил в Пинском партизанском соединении с лета 1942 по лето 1944 года. Неоднократно участвовал в боевых и разведывательных операциях. Награждён медалью «Партизану Отечественной войны» I степени. Кстати, именно он в 1943 году, находясь под вооружённой партизанской охраной, на похоронах убитого полицая обратился к аудитории со следующими словами:
"Братья и сестры, я понимаю большое горе матери и отца убитого. Но не наших молитв «со святыми упокой» заслужил своей жизнью во гробе предлежащий. Он — изменник Родины и убийца невинных детей и стариков. Вместо вечной памяти произнесём же: «Анафема»."

Друзьям погибшего батюшка посоветовал покаяться и стать на борьбу с фашизмом для искупления грехов своих тяжких. После краткой, но сочной проповеди группа полицаев прямо с похорон ушла с партизанами.

Кстати, два его сына отважно воевали с немцами сначала в партизанах, а потом и в РККА, домой вернулись с орденами.


Протоиерей Александр Романушко с товарищами-партизанами.

Настоятель церкви во имя Покрова Богоматери в селе Хворосно Логишинского района Пинской области Иоанн Лойко принародно благословил трёх своих сыновей Владимира, Георгия и Александра идти в партизаны. В феврале 1943 года Хворосно было окружено карателями. Партизанское командование решило уйти без боя и вместе с мирным населением выйти из окружения. Отец Иоанн остался с оставшимися, большей частью больными, калеками, престарелыми. 15 февраля немцы сожгли его вместе с тремястами прихожанами прямо в храме.

Священник деревни Блячино Клёцкого района Барановичской области Николай Александрович Хильтов постоянно помогал разведчикам бригады имени Василия Ивановича Чапаева, действовавшей в той же области. При церковном доме он создал «дом отдыха», где поправляли своё здоровье раненые и больные партизаны. 6 апреля 1944 года за помощь партизанам он был арестован вместе с братом Георгием Александровичем, тоже священником. Их замучали до смерти в концлагере Колдычево, причём вместе с жёнами.

Настоятель храма деревни Кобыльники Мядельского района Вилейской области Пётр Бацян имел мужество помогать евреям. Был арестован СД. В минской тюрьме освободители СССР от большевизма запрягали его в плуг и пахали на нём тюремный огород, а затем затравили насмерть собаками.


Партизанский разведчик настоятель Видонской церкви Уторгошского района Мефодий Белов прощается с дочерью Руфиной — партизанской разведчицей. В 1943 году при выполнении разведывательного задания на станции Дно отец Мефодий был схвачен немцами и после пыток расстрелян.

Полных сведений нет, но, видимо, именно в рамках поддержки православия в завоёванных землях немцы, в частности, расстреляли и умертвили иными способами 55% личного состава священников одной только Полесской епархии.

Но кино снимать, понятное дело, нужно не об этом.

Псковский священник Федор Пузанов со своими прихожанами у церкви, 1943. Фото: Михаил Трахман



http://www.pomnivoinu.ru/home/reports/1066/

Надежда Александровна Богданова (в замужестве — Кравцова) (28 декабря 1931 — 21 августа 1991) — пионер-герой. Самая юная участница Великой Отечественной войны, удостоенная звания пионер-герой.


Надежда Богданова родилась в Белорусской ССР 28 декабря 1931 года. В 1941 году после начала Великой Отечественной войны детский дом, в котором она жила, эвакуировали в город Фрунзе Киргизской ССР. Надя с несколькими детьми из витебского и могилёвского детских домов во время одной из остановок сошла с поезда, чтобы отправиться на фронт.



Её дважды казнили гитлеровцы, и боевые товарищи долгие годы считали её погибшей и даже поставили памятник. Когда она стала разведчицей в партизанском отряде 2-й Белорусской бригады, ей не было ещё и десяти лет. Маленькая, худенькая, она, прикидываясь нищенкой, бродила среди фашистов, всё подмечая и запоминая, и приносила в отряд ценнейшие сведения. А потом вместе с бойцами-партизанами взрывала фашистский штаб, пускала под откос эшелон с военным снаряжением, минировала объекты. В последующих операциях ей доверили оружие — ходила с пистолетом и гранатой за поясом. В одном из ночных боёв спасла раненого командира разведотделения Ферапонта Слесаренко.

Попытка диверсии в Витебске

После сошествия из поезда в Витебске детдомовцы пытались самостоятельно принять участие в защите города. Они свободно перемещались по захваченному фашистами Витебску, зная, что немцы не придавали значения детям. Дети планировали взорвать немецкий склад боеприпасов, расположенный в Витебске. Они нашли взрывчатку, но не знали как ею пользоваться. Ребята не успели дойти места назначения: произошел взрыв, в результате которого дети погибли. Выжила только Надя. Позже была принята в партизанский отряд 2-й Белорусской бригады.

Красные флаги в Витебске

Накануне предстоящего праздника Октябрьской революции на собрании партизанского отряда бойцы обсуждали, кто пойдёт в Витебск и вывесит в честь праздника красные флаги на зданиях, в которых жили фашисты. По мнению командира отряда Михаила Ивановича Дьячкова, вывешенные в честь праздника красные флаги должны были послужить жителям города знаком, что война с немецко-фашистскими захватчиками продолжается, чтобы поднять боевой настрой витебчан. Фашисты тщательно охраняли подходы к городу, обыскивали каждого, и даже обнюхивали. Если у подозреваемого шапка пахла дымом или порохом, считали его партизаном и расстреливали на месте. К детям внимания было меньше, поэтому решили поручить это задание 10-летней Наде Богдановой и 12-летнему Ване Звонцову. На рассвете 7 ноября 1941 партизаны подвезли детей поближе к Витебску. Дали санки, в которых были аккуратно уложены мётлы. Среди них три метлы, в основания которых были намотаны красные полотнища, а сверху прутья. Согласно задумке партизан, дети для отвода глаз фашистов должны были продавать мётлы.

В город Надя и Ваня вошли без проблем. Маленькие дети с саночками ни у кого из фашистов особого подозрения не вызвали. Ваня, который в партизанском отряде недавно, заметно нервничал при каждом взгляде фашистов в их сторону. Более опытная Надя старалась подбадривать мальчика. Чтобы снять с себя подозрения глядящих в их сторону немцев, Надя с санками подошла к группе фашистов и предложила им купить мётлы. Те стали смеяться и тыкать дулами автоматов в её сторону, после чего один из них на ломанном русском прогнал её.

Весь день они ходили по городу и присматривались к зданиям в центре города, куда можно было бы повесить красные флаги. Когда наступил вечер и стало темно, они принялись за работу. За ночь ребята установили флаги на железнодорожный вокзал, ремесленное училище и заброшенную папиросную фабрику. Когда наступил рассвет, на этих зданиях уже развивались флаги СССР. Завершив дело, дети торопились в партизанский отряд, чтобы доложить о выполненном задании. Когда они, уже покинув город, вышли на большую дорогу, их догнали фашисты и обыскали. Обнаружив папиросы, которые дети прихватили на папиросной фабрике для партизан, они догадались, кому те их несут, и стали допрашивать, после чего увезли в Городок. Ребята всю дорогу плакали. В штабе их допрашивал начальник районной жандармерии, приставив детей к стенке и стреляя над их головами. После допроса он приказал расстрелять детей. Их поместили в подвал, где находилось много советских военнопленных. На следующий день всех вывели из Городка на расстрел.

Надя с Ваней стояли у рва под прицелом фашистов. Дети держались за руки и плакали. За доли секунды до выстрела Надя потеряла сознание. Спустя некоторое время Надя очнулась среди убитых, в числе которых был Ваня Звонцов. Изнеможённая, она направилась в сторону леса, где её нашли партизаны. С тех пор отряд долгое время не позволял ей самостоятельно выполнять задания.

Разведка и бой в Балбеках

В захваченных населенных пунктах Белоруссии гитлеровцы устанавливали огневые точки, минировали дороги, вкапывали в землю танки. В одном из таких населённых пунктов — в деревне Балбеки — необходимо было провести разведку и установить, где у немцев замаскированы пушки, пулемёты, где стоят часовые, с какой стороны лучше атаковать деревню. Командование решило отправить на это задание начальника разведки партизан Ферапонта Слесаренко и Надю Богданову. Надя, переодевшись в побирушку, должна была обходить деревню, а Слесаренко — прикрывать её отход в лесочке неподалеку от деревни. Фашисты легко пропустили девочку в деревню, посчитав, что она одна из бездомных детей, которые ходят в мороз по деревням, собирают продукты, чтобы хоть как-то прокормиться. Надя обошла все дворы, насобирала подаяния и запомнила всё, что нужно. К вечеру она вернулась в лесок к Слесаренко. Там её ждал партизанский отряд, которому она доложила сведения.

Ночью партизаны пулемётной очередью ударили по фашистам с обеих сторон деревни. Тогда Надя впервые участвовала в ночном бою, правда Слесаренко не отпускал её от себя ни на шаг. В этом бою Слесаренко ранило в левую руку: он упал и на какое-то время потерял сознание. Надя перевязала ему рану. В небо взмыла зелёная ракета, которая была сигналом от командира всем партизанам отходить в лес. Надя и раненный Слесаренко пытались уйти в отряд, но в глубоких сугробах Слесаренко потерял много крови и изнемог. Он приказал Наде оставить его и отправиться в отряд за помощью. Подложив под командира еловых веток, Надя отправилась в отряд.

До отряда было примерно 10 километров. Ночью по сугробам в мороз добраться туда быстро оказалось сложно. Пройдя около трёх километров, Надя забрела в небольшой хуторок. Возле одного из домов, где ужинали полицейские, стояла лошадь с санями. Подкравшись к дому, Надя села в сани и вернулась к раненному Слесаренко. Взобравшись в сани, они вместе вернулись в отряд.

Минирование моста в Карасево

В феврале 1942 года (по другим данным — 1943 года) Наде вместе с партизанами-подрывниками был дан приказ уничтожить железнодорожный мост в Карасево. Когда девочка заминировала его и начала возвращаться в отряд, её остановили полицаи. Надя стала прикидываться нищенкой, тогда они обыскали её и нашли в её рюкзачке кусок взрывчатки. Надю стали допрашивать, в этот момент раздался взрыв и мост прямо на глазах у полицаев взлетел на воздух.
Полицаи поняли, что это Надя заминировала его, и, связав, положили в сани и повезли в гестапо. Там её долго пытали, выжигали на спине звезду, обливали на морозе ледяной водой, бросали на раскалённую печь. Не добившись от неё сведений, фашисты выбросили истерзанную окровавленную девочку на мороз, решив, что она не выживет. Надю подобрали жители села Заналючки, которые выходили и вылечили её. Участвовать на войне Надя уже не могла, поскольку после пыток она практически потеряла зрение.



После войны

Спустя 3 года после окончания Великой Отечественной войны Надю отправили на лечение в Одессу. В Одессе ей частично восстановил зрение академик Владимир Петрович Филатов. Вернувшись в Витебск, Надя устроилась работать на завод. О том, что она воевала с фашистами, Надя долгое время никому не рассказывала.
Спустя 15 лет она услышала по радио, как начальник разведки 6-го партизанского отряда Ферапонт Слесаренко — её командир — говорил, что никогда не забудут бойцы своих погибших товарищей, и назвал среди них Надю Богданову, которая ему, раненому, спасла жизнь. Только тогда она и объявилась.

Награждена орденами Красного Знамени, Отечественной войны I степени, медалями. Имя Нади Богдановой занесено в Книгу почёта Белорусской республиканской пионерской организации имени В. И. Ленина.
Всю жизнь прожила в Витебске. Вырастила 1 родного и 7-х приёмных детей. С конца 1970-х вела активную переписку с пионерами 35-й школы города Братска, Клёмовской средней школы посёлка Новоклёмово Московской области, 9-й школы города Новополоцка, школы города Ленинска (ныне Байконур) и других, — а также с краеведами, которым помогала восстановить события, произошедшие в Белорусской ССР в годы войны. Пионеры разных школ называли себя «богдановцами» — в честь Надежды Богдановой. В 1965 году давала интервью писателю Сергею Смирнову в рамках документального цикла «Рассказы о героизме», в котором рассказывала о своём участии в Великой Отечественной войне.

Умерла 21 августа 1991 года — в день Августовского путча в СССР. После её смерти в нескольких школах был организован сбор средств на открытие памятника Надежде Богдановой. В настоящее время о судьбе памятника ничего не известно.


http://www.liveinternet.ru/users/buga51/post407257191/

Всё, что мы делаем — для вас, женщины. Или, как минимум, с оглядкой на вас.

Маша Поливанова и Наташа Ковшова

Когда, кажется, в трудную минуту мы не справляемся (или нас банально не хватает) — вы приходите к нам на помощь. Не только в военное время, но на войне всё, и хорошее, и плохое, очерчивается резче и чётче, как в рентгеновских лучах.

Говорят, у войны не женское лицо. Но во время Великой Отечественной войны военную форму надели не менее 800 000 женщин. И уже к октябрю 1941 года 45 процентов советского пролетариата составляли женщины. Курсы Всевобуча подготовили: 6097 миномётчиц, 4522 станковые пулемётчицы, 7796 ручных пулемётчиц, 15290 стрелков-автоматчиц, 45509 связисток, 2484 стрелка-снайпера.Около 150 000 женщин были награждены орденами и медалями СССР. 90 стали Героями Советского Союза. 49 — посмертно.Сегодня — о последнем бое двух из них.

Не хочу заниматься пусть и художественным, но вымыслом, выдумывать детали и подробности. На известном сайте можно найти оригинальные наградные документы. Вот строки из представления к награде Наташи Ковшовой:
"... 14 августа 1942 года полк вел наступательный бой севернее р. Робья. На один из ответственных участков, где противник особенно мешал продвижению нашего подразделения, была выдвинута лучшая снайперская пара — Ковшова и Поливанова. Они метко разили фрицев, уложив их в этот день до 40 штук.

В процессе боя вышел из строя командир снайперской группы. Командование группой снайперов приняла на себя Наташа Ковшова. В это время немцы пошли в контратаку. Хладнокровно, не открывая себя, снайперы подпустили фашистов на близкое расстояние и по команде Наташи открыли меткий губительный огонь. Десятки трупов фашистов остались в 30 метрах от группы снайперов. Контратака немцев захлебнулась, и они отступили. По месту расположения снайперов противник открыл бешеный минометный огонь. Мины ложились кучно, не оставляя живого места. Одновременно немцы, собрав силы, снова пошли в контратаку.

Снайперы, воодушевленные мужеством девушек, не отступили ни на шаг. Группа их редела, но они всё время вели меткий огонь по врагу. Маша и Наташа были ранены.

Вскоре из группы снайперов в живых осталось только трое: Маша, Наташа и снайпер Новиков, но стрелять могли уже только Маша и Наташа. Немцы упорно лезли вперёд, и Новиков решил притвориться мертвым.

Девушки условились бить врага до последнего. Несмотря на страшную боль еще не перевязанных ран они продолжали вести меткий снайперский огонь. Патроны были на исходе. Ковшова была вторично ранена. Немцы кричали «Рус, сдавайс!» Наташа ответила: «Проклятущие, русские девушки живыми не сдаются!» — и выпустила последнюю пулю в офицера, свалившегося замертво. Вторично ранена была Поливанова. У девушек остались 4 гранаты. Немцы были совсем близко. Наташа и Маша бросили гранаты. Ещё несколько фрицев взвыло.

Ведя ураганный огонь из автоматов, фрицы подползали всё ближе. У Ковшовой и Поливановой появились новые раны. Девушки молча поцеловались и приготовили гранаты. Они теряли последние силы, и немцы прекратили стрельбу, решив захватить их живыми. Когда обнаглевшие фрицы подползли совсем близко и наклонились над девушками, те неожиданно приподнялись. Раздалось два взрыва. Около десятка фрицев было уничтожено."

Подруги Маша и Наташа вместе стали снайперами, вместе призвались добровольцами, вместе обороняли Москву в составе 3-й коммунистической дивизии, с января 1942 вместе переведены в 528-й сп 130-й сд 1-й ударной армии. Вместе, одним приказом награждены орденом Красной Звезды; поносить награду им, правда, не довелось — приказ по фронту был подписан только 13 августа 1942 года. А на следующий день они вместе приняли свой смертный бой. Звание Героев Советского Союза им тоже было присвоено вместе, одним Указом. И лежат они тоже вместе, в деревне Коровитчино Старорусского района Новгородской области.


Наташа Ковшова


Маша Поливанова

Наталья Венедиктовна Ковшова (26.11.1920 — 14.08.1942) родилась в Уфе. В 1940 году окончила московскую школу № 281 в Уланском переулке (ныне № 1284). Работала в Москве, готовилась поступать в МАИ.

Мария Семёновна Поливанова (24.10.1922 — 14.08.1942) родилась в деревне Нарышкино Алексинского района Тульской области в семье рабочего. Окончила среднюю школу, работала в научно-исследовательском институте в Москве.

Наши женщины смотрят на нас, оттуда, из военного далека, молодые, красивые, уверенные и в себе, и в нас, и в прекрасной жизни, которая будет, должна быть, не может не настать после войны. Лично я не выдерживаю их взгляда.


Cнайперы Калининского фронта Нина Лобковская, Люба Макарова, Шура Виноградова, Юля Белоусова



http://www.pomnivoinu.ru/home/reports/1069/