Понять и грустить
«My love is strength'ned, though more weak in seeming»
William Shakespeare
Моё отоспавшееся бессознательное, погоняв меня в угоду зомбирующей информации ТВ по вселенским катастрофам и катаклизмам, вывело таки к затягивающейся норе в неизведанное, в которую я и нырнула, собираясь спастись от очередного конце света, коего, к слову, во сне было совсем даже немного.
Выкарабкавшись в более светлую область бытия, я обнаружила вкруг себя весёленькую пустошь, если считать таковой незаселенный мир малоэтажек, утопающих в свежей зелени ясеней и тополей.
Оглянувшись на проход, выпустивший меня в сей предел мытарства, поняла, что билет был оплачен фантазией в один конец, и предстоит осваиваться в новом мире. Радовало то, что в компанию мне были определены шесть юных барышень, по ощущениям знакомым, в просыпании оставшихся неузнанными.
Прокатившись по собственным ощущениям, в восторге приняла, что благое пространство возвращает возможность летать: не падать, гонясь за ужасом пропасти, не парить, поддерживаемая неизвестными силами детских иллюзий, а полноценным управлением тела, которое никогда не забывает данных ему однажды навыков, как например, плавание, вождение автомобиля или удержание велосипеда движением, из серии: если нет воды, то плыть некуда, а как плыть мы помним.
Тут же попробовала, и убедилась, что ощущения не обманывают, но невероятно удивила своих спутниц, невозможным, в покинутом мире, умением.
Одновременно пришло знание того, что обретённая реальность предоставляет более широкий спектр воздействия на подсознание, как то: телепатия, обмен до резонанса эмоциями, духовное восприятие единения с высшим прекрасным до эйфории причастности.
Девочкам с заверением, что и в них заложен потенциал летучести, я передала и возвышенный настрой полнейшего оптимизма. Две из них попробовали взлететь: невысоко, недалеко, но плюхнувшись, покатились кубарем по траве, залились заразительным смехом, приглашая остальных присоединиться и разделить радость обретения новых для них способностей.
Оставшиеся боялись даже пробовать. Я перешла на слова, говоря, что если они сюда пробрались… и накрыло страхом невозвратности, холонуло обречённостью, но не избранностью, а скорее капризом случайного выбора места и времени… Поняла, что и гнетущее состояние сознания сразу становится общим, поэтому черпанув из глубин души добрый ковш надежды, окатила себя и их: если мы сюда попали, то летать можем, если захотим.
Я не стала дожидаться, пока трусихи справятся с навалившимся грузом впечатлений, а, истосковавшись по давно не испытываемому блаженству полёта, устремилась ввысь. Понимая, что могу не рассчитать сил, двигалась, короткими «перебежками», используя в качестве промежуточных взлётных площадок, козырьки подъездов и крыши домов. Домов выше семи этажей я не встретила, да и пространство, оказалось ограниченным. Затрудняюсь сказать, чем, поскольку ни заборов, ни тем паче, крепостных стен, я не видела, но высотным охватом материальность оказалась соразмерна большой деревни или маленькому городку.
Вернувшись, я нашла девчонок скучающими в тени полисадниковой растительности, причиной тому была растерянность от осознания и ограниченности пространства, и бесперспективного одиночества.
- Давайте займёмся хотя бы налаживанием быта, определив для начала, кто и что умеет делать.
Одна у нас, как помнится, оказалась поварихой, но почти сразу выяснилось, что готовить ради потребления пищи, тут вовсе не нужно – имеется вполне сносная столовая-самобранка, которая при желании предоставляла желаемую пищу в любой уголок нашей деревеньки-городка.
Распространением на все остальные физиологические потребности, удовлетворяемые окружающей сущностью по мере востребования их обитателями, пришла утрата прикладного назначения умений. Но, как известно, свято место пусто не бывает,.Тут же заполнилось, как и предшествующие ему потери, расширением значимости эмоциональной.
Теперь каждое действие не только давало радость и удовлетворение индивидууму, но всё в большей степени требовало разделённой причастности, тем более, что никаких особых усилий, чтобы приобщить подружек к собственному восторгу не требовалось – достаточно было всего лишь плениться чем-нибудь самой.
Причем, казалось, что положительные эмоции не знают границ, а изредка возникающие тени тоски, скуки, тревоги блокировались чем-то высшим, что подкидывало новое знание, впечатление.
Но человек странное существо… Мы всё чаще стали приходить к месту нашей «высадки», хотя само место ни чем не отличалось от окружающего пространства. Просто посидеть… поразговаривать. Телепатия стала обиходной, а разговор… Сложно сказать, но неким протестом сытости.
Летали уже все девчонки, и умение сиё также стало обыденным. Для души мы ходили, и говорили… Пресыщение накапливалось, давя на ограниченность применения. Донорство порой тяжелее голода вампира. Мы стали избегать друг друга, чтобы не заразить стыдом неразделённой потребности дарить.
Нужно было что-то делать, и чем скорее, тем лучше. Зачем я тогда вернулась на место наших обычных сборов, я не помню. Но интуиция и в тот раз меня не обманула: должно было произойти что-то очень хорошее, что помогло бы нам всем разорвать наш заколдованный круг, что сразу услышат, почувствуют девчонки.
Портал открылся в подвальчике одного из домов, где мы иногда встречались, и куда я зашла в ожидании спасительного чуда. Позже я поняла, что открылся он вовсе не сам, а моим желанием помочь девочкам обрести новый объект для приложения чувств. Открылся обычной дверью, из которой стали выходить мужчины.
Деревенька-городок стала планетой со всеми горизонтами и атмосферами, пропало ощущение ограниченности пространства.
Когда подтянулись девчата, я тоже пропустила мимо внимания, поскольку оно, сголодавшееся по новизне, не просто поглощало каждый звук, цвет, запах, но проникало в самые тайные эмоции вновь прибывших, блокируя страхи-тревоги, отсеивая равнодушие, и хватая крупицы восторгов и удивлений, взамен окатывая мальчишек не только своим потоком эмоций, но гармонизируя их с девчоночьей надеждой на выход из такого ласкового тупика.
Их было много. Я знала каждого по прошлой жизни: давние приятели радость спасения (все же помнили: откуда они прибыли!) наполняли восторгом возобновления общения, враги принимали прощения и теряли обиды, материалистам давалась чаша изобилия.
Но мужчины всегда завоеватели. Откуда взялось столько оружия, одному создателю известно! Но мужественность, как ранее, девчоночья сноровка в обустройстве быта, оказалась невостребованной, по причине отсутствия внешнего врага и внутреннего соревнования.
Хотя все прибывшие оказались именно моими, но ни ревности, ни зависти не рождалось. Дивно быстро они разбрелись по планете, оставаясь на эмоциональной и интеллектуальной связи со мной. Именно тогда, мы с девчонками поняли, что своих мужчин «слышу» только я, транслируя девочкам и далее их чувство и мысли, и только тогда, когда сам конкретный мужчина снимает запрет на ретрансляцию. Получается такая ёлка восприятия со всеми её игрушками и заморочками.
Когда мы это поняли, то появилось ощущение закрытых эмоциональных сфер: онаиесть, но проникать в них не хочется. Мужчин становилось больше. Как их встречали девочки, я не помню.
При встрече с не своим мужчиной, мы всегда знали, чей он.
Вторая волна наполнения пространства эмоциями многократно превышала девчоночье проникновение и по силе резонирующего противоборства, и по спектру, расширяющемуся во все мыслимые, а чаще и немыслимые стороны.
Мужчины своим ненасытным желанием познать толкали очумевшее от их запросов пространство впереди себя, расширяя планету до вселенной, вселенную до взрыва, взрыв…
- Скажи, что вы ищете? Чего хотите?
- Хотим вернуться домой.
- Чем же тут вам не дом? Он уютнее, правильнее, радостнее, чем было там, откуда все мы пришли.
- Не все, только те, кого вы допустили в ваш мир.
- Наш? Мир?
- ваш.
- Хорошо. А где же тогда ваш мир? Мы согласны перебраться в ваш мир.
- Мы ищем.
Круг замкнулся.
Они расширяли вселенную и схлопывали пространства, строили механизмы и телепорировались в любую фантазию. Они созидали и разрушали, свято оберегая только тот уголок, который создали девчата. А девочки не пересекали границ.
Мальчишки умели перемещаться во времени и пространстве, но так и не научились летать. А девочки, умеющие летать, всё чаще отсиживались в уединении.
Я их почти не видела, но всё сильнее ощущала грусть от невозможности помочь мальчикам обрести то, что они так бурно и самозабвенно искали.
Мы, я и два дорогих моему сердцу мужчины, самых активных в недавних ещё поисках, сидели в подвальчике, который почти сразу после их вторжения перевоплотился в кабачок с раздаточной лентой еды.
Сидели и молчали. Я молчала, потому что не знала, как помочь им обрести утраченный мир; они – как бросить тот злополучный мир к моим ногам. Молчали, не находя решения, выхода, вектора развития ситуации.
Из полутьмы подвальчика к транспортёрной ленте подошли два мужчины.
Не мои.
Не девчонок.
Ничьи.
Это сразу привлекло к ним внимание.
Мои насторожились – чужаки нахохлились.
Я чувствовала, что сюда их пригнал голод. Они знали, что не вправе пользоваться чужими благами.
Агрессия, подстёгиваемая со всех сторон, рождала фитиль агрессии в сжимающем чужаков пространстве.
Даже не голод, а загнанность в безвыходное положение, потянул руку одного из мужчин к траспортёру.
Еда испарилась быстрее, что пальцы успели приблизиться к ней.
Пустой траспортёр разделял нас и чужаков.
Оба моих рыцаря встали, желая уничтожить чужаков.
Первый раз возникла возможность уничтожить человека.
Я знала, что им не будет больно, ну будет страшно, не будет плохо – их просто не будет, как не было ещё совсем недавно. Не было с нами, не было у нас.
Но они были где-то.
Я не была уверена, что они вернуться в то самое «где-то», откуда их выудило моё желание в очередной раз изменить приевшуюся определённость. Не была я уверена и в том, что они пришли оттуда, откуда и все мы.
Я взяла в руку нож, обычный разделочный ножик: маленький с деревянной ручкой, совсем непохожий на оружие. Направила ножик на того, кто тянулся за едой.
Я знала, что меня услышит и он, став при этом своим, и мои мужчины, и девочки, в угоду важности события, поэтому перешла на речь, обычную, голосовую, без телепатических передач образов:
- Убью.
Я видала, что он не поверил, как не верила и я, что на самом деле собираюсь его уничтожить – для этого не нужно было никаких орудий, оружие отгораживало, а не приобщало. Он понял, что я его всего лишь отгоняю, ограждаю, позволяя оставаться чужаком в нашем мире.
Мужчины ушли, оставаясь неощущаемые моим сознанием и подсознанием. Как и в обычном мире, я могла только предполагать, что мир наш не покинули… Или покинули.
Они могли стать шансом, мизерным, но всё таки, шансом что-то поменять в нашем мире, мире, замкнутом на самого себя, мире в котором никогда не будет детей и смерти.
Он, самый сильный, самый желанный, самый-самый – грустил.
- Ты можешь всё. Почему ты грустишь?
- Я не могу вернуться.
- Я если бы мог, но без меня?
- Вернулся бы.
- Зачем?
- Чтобы вернуть тебя?
- Тебе не хватает моей любви?
- Хватает. Тут она больше, красочней, ощутимей.
- Тогда, почем?
- Там я мог её потерять и защитить тебя.
- Ты меня не любишь?
- Люблю. Глубже, сильнее, насыщенней, но….
