Надорвал от смеха пузо, обессиленный лежу — остроумные французы запретили паранджу! Поучительная штука в нашей средней полосе! Типа выпендрилась, сука? Обломайся, будь как все! Запретили не для смеху, не из вредности совсем. Просто потому что нехуй, и осточертело всем. Полицейский в людном зале вдруг заглянет в щель для глаз: «Быстро снять! Кому сказали? Я до трех считаю. Раз... Развели в Париже моду! В кишлаке своем ходи, нацепив трусы на морду с амбразурой посреди! Мы ж не ходим по Ираку в миниюбке с декольте? Мы ведь можем прятать сраку, где традиции не те? Либо дуй отсюда, либо — свой дресс-код меняй уже. Черножопые талибы заебали в парандже! Мало нам евреев в кИпах и чалмы на головах... Я до трех считаю, типа. И уже настало — два... Пусть ты молишься Аллаху, на Бен Ладена дрочишь, только непонятно: нахуй — ты приехала в Париж? У себя в своем Ираке хоть носи противогаз, хоть замок повесь на сраке. Но в Ираке! Не у нас! Натяни себе на рожу хоть верблюжие мудя, на таких, как ты, прохожих, через щелочку глядЯ! Здесь такой хуйни не будет, здесь у нас другой закон! Здесь едят лягушек люди! Люди кушают бекон!
Люди молятся на Гуччи, носят Прада в ресторан. Не умеешь? Мы научим! Не желаешь? Дуй в Иран! Привезли свою культуру и устроили кишлак! Научись хотя бы, дура, наносить на ногти лак! Позаботься о здоровье! Потрудись освоить душ! Выщипай усы и брови! Зубы вставь, что выбил муж! Пусть твои кинжал и сабля не мечтают о врагах, а помогут волоса, бля, чисто выбрить на ногах! Натяни чулки и блузку, скушай сэндвич, а не плов! Сука, выучи французский!!! Да хотя бы пару слов!!! Понаехало баранов в Елисейские поля! Прочитали пол-корана — европейцы, нахуй бля! Да и то, что прочитала, так до мозга не дошло: вам велят прикрыть ебало. Но ебало — не ебло! Хоть во Франции ебутся преимущественно ртом, только вам из ваших Турций рано рассуждать о том. Развелось приезжих наций в каждом сраном гараже. Научись предохраняться, а не шляться в парандже! Поналезли без прописки папуасы с диких гор, привезли друзей и близких — стыд и ебаный позор! На Монмартр выйти страшно — словно мумии вокруг. Словно Эйфелеву башню зомби атакуют вдруг! Может, это чьи-то жены, но вокруг себя глядишь — словно толпы прокаженных понаехали в Париж! Словно спрятан под накидкой страшный сифилис внутри! Я считал до трех, шахидка. И теперь настало три!» И — хуяк коленом в пузо! И локтем по почкам — раз! Жаль, у них менты-французы не такие, как у нас. Даже вслух сказать такое — воспитание не то. И оставят всех в покое. И уйдут, как конь в пальто. Даже в случае приказа против дам не примут мер.
Люди уходят тихо, почти неслышно. Просто кому-то ты перестал быть ближним, просто кому-то стал ты излишне важным, чтобы к тебе привыкнуть, и потерять однажды. Люди уходят. То от скандальной пыли, то от того, что когда-то они любили... То от того, что так важно им до сих пор. Люди уходят, как будто другим в укор, словно сказать пытаются, как не надо.
Только у каждого - свой показатель правды, индекс терпения, степень "пошло все к черту...", свой человечек в памяти перечеркнут... Так что не видят. Не знают чужих ошибок. А за закрытой дверью тихо стучат часы. В каждом из вновь ушедших - встроенные весы. Боль перевесила снова запас улыбок.
Люди уходят. Медленно по ступеням, снова с седьмого* на первый. Опять на дно. Думать о прошлом, скучать и цедить вино, мысленно каяться, падая на колени... Это так глупо, что надо бы перестать, вдруг задержаться, пусть даже у самой двери, вспомнить, что было - и снова себе поверить. Взвесить все трезво - и только потом решать.
Люди уходят. Тихо. Почти неслышно. Просто кому-то ты перестал быть ближним, просто кому-то стал ты излишне важным, чтобы к тебе привыкнуть, и потерять однажды... В каждом печать незаконченной им войны. Люди уходят, чтоб возвращаться в сны.
Ты, наверное, даже не вспомнишь меня через время, через чертовы дни, от которых ни разу не легче, только я с каждым днем всё сильнее и глубже дурею, на себе убеждаясь, что время ни капли не лечит… Всё закончится быстро, как воздух в плацкартном вагоне, не спасут километры, ни даже улыбки на фото, зареви, убеги, только память нещадно догонит, и напомнит, что в жизни опять не хватает кого-то… Просто августу снова от сырости нечем заняться, скоро всё пожелтеет и небо усядется в крыши... Как бы так разойтись, чтобы больше не сметь возвращаться, чтобы я не дышала, но верила в то, что ты дышишь…
Когда мне встречается в людях дурное, То долгое время я верить стараюсь, Что это, скорее всего, напускное, Что это случайность. И я ошибаюсь.
И, мыслям подобным ища подтвержденья, Стремлюсь я поверить, забыв про укор, Что лжец, может, просто большой фантазер, А хам, он, наверно, такой от смущенья.
Что сплетник, шагнувший ко мне на порог, Возможно, по глупости разболтался, А друг, что однажды в беде не помог, Не предал, а просто тогда растерялся.
Я вовсе не прячусь от бед под крыло, Иными тут мерками следует мерить. Ужасно не хочется верить во зло, И в подлость ужасно не хочется верить!
Поэтому, встретив нечестных и злых, Нередко стараешься волей-неволей В душе своей словно бы выправить их И попросту "отредактировать", что ли!
Но факты и время отнюдь не пустяк. И сколько порой ни насилуешь душу, А гниль все равно невозможно никак Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.
Ведь злого, признаться, мне в жизни моей Не так уж и мало встречать доводилось. И сколько хороших надежд поразбилось, И сколько вот так потерял я друзей!
И все же, и все же я верить не брошу, Что надо в начале любого пути С хорошей, с хорошей и только с хорошей, С доверчивой меркою к людям идти!
Пусть будут ошибки (такое не просто), Но как же ты будешь безудержно рад, Когда эта мерка придется по росту Тому, с кем ты станешь богаче стократ!
Пусть циники жалко бормочут, как дети, Что, дескать, непрочная штука - сердца... Не верю! Живут, существуют на свете И дружба навек, и любовь до конца!
И сердце твердит мне: ищи же и действуй. Но только одно не забудь наперед: Ты сам своей мерке большой соответствуй, И все остальное, увидишь, - придет!
