Математик Скотт Рикард (Scott Rickard) попробовал сделать то, что ни один музыкант никогда не пытался, а именно — сочинить самую противную мелодию. Таким способом учёный хотел проиллюстрировать тезис, что гармония музыки заключается в математических паттернах, то есть в повторах.

Сделать музыку без паттернов — задача труднее, чем кажется. Строго говоря, это вообще невозможно, потому что существование структуры из ограниченного количества элементов (какими являются, например, музыкальные ноты), с гарантированным отсутствием паттернов противоречит теореме Рамсея и теореме Ван-дер-Вардена. Однако, Рикард отлично знаком с комбинаторикой, и он поставил другую цель — избавиться от паттернов, которые можно математически обнаружить при современном уровне развития компьютерной техники. Человеческий мозг тоже не в состоянии распознать эти паттерны и, следовательно, не может обнаружить в музыке ничего, что может «понравиться».

Росбалту политолог Андрей Окара.



— Россия в лице Владимира Путина предложила окружающим ее странам новое интеграционное объединение — Евразийский союз, который должен прорасти из Таможенного союза и Единого экономического пространства. Зачем это Путину?



— Месседж Путина о создании Евразийского союза или, условно говоря, «СССР 2.0», стержнем которого планируется сделать союз России, Беларуси и Казахстана, носит программный характер и может стать идеологическим и политическим мейнстримом нового путинского президентства. Путин уже достиг всего того, чего можно достичь в масштабах российской политики — номинального статуса, реальной власти, денег, восторга девушек, которые «готовы порвать за него». Логично, что ему хочется большего. Создав Евразийский союз, Путин может войти в историю. Подозреваю, что это желание — сейчас для него главная мотивация.



— Но ведь сама идея не нова. О Евразийском союзе говорил Назарбаев во времена Ельцина. Где гарантия, что это не очередной предвыборный розыгрыш?



— Важно обратить внимание на то, что будет сказано на тему постсоветской интеграции в инаугурационной президентской речи Путина в мае следующего года. Тем более, что теперь нам предложено жить не по концептуальным программам развития, а по программным речам наших двух лидеров.



Пока диапазон оценок идеи Евразийского союза широк — от «нуля» (бессмысленная предвыборная «обещаловка») до «бесконечности» (Россия «встает с колен» и приступает к восстановлению евразийской империи). Похоже, сам Путин мечтает о втором сценарии — вспомним его оценку развала СССР как величайшей геополитической катастрофы XX века. Но что в идее Евразийского союза мечта, а что — реальная возможность, будет определено в ближайшие полгода.



Пока по характеру информационной кампании вокруг этой темы можно заключить, что власть в ней достаточно сильно заинтересована. Но главное для империи или наднационального объединения — не деньги, а витальная энергия, сверхидея, люди, одержимые новыми перспективами будущего. А что сейчас? А сейчас одна из самых дебатируемых в российском обществе тем формулируется так: «Хватит кормить Кавказ!». Я не оцениваю сейчас причины этих настроений, но вряд ли страна с подобными настроениями способна к какому-либо имперостроительству.



— Может ли Евразийский союз быть восточным аналогом ЕС?



— Нет, и сразу по нескольким фундаментальным причинам. Потенциальные участники Евразийского союза — это страны с авторитарными политическими режимами, с неофеодальными политическими системами, с доминированием экстенсивного развития, с сырьевыми или полусырьевыми экономиками. В России неблагоприятный климат для бизнеса, для внедрения инноваций, не говоря уже о какой бы то ни было политической или социальной активности. На российской модернизации фактически поставлен жирный крест. Россия в нынешнем виде фактически отказывается от инновационного развития, хотя пропаганда говорит о модернизации и Сколково.



Кроме того, Европейский союз — это объединение государств, в котором нет одного-единственного доминатора. В Евразийском союзе никаких альтернатив России как доминатору быть не может хотя бы в силу естественных географических и исторических причин. Ну не могут отношения России и Беларуси (России и Казахстана, России и Киргизии) строиться как отношения Германии и Франции!



Ну и еще — вопрос этический. В Евразийском союзе каждая из стран захочет обогатиться или, по крайней мере, решить свои вопросы за счет других. Иначе говоря, пока что нет представления об общем благе, общей выгоде, общих интересах. Впрочем, если учесть, что современная Россия — это государство-корпорация, в котором все ресурсы и возможности принадлежат небольшой группе «акционеров», иначе и быть не может. Акционеры думают, прежде всего, о рентабельности и прибыли, а народ своей страны воспринимают как «непрофильные активы». Что же тут говорить о народах других стран?



Можно перечислить ценности, на основе которых существует Европейский союз. И эти ценности привлекательны для тех, кто хочет в него вступить. А на основе каких ценностей будет существовать союз Евразийский?



Общее в Европейском и Евразийском союзах — это, по всей вероятности, форма. ЕС — это не федеративное государство, не конфедерация, не обычный международный союз, а некая квазиимперская интеграция нового типа: есть общая валюта (евро), но у некоторых участников — своя (скажем, у Великобритании и Чехии); есть наднациональные органы, но сохраняется суверенитет всех членов, есть Шенгенское соглашение, но не во всех странах оно действует. Возможно, Евразийский Союз тоже станет чем-то таким новым, что сложно определить в категориях современной политической науки и международного права.

— Многие эксперты полагают, что ключевой вопрос для Евразийского союза — «украинский». Может ли новое образование состояться без Украины?



— Может. Но это будет абсолютно иное объединение, чем если бы Украина в него вступила. Хотя бы потому, что для всех российских имперских проектов Украина — «золотая акция» и «критическая масса». Даже СССР умер после того, как УССР провела 1 декабря 1991 года референдум о независимости, а в Москве случилось горбачевско-ельцинское двоевластие. Кстати, и сама идея Российской империи пришла в Москву из Украины: автор «Синопсиса» Иннокентий Гизель, гетман Иван Мазепа, Феофан Прокопович, Стефан Яворский — это люди, создавшие имперский дискурс и модель новой российской государственности.



Но на данный момент я не знаю в Украине политических элит, готовых вступать в объединения, в наднациональных органах которого будет заправлять Россия (точнее, Кремль), — за исключением нескольких откровенных политических фриков и маргиналов, которые уже давно ни на что в украинской политике не влияют. Для одних элит вступление и в Евразийский союз, и даже в Таможенный союз невозможно по идеологическим и политическим соображениям. Для других (нынешних соратников Януковича) — по экономическим мотивам: «донецкие» олигархи искренне боятся, что «питерские силовые олигархи» их порвут в клочья. Насколько оправданы подобные опасения, вопрос сложный и умозрительный, но то, что они боятся, — это факт.



Думаю, если надежд «вступить» Украину в Евразийский союз не останется вовсе (а лично у меня их нет), а в Европейском союзе страну не особо ждут, необходимо разработать максимально приемлемый для всех формат, при котором уменьшался бы риск российско-украинских торговых войн и взаимного геоэкономического шантажа. Вероятно, этому может способствовать подписание Украиной договоров о Зоне свободной торговли и внутри СНГ, и с ЕС.



— Подобное российско-украинское взаимопонимание возможно?



— Теоретически да, но на практике главная проблема в российско-украинских отношениях — не политическая, и не экономическая, а, скорее, из области политической психологии. На частном уровне россияне и украинцы замечательно друг друга воспринимают. Но когда речь идет о межгосударственных отношениях — сразу возникает бетонная стена. Российские политики пытаются «наказать», «додавить» Украину: мол, почему вы от нас ушли? Украинские политики время от времени делают в адрес России какие-нибудь мелкие пакости. В результате — когнитивный диссонанс, абсолютное непонимание и нежелание слышать друг друга.



На рациональном уровне очевидно, что Россия и Украина имеют очень много общих интересов. Но лично я не вижу возможностей для российско-украинского взаимопонимания еще лет десять, а то и больше — пока в российской элите не появится поколение, способное воспринимать Украину «на равных», а в украинской элите — поколение, способное мыслить субъектно, самодостаточно и понимающее, что Западная Европа — это вовсе не «земной рай».



— Не является ли Евразийский союз продолжением концепции «Русского Мира», которую пропагандирует РПЦ?



— Очень правильное сравнение! Путинский Евразийский союз, конечно же, следует сравнить с любимой идеей святейшего патриарха Кирилла о «Русском Мире». «Русский Мир» — это немного модернизированная традиционная панславистская концепция, призывающая объединить под властью Московского патриарха всех постсоветских православных славян. И опять-таки, этот концепт «споткнулся» об Украину. Евразийский союз — концепция не панславистская, а евразийская, мотивированная не геокультурными, а геоэкономическими и отчасти геополитическими аргументами.



— Будет ли отличаться Евразийский союз от тех интеграционных моделей, какими были Российская империя или СССР?



— Несомненно. За последнее десятилетие произошла радикальная мутация российского имперского дискурса. Главное концептуальное отличие: Россия 500 лет была империей континентального типа, а теперь возжелала стать империей торгового (морского, островного) типа.



— Идея «либеральной империи» Чубайса — об этом?



— Судя по всему, да. Чубайс ведь проговорился о новом самосознании политической элиты. Разумеется, речь не столько о его статье восьмилетней давности о «либеральной империи», а обо всем новом политико-экономическом укладе. Во-первых, российская политическая элита рассматривает себя как закрытую корпорацию, которой принадлежит вся страна — точнее, все капитализируемые ресурсы страны. И, во-вторых, российский империализм, российская имперская идентичность и воля к экспансии если и существуют, то не в форме традиционного континентального империализма, а в форме торговой колониальной империи.



— А в чем между ними разница?



— СССР, Российская империя, а ранее Московское царство являлись континентальными империями и «тягловыми» государствами. В их основе лежали некие абсолютные сверхидеи — торжество Православия или победа коммунизма, которыми обосновывалась внешняя экспансия. Когда в XVII веке происходило «воссоединение Великороссии и Малороссии», мотивация была такая, что все православные должны жить в одном царстве. А уже потом смотрели — сколько это будет стоить. Также и в СССР — сперва распространение коммунизма во всем мире, а потом — где взять деньги на поддержку просоциалистических режимов в Африке (ясно, что отбирали у собственного народа).



Континентальные империи, как правило, не колонизируют народы. Они пытаются сохранить, словами Константина Леонтьева, «цветущую сложность», но при этом — победить варварство и установить общий для всех цивилизационный порядок. Ну, например, Советский Союз исходил из того, что в Средней Азии должно быть не только всеобщее образование и здравоохранение, но и опера с балетом, и киностудии — как в Москве, Ленинграде или Одессе. Идеология такого государства исходит из некоторых универсалистских предпосылок. Московское царство ощущало себя «катехоном» — последним бастионом, преграждающим путь злу, Российская империя строилась на более рациональной основе, но считалась именно православным идеократическим государством.



Это не значит, что все должны быть православными (хотя император и императрица обязаны), но именно православные считались имперообразующим стержнем. Причем в XVIII–XIX веках империи выстраивались именно по конфессиональному признаку: Австро-Венгерская империя была католической империей, Османская империя была исламской суннитской, Персия — исламской шиитской. В XX веке государства имперского типа уже начали выстраиваться на идеологической основе: Советский Союз — это коммунистическая идеократия, гитлеровская Германия — социал-националистическая.



Как правило, имперская государственность не преследует цели создать единый народ: когда в Российской империи при Александре III очень жестко взялись за русификацию или в СССР при Брежневе заговорили о «едином советском народе», это стало знаком того, что эти государства скоро лопнут. Континентальная империя, в отличие от торговой колониальной, как правило, не исходит из предпосылок, что имперообразующий народ должен существовать за счет эксплуатации всех остальных. Нередко бывает ровно наоборот: имперское ядро живет хуже провинций. Но главное в континентальной империи — это сверхидея, на основе которой имперское ядро «цивилизует» провинции и присоединенные народы. Именно в подобном формате российская государственность существовала на протяжении последних пяти столетий.



— Хотите сказать, что Российская империя на протяжении последних 500 лет не опиралась на критерий экономической рентабельности?



— Было по-разному. Например, современные сибирские автономисты и сепаратисты считают, что Москва всегда относилась к Сибири как к «внутренней колонии». Но критерий рентабельности никогда не был единственным или главным, как это было в торговых империях. Там всегда было четкое разделение на центр и эксплуатируемые колонии, которые включены в империю ровно до тех пор, пока их эксплуатация рентабельна. Как только необходимые ресурсы для удержания колонии превышают уровень дохода от ее эксплуатации, империя распадается. Рентабельность — это главный принцип существования торговых империй, вроде Британской, Испанской, Французской, Голландской или Португальской.



Российская империя и Советский Союз не исходили из критерия рентабельности: в союзных республиках зачастую жилось лучше, чем в имперском ядре — РСФСР (разумеется, за исключением Москвы и Ленинграда). Невозможно себе представить, чтобы на государственном уровне существовали программы по ликвидации дагестанских, грузинских, казахских или белорусских селений, а программа по утилизации «неперспективных» великорусских деревень существовала. Нечерноземье было превращено в пустыню, великорусская деревня Центральной России как фактор общенациональной жизни перестала существовать, об этом — вся советская «деревенская проза» (Белов, Распутин, Астафьев). Недавно попалось совершенно циничное сравнение: нынешние деревни и райцентры Нечерноземья — это хосписы. Звучит убийственно, но я не знаю, что возразить.



— Значит, Евразийский союз — это первая в наших краях империя торгового типа?



— Пока рано говорить о нем с большой долей определенности. Но больше аргументов в пользу того, что он может стать именно торговой квази-империей. Россия не будет вкладываться ни в какие инфраструктурные и «цивилизаторские» проекты в Центральной Азии (с чего бы, когда в самой России — демодернизация и нехватка ресурсов), но получит оттуда приличную волну уже вполне легальной трудовой и прочей миграции — как ее получила вполне успешная Западная Европа: бывшие колонии жестоко мстят своим метрополиям.

— Почему именно сейчас заговорили о Евразийском союзе? Только лишь из-за нового срока Путина или есть объективные причины?



— В начале 1990-х Россия не имела сил и энергии для поддержания имперского статуса — она сжалась до формата середины XVII века. Сейчас ситуация иная: ресурс экстенсивного развития исчерпывается, а конъюнктура мировых цен на нефть и газ такова, что для самосохранения необходимы новые ресурсы, которые можно привлечь в формате торговой империи.



— И все-таки, Евразийский союз способен сделать жизнь на постсоветском пространстве лучше?



— Хотелось бы в это верить. Однако сделать жизнь лучше может только переход к субъектному и инновационному развитию — спрыгивание с «иглы» ресурсной экономики, переход к новому технологическому укладу, создание возможности для самореализации энергичных и конструктивных людей, выстраивающих точки и очаги роста. А собирание нескольких экстенсивных проектов под одним скипетром едва ли способно дать интенсив и синергетический эффект. Хотя, конечно, если акция «Порву за Путина» будет проходить в масштабах всего будущего Евразийского Союза, — это будет грандиознейшее герлз-шоу!