Спорт будоражит сердца миллионов людей на всей планете. Далеко не каждый может прикоснуться к реальным и масштабным соревнованиям по футболу, которые проходят на самых крупных стадионах. Тем не менее, интернет-технологии и фентези-спорт открывают возможности для всех, кто хочет поучаствовать в мировых соревнованиях и даже на этом заработать. Чемпионат мира по футболу 2018 и Евро 2016 […]

Автор текста: M. Bruk
15.03.2016 13:37

Недавно в наших кругах произошел спор: нужно ли евреям вмешиваться в чужие разборки? Например, в разборки между Украиной и Россией. Но вопрос этот необходимо поставить шире, чтобы найти на него продуктивный ответ. Изучая мнение серьезных еврейских мудрецов, мы нашли следующий анализ.



Мудрецы задают вопрос: «В чем разница между неевреем Ноахом и первым евреем Авраамом?»
Когда Б-г сказал нееврею Ноаху, что будет потоп и будет уничтожено человечество и работа Ноаха состоит в том, чтобы построить ковчег и спасти свою семью, он не спорил с Б-гом по поводу судьбы человечества, а пошел строить ковчег. Когда Б-г сказал первому еврею Аврааму, что идет уничтожать город Сдом, он в отличие от Ноаха начал активно спорить с Б-гом о справедливости.
Первый шаг повзрослевшего Моше, записанный в Торе, состоял в том, что он, увидев, как надзиратель издевается над рабом, убил надзирателя и тем самым спас раба, то есть он боролся с несправедливостью.
В этом часть сути Авраама и Моше.


Мудрецы выделяют эти ключевые истории, чтобы подчеркнуть, что в еврейском характере присутствует качество «цедек тирдоф» — «к справедливости стремись!».


Обратная сторона

Но сам этот процесс очень неоднозначный, так как часто просто нет однозначного ответа, что есть справедливость. Уже в самой Торе мы видим проблемность ситуаций.
Сдом, который пытался отстоять Авраам, был злодейским городом. Спасенный Моше еврейский раб был нехорошим человеком. Как в любом сложном процессе, борьба за справедливость содержит множество опасностей и даже подвохов.


Евреи и русская революция

Одним из самых горячих и противоречивых примеров еврейской борьбы за справедливость является активное участие евреев Российской империи в русской революции.
Евреи видели угнетенность рабочего класса на Руси, плюс сами евреи были угнетенным классом в антисемитской России с ее чертой оседлости. Так что они искренне боролись за справедливость — «за себя (еврея) и за того (русского) парня».
В чем корень проблемы?
Каббала дает ключ к правильному ответу. Есть модель добра и зла, которая называется «искры» (добро) и «клипот» (зло). Развивая искру (силы добра), необходимо защищать ее от злоупотреблений клипот (происков зла).
Пример России очень выразителен. Помогая развитию идеи защиты слабых, евреи (по неопытности) не смогли эффективно помочь в защите этой идеи от огромного количества темных сил, которые перехватили инициативу и во многом скомпрометировали саму идею…
Например, защищая кого-то, необходимо оценивать зрелость этого человека, давая ему доступ к ресурсам, исходя из его уровня.
В чем была одна из трагедий России?
Сталин создал систему доносов. В результате каждый обыватель мог сфабриковать донос на соседа, которому он завидовал, и этим доносам давали ход. То есть миллионам примитивных людей дозволили вершить судьбы других людей через карательные сталинские органы. Поэтому, борясь за справедливость, необходимо защищаться от подобных аморальных процессов, которые злые силы смогли внедрить в государство Российское во время правления Сталина.
Как правильно давать доступ людям к ресурсам?
Необходим механизм, который называется «лифт». Если среди простого народа возникает талантливый персонаж типа Ломоносова, необходимо избирательно обеспечить именно этому таланту дорогу к самореализации. Тогда мы сможем отсечь незрелый народ от доступа к опасным механизмам и организовать более зрелым представителям из народа возможность подняться к справедливой реализации их талантов.

House Sport Nutrition: аминокислоты bsn amino x по доступной цене в интернет магазине
Гершеле просил у одного богача вспомоществования. Тот грубо отказал. Гершеле повернулся уходить и, уже стоя в дверях, заметил:

— Что ж, будьте здоровы! Но я вам предсказываю, что и вы будете богатым, и ваши дети будут богатыми, и дети их детей тоже будут богаты…

Богачу такие слова понравились, и он спросил:

— Слушайте, что я богач — понятно, но почему вы так уверены в моих детях и внуках?

— Если говорю, — отвечает Гершеле, — значит, знаю.

— Хотелось бы узнать и мне.

— Пожертвуйте, что у вас просили, и узнаете.

Пришлось богачу раскошелиться, а Гершеле сказал:

— Бедняк, когда случайно уронит в выгребную яму гульден, не станет мараться и не полезет за ним. Будь он хоть как беден, он плюнет на этот гульден, вы согласны? Ремесленник, зарабатывающий на кусок хлеба, не станет мараться из-за рубля, зажиточный человек — из-за пятерки, состоятельный — даже из-за двадцати пяти рублей… О Всевышнем сказано: он владелец всему золоту и серебру, всем богатствам на земле, и уж если он обронил в такую выгребную яму, — Гершеле указал при этом на богача, — пятьдесят тысяч рублей, разве станет он пачкаться и доставать их? Так что не беспокойтесь… Вы, ваши дети и ваши внуки будете при деньгах…
Она того стоит

Гершеле был приглашен на субботнюю трапезу к одному скупцу. На столе лежала белая пышная хала, и Гершеле, не дожидаясь других блюд, увлекся ею, намереваясь съесть целиком. Богачу было невыносимо смотреть, как Гершеле уписывает хала.

— Реб Гершеле, — сказал он, — знаете ли вы, что хала эта очень дорогая?

— Но она того стоит! — ответил Гершеле.

Хозяину и сказать было нечего.
Не о чем жалеть

Гершеле однажды позвали к умирающему скупому богачу читать покаянную молитву. Гершеле пришел, уселся возле умирающего, который тяжко стонал и вздыхал.

— Что вы вздыхаете? — спрашивает Гершеле. — Умирать придется каждому, никто не вечен.

— Я вздыхаю, — говорит умирающий, — вовсе не из-за того, что приходится умирать, а из-за великой досады. Вот я отсюда ухожу, а мои золото и серебро остаются.

— Поверьте мне, — утешил его Гершеле, — для вашего золота и серебра намного лучше оставаться здесь, потому что там, куда вы попадете, так жарко, что они сразу расплавятся…

Минеральная вата утеплитель ТехноНиколь — один из наиболее популярных на сегодняшний день теплоизоляционных материалов...
То, о чем я хочу вам поведать, не напечатано ни в «Восхвалении Баал-Шем-Това», ни других книгах о его деяниях. И все же всё это истинное свидетельство, в чем вы сами убедитесь…

Началась эта история очень-очень давно, во времена черной оспы. В пятнадцати милях от Меджибожа есть деревня. На въезде в деревню стоит корчма. Корчму эту держали два компаньона. Старики помнили, что при графе корчмарей было двое. Даже имена их были известны: одного звали Эля Кривой, он был кособокий, второго — Михл Толстый, он был человек дородный, едва в двери проходил. Жили они вместе, вместе вели торговлю, дети у них росли…

И вот пришла черная оспа, ворвалась в корчму, прибрала обоих компаньонов, их жен и почти всех детей. Остались только сын Эли Кривого и дочка Михла Толстого, одногодки, двое малых детей. Михл Толстый и его жена — кажется, Шейндл ее звали — умерли последними и перед смертью нарекли детей женихом и невестой… Эта самая Шейндл вынула тогда из-под подушки свое серебряное обручальное кольцо, отдала мальчику и, уже испуская дух, сказала:

— Чтоб ты дожил до того дня, как наденешь это кольцо на палец твоей невесте…

Кроме двух детей — жениха и невесты — остался еще слуга. И вот какое злое дело онсовершил. Утаил детей от помещика и перехватил корчму. Заплатил аренду помещице, которой помещик подарил корчму, как это у них называется, «на булавки». Обидел детей, а когда они подросли, сделал мальчика слугой, а девочку — кухаркой. В Меджибоже — корчма-то всего в пятнадцати милях — тогда много об этом говорили. Арендатор был человек здоровый, к тому же помещик с помещицей его жаловали. А помещиком — чтоб ему на том свете гореть! — был граф, придворный вельможа, и евреев он до себя почти не допускал. Люди посудачили-посудачили и забыли. Корчма всем разонравилась: бедных гостей бывший слуга на порог не пускал, а с тех, что побогаче, три шкуры драл.

Всплыла эта история только лет через пятнадцать. Кто-то был проездом в Меджибоже. Заехал без особого дела к Баал-Шему и рассказал ему, так, мол, и так, арендатор той корчмы, бывший слуга, сватается к сиротке. А не согласится она, грозит прогнать обоих сирот из дома…

Всех до печенок пробрало, но коли Баал-Шем слушает и молчит, надо молчать. Однако ж вздыхаем, вспоминая давнюю историю, опять вздыхаем и снова забываем…

А Баал-Шем, оказывается, не забыл, сами увидите…

Как-то зимой случилась сильная метель. Снег валит и валит. Но в субботу вечером вдруг стало тихо. Выглядывают: не пора ли начинать гавдолу? Все небо в звездах. Хорошо. Баал-Шем совершает обряд. Годл, как повелось, держит свечку. Ребецин стоит в дверях. В доме — всю неделю из-за снегопада никто не приезжал — народу едва набралось на миньян.

Ждем, что после гавдолы Баал-Шем начнет «И пусть дарует тебе». Баал-Шем задумывается. Потом улыбается и говорит:

— Знаете что, рабойсай? Поедемте-ка прогуляться, ребецин с Годл поедут с нами. «И пусть дарует тебе» скажем по дороге. «Элийогу», даст Бог, споем в лесу, а мелавемалку устроим в корчме. Весело будет! Пусть Василь закладывает большие сани.

Бежим сказать Василю. А Баал-Шем велит ребецин и Годеле собрать мелавемалку по-царски, не забыть взять лекех и водки, и вина, оставшегося от гавдолы, тоже взять…

Как говорится, сказал он «весело будет», и сразу радостно становится на сердце.

Оказался при этом меджибожский сойфер.

— Нет ли у тебя при себе готовой ксувы, чтоб только имена вписать?

Удивляемся такому вопросу. Сойфер припоминает: дома у него такая есть. Баал-Шем велит ему сбегать, принести и взять с собой. Еще больше удивляемся, но ни о чем не спрашиваем.

Не проходит и получаса, отъезжает Василь на широких санях; на переднем сиденье сидят уже ребецин и Годл, а ме-лавемалка, завернутая в скатерть, лежит между ними. На заднем — Баал-Шем между двух старших своих приближенных, а остальные тоже как-то уселись, ноги из саней наружу точат. Кто-то из молодых уцепился за оглоблю и на ней верхом едет… Василь с кнутом и вожжами в руке садится как обычно: ноги на дышле, лицом к седокам — и спрашивает:

— Куда?

Баал-Шем отвечает:

— Езжай!

Василь не переспрашивает, втыкает кнут в сено в углу саней, привязывает вожжи к передку и — как гаркнет на лошадушек! Лошадки, отдохнувшие за время метели, резво вскидывают ноги, вздымают снежную пыль, и мы, будто в сияющей дымке, несемся по улице, через рынок, за город, в заснеженные просторы, и разносится окрест «И пусть дарует тебе»…

Завершили «И пусть дарует тебе» — въезжаем в лес. Тогда-то лес на все пятнадцать миль тянулся… Шлях широкий, гладкий как скатерть. Затянули «Элийогу»… Напев все громче и, ясно видно, до того нравится звездным небесам, что даже звездочки пританцовывают. Старые ели — справа и слева — вздрагивают как во сне и осыпают нас снежинками, ну точь-в-точь как молодоженов —хмелем. Иногда вспорхнет разбуженная ворона, метнется прочь с криками, и нет ее… Иногда проснется целая стая маленьких птичек и фью, фью, фью — подхватывают напев, подпевают… И вот заканчивается «Элийогу», а вместе с ним и лес, снова простор, и видна вдали деревня, а перед ней большой дом — та самая корчма. Узнаем корчму и деревню, значит, от города уже пятнадцать миль! Но об этом речи нет. Все уже привыкли к «скачкам дороги» во время прогулок.

— Стой! — велит Баал-Шем.

Останавливаемся.

— Здесь, — говорит он, — подождем немного.

Подождем так подождем. Кто-то спрыгивает с саней — ноги размять.

Вдруг слышим: топот копыт по снегу все ближе и ближе. Смотрим: конь, запряженный в санки. Ближе — видим — двое в санях. Меховая шапка и платок. Хотят они мимо проехать — Баал-Шем их останавливает.

— Послушай, парень! — говорит, но без гнева, даже с улыбкой. — Как же это парень с девицей ночью одни катаются?

Парень всматривается, кто это его спрашивает. И, похоже, видит — кто. А может, по голосу понял: не простой смертный.

— Мы жених и невеста, ребе!

— Это я знаю… Но до хупы и кидушин…

— Хозяин прогнал нас, ребе, в чем были. Повезло еще, что сосед-крестьянин сжалился над нами, одолжил коня, сани и тулупы и посоветовал ехать в Меджибож к ребе, к Баал-Шему… Он мне поможет…

— А Баал-Шем, — отвечают ему все с улыбкой, — к тебе приехал…

Тот ушам и глазам своим не верит.

— Поезжай назад! — говорит Баал-Шем.

— Он прибьет нас… Он сказал…

— Поезжай, тебе говорят!

Поворачивает он и едет обратно. Большие сани — следом… Кто прохаживался, залезают обратно или идут остаток пути пешком…

Не успевают маленькие сани подъехать к корчме, выбегает арендатор с жердью…

Окликают его из больших саней. Видит арендатор толпу и кричит сердито:

— Бродяги пожаловали! Езжайте дальше! Есть нечего, пить нечего, ночевать негде! Пошли отсюда!

И бежит назад, хочет ворота запереть.

Здоровенный такой разбойник: плечи, ручищи, да еще жердь в ручищах. Но у нас-то есть Василь, да и мы помогаем… Через минуту все в корчме.

— Ночевать, — говорит ему Баал-Шем, — мы тут не будем, еду и питье мы, слава Богу, с собой привезли. А ты поищи, найди и зажги побольше свечей…

Разбойник ворчит что-то себе под нос, но слушаться -слушается. И вот уже горят несколько свечей в бронзовых подсвечниках.

— Постели-ка скатерть!

— Пусть он стелет! — бубнит разбойник и сверкает глазами на парня, которого прогнал.

— Ты его слуга! — кричит ему Баал-Шем.

Впервые, наверное, слышим, как он кричит. И это действует. Арендатор сразу сникает, горбится, весь как-то съеживается и снова становится слугой. Идет и приносит из другой комнаты скатерть.

— Есть у тебя палки? — спрашивает Баал-Шем.

Тот отвечает уже как слуга:

— Растопить печь или плиту?..

— Палки не для того, чтоб топить. Принеси четыре ровные палки…

Тот приносит.

Говорит Баал-Шем сойферу:

— Достань ксуву и впиши имена жениха и невесты…

И потом:

— Пусть кто-нибудь сделает из скатерти и палок хупу.

Сойфер пишет. Хупу делают. И вот уже жених и невеста стоят под хупой. Баал-Шем произносит по порядку кидушин… Мазл-тов, мазл-тов! Все садимся за мелавемалку, которую ребецин и Годл тем временем достали и накрыли на столе…

Едим, пьем, подпеваем… Баал-Шем провозглашает:

— А теперь свадебный подарок! Гости-то у хозяев общие, сразу и со стороны жениха, и со стороны невесты.

Он улыбается и продолжает:

— Я со своей стороны даю молодым корчму в аренду!

— Корчма моя! — вспыхивает бывший слуга.

— Болван ты и злодей! Теперь я помещик, и корчма моя, и я передаю ее молодым.

И поворачивается к ребецин:

— А ты, ребецин, что дашь?

Как и другие, ребецин думает, что это все в шутку, только чтобы припугнуть разбойника, и отвечает:

— Если муж — помещик, то жена — помещица, а так как арендную плату (дело известное) помещица берет себе «на булавки», то дарю я им свадебный подарок, арендную плату на вечные времена!

— Если так, — говорит Годл, — если отец — помещик, а мать — помещица, то я — единственная помещичья дочь, и у меня тоже есть право подарить подарок.

— Верно! Верно!

— Я, Годеле, со своей стороны дарю им триста ведер водки.

— Рабойсай, благословим!

Благословляем, думая, что в шутку.

Поле благословения Баал-Шем говорит молодым:

— Теперь вам можно ездить вместе. Куда вы хотите ехать?

— У меня неподалеку дядя живет, в лесу… Смолокур…

Улыбается Баал-Шем и говорит:

— Человек идет, а Господь ведет… Езжайте на здоровье. Но остатки трапезы возьмите с собой вместе со скатертью. Самое главное, не забудьте недопитое вино. Оно вам пригодится…

Такая вот история. Уезжают санки в одну сторону, а мы, на больших, в другую, обратно в Меджибож… Не иначе опять будет «скачок дороги». Уже сидя в санях, оборачивается Баал-Шем к арендатору:

— А ты, разбойник, должен покаяться! Из корчмы будешь изгнан, станешь странником, станешь «справлять изгнание». Потом Господь тебе поможет, и ты придешь ко мне после покаяния… Трогай, Василь…

Сани трогаются, арендатор стоит, будто окаменел… Перед тем как въехать в лес, оглядываемся и видим, что он все еще стоит и трет глаза. Будто хочет очнуться от кошмарного сна.

Как сказал Баал-Шем, так, разумеется, и вышло…

Через несколько лет арендатор, раскаявшись, пришел к нему… Его уже было не узнать. Но это совсем другая история. Послушайте лучше, что случилось со свадебным подарком. Мы-то думали: шутка…

Въезжают молодой человек с женой в лес. Остатки мелавемалки и бутылка с вином завернуты в скатерть. До смолокура около получаса езды. Едут они уже час и еще полчаса, а того места, где стоит закопченная хижина, все не видать. Немудрено — столько снега выпало, поди сыщи дорогу! Им как-то не по себе, страшновато. Вдруг встала лошадка, хочет подкрепиться, оголодала. Жена говорит:

— Нужно иметь сострадание к животному! Может, дадим ей кусок халы из остатков…

— Ну давай…

Вылезает жена из санок, разворачивает скатерть, достает кусок халы и дает лошади, а та жует.

Выпрыгивает молодой человек из санок — ноги размять. Можно, кстати, немного и пешком пройтись.

Лошадь пожевала, очухалась. Пора трогать, и тут они слышат из-под деревьев тяжкий стон. Потом еще один…

— Это зверь? — спрашивает жена.

— Нет, кажись, человек.

— Верно, беда стряслась…

— Давай поищем!

Прошли они немного на стон и видят: лежит человек в забытьи. Молодой человек, похоже, барчук. Рядом с ним — ружье. Неподалеку — подстреленный заяц.

— Охотник, — говорит жена, — заблудился, изнемог от голода.

— Может и так, принеси вина…

Припоминают они, как Баал-Шем сказал: оно вам пригодится…

Приносит жена вино и кусок лекеха. Молодой муж тем временем присел и положил голову охотника себе на колени. Жена смачивает губы несчастного вином. Он приоткрывает глаза:

— Где я?

Вливает она ему несколько капель в рот, он глотает. Подносит ему ко рту кусок лекеха — он откусывает. Приходит в себя.

И знаете, кто это был?

Молодой граф собственной персоной! Уже три дня, как он ушел с другими молодыми помещиками на охоту. Отошел в сторону. Как? Он что, леса не знает? И заблудился. Сперва были слышны выстрелы, потом и они смолкли. Охотники, конечно, заметили, что молодого графа нет, бросились искать, да только еще дальше от него отдалились… Измученный голодом и жаждой, он долго понапрасну кружил по лесу. Потом сел под деревом… Отшвырнул подстреленного зайца, из-за которого заблудился… Столько за ним гонялся!.. Потом, уже ослабев, услышал где-то далеко в лесу охотничьи рожки, крики и ауканья. Идти он уже не мог, да и слабый крик его никто бы не услышал… Потом стало тихо… Он, наверное, заснул. Похоже, с открытыми глазами… Потому что вскоре увидел, как люди — крестьяне и охотники — бегают по лесу с горящими факелами, трубят в рожки, кричат, аукают… Он слышит, видит, хочет пробудиться и не может…

Повезло еще, что молодожены его нашли, а то бы он уже не проснулся.

Берут они молодого графа, который уже пришел в себя, усаживают его в сани, сами садятся и — в путь.

— Удивительно, — говорит молодой граф, — теперь мне ж но, где я нахожусь. Усадьба, — он показывает пальцем, — вон там, за деревьями. Езжайте прямо туда…

— Просто наваждение какое-то! — бормочет он и умолкает, воображая, что творится дома с отцом и матерью…

И они едут, как он им сказал, прямо к усадьбе…

Усадьба во мраке, только одно окно светится за занавесками. В других темно.

Подъезжают к воротам. Бегут навстречу люди: кто это может быть ночью?.. Собаки лают. Одна подбегает, узнает и заливается уже совсем другим лаем, радостным, несущим добрые вести. Подбегает слуга:

— Барин, молодой барин!..

Бегут во дворец, докладывают. Выбегают отец с матерью и гостями…

— Сын мой! Сынок! Брат!

— Стах, Стах, ты жив! — кричат молодые помещики, еще не успевшие переодеться с охоты. Пана Станислава подхватывают на руки, несут во дворец. Разом вспыхивают все окна, освещается двор.

Пан Станислав рассказывает. Все окружили его и слушают, затаив дыхание… Тем временем стол уже накрыт: вино, закуски. Садятся, пьют, закусывают, радуются. И тогда кто-то спрашивает:

— А кто тебя подобрал, кто тебя привез, дорогой Стах?

Всем становится стыдно. Забыли о тех, кто спас жизнь

единственного сына помещика!

— Какая несправедливость! — помещик заламывает руки.

— Горе мне! — стонет помещица, — Господь мне этого не простит…

— Они были на санках, им нужно было обратно ехать. Ничего не поели, ничего не выпили, не согрелись, никто им спасибо не сказал, — говорит, чуть не плача, помещичья дочь.

В эту минуту входит камердинер и докладывает:

— Все, что нужно, сделал. Лошадь распряг, отвел в стойло и задал ей свежего овса. Парня и девку… то ли они брат и сестра, то ли жених и невеста… отправил на кухню, чтоб отогрелись. Еда у них с собой своя. Они евреи, нашего и не попробуют…

— Сюда веди их, сюда! — кричит помещик.

— Сами, сами их приведем! — отвечают ему сестра и мать молодого графа…

И уходят, и возвращаются с молодой парой…

— Спасибо, спасибо, спасибо…

Помещица спрашивает:

— Кто вы? Брат и сестра? Жених и невеста?.. У вас так не разъезжают…

— Нет, — говорят, — муж и жена, только что из-под хупы! Мы ехали в лес, к нашему дяде… К смолокуру…

— Если так, — раздается со всех сторон, — мазл-тов, мазл-тов! Ведь это значит по-вашему: счастья!..

— Тогда вам, — говорит молодой граф, — подарки полагаются… Дроше-гешанк, так ведь, по-вашему, свадебный подарок?

Тут помещик и говорит:

— Отдаю вам в аренду лучшую корчму в моем имении! А помещица говорит:

— А я дарю вам арендную плату на вечные времена!

И тогда дочь говорит:

— Я единственная дочь, у меня тоже есть право подарить подарок!

— Есть, говори, — отвечают отец и мать, — что ты хочешь?

— Дарю триста ведер водки с нашей винокурни.

И было так… Молодой помещик еще кое-что им добавил от себя…

Я не считал…

Тут заиграла музыка, все стали танцевать. А наши молодые потихоньку прошмыгнули в двери и уехали — к себе в корчму…

Арендатора там уже не было… Ушел в изгнание…

Ицхок-Лейбуш Перец

Оригинал взят у meirbruk в ТРЕХКАНАЛЬНАЯ МОЛИТВА