В мире не счесть недотёп, или, по-нашему, — шлемилей, но самый первый появился в местечке под названием Хелм. У него была жена — мадам Шлемиль и сынишка — Шлемиль-младший, да только не мог он их прокормить. Вот жене и приходилось каждый день подниматься ни свет ни заря и отправляться на рынок торговать овощами. А Шлемиль оставался дома и качал колыбельку. Должен же кто-то и за младенчиком следить. Еще он присматривал за петухом, который жил прямо в доме, сыпал ему зерно и подливал воду в поилку.

Конечно, мадам Шлемиль знала, что муж её, не про нас будь сказано, лентяй и ни к какому делу негож. К тому же был он не дурак поспать, да и сладкоежка первостатейный.

Сварила мадам Шлемиль как-то вечером полный горшок варенья. Сварить-то сварила, да испугалась, что, пока она на рынке торгует, муженек-то все и слопает. И решила она на хитрость пуститься:

— Шлемиль, — сказала она, — я ухожу на рынок, вернусь вечером. И вот я имею сказать тебе три вещи. Очень важные.

— Какие?

— Во-первых, следи, чтобы ребенок не выпал из колыбели.

— Ладно, послежу.

— Во-вторых, не выпускай петуха из дому.

— Так и быть, и за петухом пригляжу.

— В-третьих, — и тут мадам Шлемиль указала на буфет, — на верхнюю полку я поставила горшок с отравой. Смотри, не съешь по ошибке! От неё и умереть можно.

Обрадовалась женщина, что так ловко муженька провела. А что еще прикажете делать? Она-то знала: стоит мужу попробовать одну-единственную ложечку, он не остановится, пока хоть капля на донышке останется. А мадам Шлемиль хотела приберечь варенье для картофельных оладий на Хануку. Праздник-то уже был не за горами.

Только жена за порог, Шлемиль принялся качать колыбель и напевать:

Зовут меня Шлемиль-большой, А ты, сынок, еще маленький, Подрастешь — станут тоже большим называть,

А как деток народишь — назовут папой, Я же состарюсь, и звать меня станут дедушкой, Но все мы как были, так и останемся шлемилями.

Малыш вскоре уснул. Тут и Шлемиль задремал, но и во сне продолжал одной ногой качать колыбельку.

И привиделось Шлемилю, будто сделался он самым большим богачом в Хелме и столько богатства заимел, что не только на Хануку, а хоть круглый год ешь себе оладьи с вареньем. Целые дни проводил он с другими богачами, играя в дрейдл, и был их волчок из чистого золота. Шлемиль наловчился так закручивать волчок, что ему всегда выпадал «гимель» и он оставался в выигрыше. Слава о его удивительном везении разнеслась повсюду. И вот знатные люди из дальних краев пришли к нему и стали упрашивать: — О Шлемиль, будь нашим королем! Шлемиль как мог отнекивался да отбояривался: дескать, королевство ему без надобности, — но иноземцы не отступались, пали перед ним на колени и уговаривали, пока он не согласился. Тогда они враз нахлобучили ему на голову корону и усадили на золотой трон. Мадам Шле- миль тоже королевой заделалась и про торговлю, не в упрек ей будь сказано, и думать забыла. Сидела себе день-деньской возле мужа, а между ними на золотом блюде лежал огромный блин, намазанный вареньем. Шлемиль откусывал с одной стороны, а мадам Шлемиль — с другой, на середине встречались.

Пока Шлемиль витал в облаках, петух вдруг раскукарекался. Голосок у него был — ого-го! Что твой колокол! В Хелме же, если колокол зазвонит — значит, пожар. Проснулся Шлемиль и аж подскочил с перепугу, да так неловко, что перевернул колыбель. Младенец выпал и ушиб головку. Шлемиль, нет чтоб ребенка поднять, сразу к окну кинулся, посмотреть, что горит. Распахнул он окно, а окаянный петух этого только и ждал — взял да и выпорхнул в окно!

Стал его Шлемиль назад зазывать:

— Вернись, петушок! Смотри, узнает мадам Шлемиль про твои проделки, так разбранится — ни тебе, ни мне несдобровать!

Но петух на Шлемилевы уговоры никакого внимания не обратил. Даже головы не повернул. Ушел, как сквозь землю провалился. А теперь послушайте, что дальше было.

Разобрался Шлемиль, что никакого пожара нет, захлопнул окно и вернулся к хнычущему сынишке. У младенца к тому времени выросла на лбу здоровенная шишка. С горем пополам успокоил Шлемиль ребенка, поставил на место колыбель, уложил мальчика и снова принялся его укачивать, напевая:

Был я во сне богачом, А проснулся — снова бедняк. Во сне подавали мне оладьи с вареньем, А наяву достается лишь хлеб с луком. Был я во сне королем, Наяву же — просто Шлемиль.

Малыш уснул под отцовское пение. А Шлемиль задумался о своих злоключениях. Ясное дело: жена, как вернется, сразу за- метит пропажу петуха и шишку на головке мальчика и взъярится —хоть из дому беги. Голос у неё, что труба иерихонская. Бывало, так разойдётся, что муженька от страха трясти начинало. Шлемиль, на что бестолковый был, а догадывался: на этот раз по- преки да брань как из решета посыплются.

— Скажите на милость, что проку от та- кой жизни? — вздохнул бедолага. — Уж лучше вовсе не жить, чем так маяться.

И решил он наложить на себя руки. Решить-то решил, а как к делу приступить не знает. И тут припомнил, что жена, уходя, оставила в буфете горшок с отравой.

— Вот и выход! Чем терпеть стыд и позор, отравлюсь — и дело с концом. А покойника пусть честит сколько заблагорассудится. Мертвому все нипочем.

Шлемиль был росточком невелик и до полки дотянуться не мог. Пришлось ему стул подставить. Достал он горшок и попробовал отраву.

— Коли допекут в конец, так и отрава сладкой покажется, — приговаривал Шлемиль, уплетая ложку за ложкой. Он слыхал, что есть яды горькие, а есть — сладкие. Кто станет спорить: сладкая отрава слаще горькой.

С тем он и съел все до капельки. Даже ложку облизал. А дальше получилось вот что.

Слопав полный горшок яду, Шлемиль лег в постель и приготовился к смерти. Вот-вот, ждал он, начнет у него нутро жечь, а как все выжжет — тут он и преставится. Но прошло полчаса, час — ничто не болит.

— Как медленно действует этот яд, недоумевал Шлемиль.

Тут, как назло, захотелось ему пить, но воды в доме не было. В Хелме воду носили из городского колодца, а Шлемилю было лень туда тащиться.

Вот и вспомнил он, что жена припасла к празднику бутылку яблочного сидра. Конечно, яблочный сидр — угощение дорогое, но стоит ли скупердяйничать, когда жить осталось всего ничего. Достал Шлемиль бутылку и выпил все до капли.

А как выпил, и в самом деле в животе закололо.

— Видно, яд начал действовать, смекнул Шлемиль.

Он был уверен, что пробил его последний час.

— И кто болтал, что умирать плохо? Пожалуй, я не прочь, чтобы меня каждый день такой отравой потчевали, — рассуждал он напоследок

Тут сморил его сон.

И снова привиделось Шлемилю, что он король. На голове у него — целых три короны, одна на другую надеты. Перед ним — три золотых горшка: один с оладьями, другой с вареньем, третий с яблочным сидром. За троном слуга стоит. Случись Шлемилю себе на бороду капнуть живо салфеткой вытрет.

И мадам Шлемиль тут же, на отдельном троне.

— Из всех королей, ты, муженёк, самый великий, — нашёптывает. — Весь Хелм превозносит твою мудрость. Да что люди, я и сама от счастья таю, что такой муж мне достался. И сынок наш, принц, подрастёт — отцом гордится станет.

Чудесный был сон, а распался, как паутина. Скрипнула входная дверь, и Шлемиль проснулся. Глядит, в комнате темно.

В хлопотах он и не заметил, как день прошёл.

— Шлемиль, отчего ты не зажжешь лампу? — услыхал он сварливый голос.

— Никак жена моя вернулась, — пробормотал Шлемиль. — Выходит, я жив, раз её голос слышу. Неужели яд все еще не подействовал?

Хотел он встать, но от страха ноги не держат. А мадам Шлемиль тем временем зажгла лампу, огляделась, да как раскричится:

— Нет, вы только взгляните на младенчика! У него шишка в половину лба! Шлемиль, а где петух? И кто выпил весь сидр? Вы только подумайте, он петуха отпустил, ребенка изувечил, праздничные припасы разорил! Ну, что мне с тобой делать, горе ты моё?
— Придержи язык, жена. Не видишь умираю. Скоро овдовеешь. Потерпи, недолго ждать осталось.

— Умираешь? Овдовею? Что ты мелешь? Посмотри на себя, ты здоров как бык!

— Я отравил себя.

— Как отравил? Что ты городишь!

— Я съел полный горшок отравы.

И Шлемиль указал на пустой горшок из-под варенья.

— Отрава? — всплеснула руками мадам Шлемиль. — Да это я варенье к празднику приготовила!

— А кто сказал, что там отрава? — напомнил Шлемиль.

— Ну и дурень же ты! А как мне иначе было уберечь его до Хануки? И теперь ты все слопал, ненасытная твоя утроба!

Бедная женщина разрыдалась.

Шлемиль не выдержал и тоже заплакал. Но не от горя, а от радости. Значит, он будет жить! Вопли родителей разбудили младенца, и тот тоже захныкал. Услыхали соседи крики да причитания, сбежались узнать, что стряслось. А узнав, разнесли эту историю по всему Хелму.

У евреев не дадут человеку пропасть. Добрые соседи пожалели незадачливых Шлемилей и принесли им варенья и яблочного сидра. Тем временем петух замёрз гуляючи, проголодался и сам вернулся назад. Так что всё добром кончилось.

По заведённому обычаю, старейшины Хелма собрались обсудить происшествие. Семь дней и семь ночей судили они да рядили, морщили лбы, теребили бороды, пытаясь постичь смысл случившегося. В конце концов сошлись на том, что, если у жены есть маленький ребенок и в придачу петух, за которым нужен глаз да глаз, не пристало ей обманывать мужа и выдавать варенье за отраву, пусть даже муженёк её ленивый сладкоежка, да еще и шлемиль в придачу.

из книги «Исаак Башевис Зингер. Сказки»http://ru-diploms.com/ оригинальные дипломы и любые справки, в случае их утери или других обстоятельствах.

На Хануку дорогу из местечка в город в наших краях обычно заметает снегом. Но в тот год зима выдалась на удивление мягкой. Вот-вот наступит праздник, а снега нет как нет. И солнце печёт, словно лето на дворе. Крестьяне только головами качали: мало снега — не жди доброго урожая. Вот уже и молодая травка пробиваться стала. В сёлах даже скотину на пастбище выгнали.

Для скорняка Реувена год выдался — хуже некуда. Долго он голову ломал, как из нужды выбиться, и решил наконец продать единственную козу — Злату. Другой вопрос, что она была уже старая и молока давала каплю, но Файвл, мясник из города, согласился дать за неё восемь гульденов. Разве плохо? Доход, конечно, невелик, но всё же можно и ханукальные свечи купить, и масло для оладий, и подарки детям, да и по хозяйству чего-нибудь. Сами знаете: на праздник только раскошеливайся. Вот и велел Реувен старшему сынишке Аарону отвести козу в город.

Аарон был парнишка смышлёный и понимал, какая судьба скотине уготована. Жалкоему было козу. Лия, мать мальчика, и та слезу украдкой смахнула, услышав мужнино решение, а сестры, Ханна и Мириам, те прямо в голос ревели. Но разве можно отца ослушаться? Натянул Аарон латаное пальтишко, нахлобучил шапку с ушами, обмотал вокруг козьей шеи веревку, взял на дорогу два куска хлеба с сыром и отправился в путь. К вечеру мальчик должен был доставить козу в город, переночевать у мясника, а на следующий день с деньгами вернуться домой.

Коза стояла смирно, пока домашние прощались с ней, лишь бородой трясла и даже лизнула Реувену руку. Злата привыкла доверять людям и не ждала от них подвоха, ведь они всегда кормили её и не причиняли зла.

Когда Аарон вывел Злату на дорогу, что вела к городу, коза удивилась: путь был ей в новинку. Она то и дело поглядывала на мальчика, словно хотела спросить: «Куда ты меня ведёшь?» Но постепенно успокоилась, решив, видно, что скотине не пристало задавать вопросы. Всё по дороге было ей незнакомо. Они шли чужими полями, проходили чужие пастбища, вдалеке виднелись чужие дома под соломенными крышами. Со дворов доносился собачий лай. Пару раз какие-то шальные псы пускались за ними вслед, но Аарон отгонял их палкой.

Когда они выходили из деревни, светило солнце. Но вдруг погода враз переменилась. Большая иссиня-чёрная туча показалась на востоке и быстро заволокла всё небо. Поднялся ветер. Вороны с громким карканьем закружили над самыми головами путников. Поначалу казалось, что пойдёт дождь, но из тучи посыпал град, словно летом. Хотя было ещё раннее утро, вмиг стало темно как ночью. Вскоре град сменился снегом.

За свои двенадцать лет Аарон видел всякую погоду, но подобного снегопада не помнил. Снег валил так густо, что затянул белой пеленой всё вокруг и скрыл даже солнце. Вскоре дорогу совсем занесло. И без того она была узкой и извилистой, а теперь мальчик и вовсе с пути сбился. Задул резкий холодный ветер. Пальтишко у Аарона было старое, и мороз пробирал до костей.

Поначалу Злата, казалось, не обратила внимания на перемену погоды. Она тоже прожила на этом свете двенадцать лет и знала, что такое зима. Но когда её копытца всё глубже и глубже стали проваливаться в снег, коза принялась оглядываться на Аарона. Её мягкий взгляд словно говорил: «Что нас выгнало из дому в такую непогоду?» Аарон надеялся, что им повстречается на дороге крестьянская подвода, но за весь день никто не проехал мимо.

А снег становился всё гуще и гуще, он падал на землю огромными кружащимися хлопьями. Аарон почувствовал под ногами мягкую пашню. Он понял, что они сбились с пути и бредут теперь по полю. Мальчик уже не мог различить, где восток, а где запад, где осталась деревня и в какой стороне город. Ветер выл и стонал, крутились снежные вихри, словно белые бесята затеяли в поле игру в пятнашки. Снежная позёмка заметала всё вокруг. Злата остановилась. Она не могла идти дальше. Коза уперлась копытцами в землю и умоляюще заблеяла, словно просилась назад домой. На её бороде намёрзли белые льдинки, а рога заиндевели от мороза.

Аарон старался не думать о грозившей им опасности, но понимал: если они не найдут пристанища, то наверняка замёрзнут. Нет, это была не обычная метель, а настоящий буран. Снегу намело уже по колено. Руки мальчика окоченели, а пальцев на ногах он совсем не чувствовал. Блеянье Златы всё больше походило на плач: люди, которым она привыкла доверять, заманили её в беду. Что оставалось делать? Аарон принялся молиться за себя и за невинную скотину.

Вдруг мальчик разглядел невдалеке какой-то холм. Что бы это могло быть? Когда успело намести такой большой сугроб? Подошёл он поближе и козу за собой потянул. Оказалось, это высоченный стог сена, весь засыпанный снегом.

Аарон сразу понял — это спасение. С большим трудом он разрыл снег. Недаром он был крестьянский сын: знал, что делать. Докопавшись до сена, мальчик сделал в нём гнездо для себя и козы. Он понимал, что, как бы ни завывала метель снаружи, в стогу всегда тепло и сухо. К тому же сено — отличный корм для Златы. Почуяв знакомый запах, коза потянулась к сену и принялась жевать. Снаружи продолжал валить снег. Вскоре он снова замел стог, скрыв лаз, проделанный Аароном. Но мальчику и козе надо дышать, эдак под снегом и задохнуться можно! Аарон проделал в соломе и снегу окошко и внимательно следил, чтобы его не засыпало.

Злата наелась досыта, села на задние ноги. К ней вернулось прежнее доверие к человеку. Аарон съел два куска хлеба с сыром, но лишь слегка заглушил голод, уж больно умаялся он в дороге. Мальчик посмотрел на козу и заметил её набухшее вымя. Он лёг возле козы так, чтобы молоко при дойке попадало ему прямо в рот, и потянул за сосок. Молоко было жирным и сладким. Злата, хоть и не привыкла к такому обращению, сидела смирно. Казалось, ей хочется отблагодарить мальчика за то, что он спас её от неминуемой гибели, нашёл такое чудесное убежище, где всё — пол, стены, потолок — сделано из душистого вкусного сена.

В крохотное окошко Аарон видел, как беснуется снаружи непогода. Ветер перегонял огромные волны снега. Тьма была — хоть глаз выколи. Мальчик не знал, ночь ли наступила или просто тучи совсем закрыли солнце. Слава Богу, в стогу было тепло и сухо. От травы и полевых цветов пахло солнцем и летом. Злата то и дело принималась жевать. Она выхватывала клочок то сверху, то снизу, то справа, то слева. От её тела шло живое тепло, и Аарон старался прижаться к ней потеснее. Мальчик всегда любил козу, но теперь она стала ему как сестра. Он был один, и ему хотелось поговорить с кем-нибудь.

— И что ты думаешь, Злата, о том, что с нами приключилось? — завёл мальчик разговор с козой.

— Ме-е, — проблеяла Злата.

— Не отыщи я этот стог с сеном, мы бы наверняка замёрзли в чистом поле.

— Ме-е.

— Я тебе так скажу: если снег не прекратится, нам придётся просидеть здесь несколько дней.

— Ме-е.

— Да что ты всё «ме-е» да «ме-е»! Отвечай толком!

— Ме-е, ме-е.

— Ну, ме-е, так ме-е, —уступил Аарон. — Хоть ты и бессловесная тварь, а всё понимаешь. Ты нужна мне, а я нужен тебе. Ведь так?

— Ме-е.

Аарона стало клонить в сон. Он сделал себе подушку из сена и уснул. Злата тоже задремала. Теперь слушайте дальше.

Когда мальчик открыл глаза, то не мог понять, ночь сейчас или день. Снег забил окошко. Аарон попробовал было расчистить его заново, раскопал снег на длину своей руки, но так и не пробился наружу. А снег всё шёл и шёл. Ветер выл на разные голоса. Иногда в вое ветра мальчику чудился дьявольский смех. Злата тоже проснулась. Аарон погладил её, и она ответила ему благодарным «ме-е». Да, козий язык состоял из одного-единственного слова, но сколько оно могло выразить! Коза будто хотела сказать мальчику: что Бог дает, надо принимать с любовью — жару и холод, голод и насыщение, свет и тьму.

Аарон снова проголодался. Хлеб с сыром он давно уже съел, но молоко у Златы не переводилось.

Три дня провели мальчик и коза в стогу. Аарон всегда любил Злату, но за эти дни привязался к ней ещё больше. Она поила его своим молоком, согревала своим теплом. Своим спокойствием она поддерживала в нём надежду на спасение. А сколько историй он порассказал ей за эти дни! Коза стояла смирно и внимательно слушала. Он гладил её, а она лизала его лицо и руки.

А потом говорила «ме-е», и мальчик понимал: это значит — «Я тебя тоже люблю».

Снег шёл три дня. Впрочем, на второй день он был уже не таким густым, да и ветер поутих. Временами Аарону казалось, что лета уже никогда не будет, что всю жизнь, сколько он себя помнит, шёл снег и что у него, Аарона, нет ни отца, ни матери, ни сестёр: он — сын снега, родился в снегу, и Злата тоже. В стогу было так тихо, что даже в ушах звенело. Аарон и Злата проспали всю ночь и большую часть дня. Во сне Аарон мечтал о тёплых деньках. Ему снились зелёные луга, цветущие деревья, прозрачные ручьи и птичье пение. На третью ночь снег перестал, но Аарон боялся, что в темноте не отыщет дорогу домой. Постепенно небо расчистилось, и выглянула луна, покрыв снежные равнины серебристой сетью. Мальчик разрыл снег и выглянул наружу. Перед ним лежал белый безмолвный мир, исполненный небесного покоя и благодати. До огромных звёзд, казалось, было рукой подать. Луна плыла по небу, как по морю.

Утром четвёртого дня Аарон услыхал звон бубенцов.

«Сани! —догадался мальчик. — Значит, дорога недалеко».

Возница указал ему дорогу, но не в город, к мяснику Файвлу, а домой, в деревню. Сидя в стогу, Аарон решил, что ни за что не расстанется с Златой.

Родители Аарона и вся деревня искали мальчика и козу, но метель занесла следы. Люди думали, что они сгинули навечно. Мать и сёстры стали было оплакивать Аарона, но отец лишь хмурился и молчал. Вдруг прибежал сосед и сообщил радостную весть: по дороге к деревне шествуют Аарон и коза.

Ну и обрадовались все! Аарон рассказал дома, как нашёл стог и как Злата три дня поила его своим молоком. Услыхав это, сёстры принялись целовать и обнимать козу, приготовили ей особое угощение: нарезанную морковь и картофельные очистки. Злата всё съела — тоже ведь проголодалась.

Никто и подумать не мог о том, чтобы её продать. К тому же наступившие холода оказались скорняку на руку. Теперь сельчанам вновь понадобились его услуги. Так что на Хануку мама Аарона каждый день могла печь картофельные оладьи, даже Злате доставалось. И хотя у козы был свой загончик, она часто приходила к кухне, стучалась рогами в дверь и просилась в гости. Её всегда с радостью пускали. По вечерам Аарон, Мириам и Ханна играли в дрейдл. А Злата грелась у печки, смотрела на детей и любовалась на ханукальные свечи. Иногда Аарон спрашивал: — А помнишь, Злата, как мы хоронились с тобой в стогу?

Коза чесала рогами бок, мотала бородой и тихонько блеяла. Всю свою безмерную любовь она умела выразить одним единственным «ме-е».

из книги «Исаак Башевис Зингер. Сказки»Встройку.ру -частные мастера, бригады и компании...

Еврейские практики имеют много глубинных измерений. Если мы обратимся к мистическим книгам, то узнаем много интересного. А если мы сможем раскрыть смысл написанного, то сможем еще и получить уникальный опыт.

Кабалистическая книга «Зогар» пишет о следующей практике.
Чтобы еда стала освященной трапезой, мы делаем перед ней специальное благословение, которое называется «кидуш». Базовое исполнение кидуша включает в себя держание вруке бокала с вином или виноградным соком и чтение на иврите благословения.
Но на самом деле вышеописанный процесс является формой, которую мы можем наполнить содержанием.
Человек развитый может не просто читать текст, но, включив воображение, сотворить мистерию. Мы должны (согласно книге «Зогaр») взять бокал снизу ладонью руки так, чтобы пять пальцев окружили сосуд со всех сторон и вино оказалось как бы внутри сомкнутой ладони. Далее мы представляем, что вибрации нашего голоса, читающего слова на святом языке (или слова ведущего кидуш, которого мы слушаем), как бы включают вибрации наших пальцев и проникают через стенки сосуда в жидкость.
Вино и виноградный сок обладают уникальными способностями впитывать в себя святые вибрации (и не дай Б-г нечистые, поэтому к кошерности вина у евреев особые требования).
Мы воображаем (представляем, ощущаем), как звуки слов святого языка соединяют наше тело через пальцы, сосуд (бокал) и вино. Наше тело также становится антенной, настраивающейся на высшие энергии. Эта процедура делает нас резонатором высшего мира.
И далее, когда мы начинаем пить освященное таким образом вино, мы ощущаем, как энергетика святых слов (которые, кстати, являются цитатой из Торы) вливается в наши уста и прокладывает путь блюдам трапезы, которая также возвышается вслед за кидушем.
Этот процесс затрагивает сразу несколько уровней бытия, сознания, подсознания и надсознания.
Через этот процесс мы активируем на тонком уровне тело. Наше тело — очень сложный и уникальный инструмент (сосуд), который работает (может работать) во многих измерениях. При этом высшие формы работы тела благотворно влияют на его более низшие функции.
Каббала выделяет четыре уровня работы человека, включая его тело. Это физиологическое, психологическое, интеллектуальное и духовное измерения. Они параллельны каббалистическим мирам — Асия, Йецира, Брия и Ацилут.
Как они влияют на тело?
Из мира Йецира на тело влияют, в частности, наши эмоции, а также неосознанные психологические (включая травматические) программы.
Из мира Брия на тело влияют ментальные установки и программы управления нашим вниманием.
Мир Ацилут — самый тонкий, наименее нами понятый и освоенный, но наиболее интересный и загадочный. Многие еврейские заповеди могут (при правильном применении) служить активатором процессов из мира Ацилут.
Но обычно об этом не пишут в базовых книгах, так как эти знания требуют особой культуры и опыта, а базовые книги (как, например, сборник заповедей «Шулхан арух») рассчитаны на любого читателя.
С другой стороны, есть проблема языка описания подобных «тонких» инструкций. Поэтому в старинных текстах подобные идеи высказывались метафорическим языком, который требовал опыта расшифровки.
В ХХ веке язык и культура работы с тонким миром были развиты, и поэтому многие старинные духовные практики смогли выйти в большой мир.
Особенно преуспел в этом буддизм, который через такие понятия, как медитация, контроль внимания, работа с эго и другие, принес многое западному миру.
Вернемся к нашей еврейской практике.
Кисть руки — это уникальный инструмент, и не только для мелкой моторики, но и для идеомоторики. А когда мы добавляем к этому вибрации от произнесения слов святого языка, кисть руки становится каналом включения в высшие состояния всего тела.
Сосуд (бокал, стакан), находящийся между пальцами ладони руки, также работает резонатором, концентрирующим духовную энергию.
И наконец, вино (сок) подключает к процессу энергию пищи. Когда вино (сок) попадает внутрь нас, то активирует пищевод и желудок. И уже следующая пища также возвышается и работает на высших уровнях.
В принципе, и вода обладает подобными свойствами, а так как в большинстве продуктов много воды, то, держа в ладони продукт и говоря просто благословение на еду (не кидуш), мы можем добиться интересных результатов.
автор текста р. Меир Брук из Бруклина

Как-то раз в N-ский университет приехали американские еврейские спонсоры, чтобы встретиться со студентами, изучающими иудаику (по-ихнему, по-американски, — Jewish studies). Леди и джентльмены из почтенных еврейских семей, передающих из поколения в поколение субботние кубки и серебряные ханукии, благожелательно выслушали студентов и преподавателей, которые рассказывали о своих достижениях. По интеллигентскому кодексу чести у спонсоров ничего не просили (никогда не просите ничего у тех, кто богаче вас), а лишь намекали на некоторые сложности (так, мелочи – нет книг и денег на их закупку, стипендия – 20 долларов в месяц и т.п.) И тут одна представительница спонсоров поднялась и сказала по-английски: «Мне очень понравилось то, что вы рассказывали про свои исследования. А какая у вас самая большая проблема? Представьте, что к вам пришел Санта Клаус – что бы вы у него попросили?» А дело было в декабре, в конце семестра.

Студенты и преподаватели – люди, надо сказать, разных национальностей – вздрогнули и стали переглядываться. Евреи – про Санта Клауса? Шокинг. Импосибл. Он ведь на самом деле – Святой Николас. Святитель Николай, архиепископ Мирликийский. Никола зимний. Это же все христианские дела!

Американские спонсоры, конечно, имели в виду не Святого Николаса, а Санта Клауса – такого смешного дядьку в коротком полушубке. Недаром его часто называют просто Санта. Как Пушкин, который гасит за всеми свет, — не реальный Пушкин. Сантаклаус. Дедмороз. Тот, кто раз в год исполняет желания. Потому что ведь хочется подарков.

Баталии на тему «можно ли еврею (израильтянину) отмечать Новый год и как именно это надо делать», исправно возникают каждый декабрь, хотя стороны, кажется, уже давно обменялись всеми возможными аргументами и инсинуациями. А мы поговорим о том, кого можно назвать еврейским Дедом Морозом. Тему Снегурочки, а также тему языческих корней Деда Мороза мы пока отложим – некошерно, да и слишком серьезно.

***
На Хануку каждый родитель становится Дедом Морозом для своих детей, не прибегая к посредничеству пластиковой фигурки под елкой. Детям принято давать «хануке-гелт», они же «дмей ханука» — монетки, на которые дети могут играть в ханукальный «наперсток» — азартную игру с волчком, а могут и купить что-нибудь.

***

Дед Мороз – персонаж, занимающий большое место в воспоминаниях о детстве. С ним связана тема подарков и авантюр (похищение Деда Мороза – частый сюжет новогодних утренников и кремлевских «елок»; а в голливудских фильмах Санта может пригласить ребенка прокатиться ночью на каком-нибудь загадочном поезде). В местечках черты оседлости еврейские дети-хулиганы не ждали милости от волшебных существ, а покупали себе в подарок леденцы на копейки, вытащенные из кружки Меира-чудотворца (обратите внимание: Санта тоже – Николай Чудотворец). Рабби Меир — мудрец и законоучитель, человек интересной судьбы, но главное – кружка «его имени» была в каждой синагоге и во многих домах. Женщины опускали туда мелкие монеты перед зажиганием субботних свечей. Мужчины нередко давали обет положить в кружку деньги и исполняли его, когда опасность проходила мимо или осуществлялось их заветное желание. А дети вытаскивали монетки навощенной соломинкой. А потом, из хулиганов превратившись в хороших мальчиков, клали в кружку восемнадцать грошей и загадывали желания.

***
Но это для детей, да и Меир не тянет на Деда Мороза. Скорее, еврейский Дед Мороз — это Илья-Пророк (он же Илия, он же Элияху), приходящий инкогнито и помогающий бедным. Это тот, который вознесся на небо в огненной колеснице (что нам после этого ваши олени!) Для Илии ставят стакан с вином во время пасхального седера и стул по время церемонии обрезания. Ну, а он, если верить еврейскому фольклору, появляется здесь и там, обычно в образе старика, часто нищего, и одаряет достойных – добрым советом, помощью, а то и просто чем-то материальным. Например, младшей дочери одного раввина, которую отец несправедливо выгнал из дома, Илья-пророк вначале дарит волшебную палочку и указывает путь к счастью, а потом преподносит на свадьбу драгоценные подсвечники. Еще он ходатайствует перед Всевышним о дожде и защищает бедных.

***

А может, это Мессия? Некоторые верят в его приход, а некоторые думают, что он «не придет и даже не позвонит». Это – цитата из популярной песенки. Подставьте Деда Мороза – и получите слова разочарованного в детских иллюзиях, но все-таки верящего в них человека. Дед Мороз существует, просто лично ко мне он не придет.

***
А может быть — евреи ведь не любят посредников — истинный дедмороз – это сам Господь, да простит Он меня за кощунство. Некоторые вспоминают о Нем раз в год – и все равно ждут подарков. Дети верят безусловно: будут вести себя хорошо, получат видеоприставку, не очень хорошо – книжку (ну или наоборот, у кого как). Культ Деда Мороза пришелся в СССР очень кстати — помогал удержать ребенка от греха в атеистическое время в атеистической стране. Вот узнает Дед Мороз и не принесет подарка, узнает и рассердится. Правда, дети все равно всегда ждут подарка. Для них Новый год – радостное время, а не повод подводить какие-то итоги, восклицая: «Сколько не сделано!» В Судный день они еще не постятся в полную силу. Взрослые же понимают, что впереди их ждут отнюдь не подарки. Жизнь, кощунственно говорят они, вообще не подарок. И понимают — сами виноваты. Чем дальше в лес – тем больше грехов. А мы всего лишь хотели встретить Новый год под настоящей елкой, съесть мандарин, потанцевать с девочкой в костюме лисички, проверить, настоящая ли борода у Деда Мороза. Теперь приходится писать Ему письма и записки, ехать в паломничество в Иерусалим и Великий Устюг, пользоваться услугами сомнительных контор (заплатите десять долларов, и наши сотрудники положат вашу записку куда нужно), просить друзей передать с оказией и вложить в Стену. Детские письма Богу и Деду Морозу похожи. И те, и другие необыкновенно трогательны. Все любят их цитировать. Желания у детей разные – «Барби» и щеночек, волшебная палочка и энциклопедия мифов, мобильник и сестренка, чтобы папа и мама никогда не ссорились и чтобы Америка не нападала, увидеть живого инопланетянина и перейти в другую школу. У взрослых желания одинаковые: пусть все будут здоровы пожалуйста пожалуйста чтобы любил(а) семья дом работа работа дом семья. Некоторые еще хотят Богатства и Славы. Основной подарок в еврейский Новый год – жизнь. Заслужив (вымолив) жизнь, в европейский Новый год евреи хотят получить улучшение качества этой жизни. Их можно понять. Маленькой елочке холодно зимой, страшно, темно, одиноко. Мечтаешь, чтобы кто-нибудь пришел и взял домой. Вместо этого приходит Ангел смерти – страшный мужик с топором — и рубит нашу елочку под самый корешок.

Так можно раз в год забыть про все это и пожить в свое удовольствие — с едой, выпивкой и огнями? Пострелять понарошку, съесть калорийного, выпить, потому что не за рулем, не ложиться рано, не ставить будильник, съездить в Европу или Азию?
Я думаю — можно.

С наступающим!

Анна Шварц, booknik.ruна сайте: цена, стоимость, быстро ...

- Как вашему бизнесу эффективно привлечь новых клиентов? Ответ есть: индивидуальная разработка Landing pages Конверсия тебя удивит.
В одном местечке жил бедняк по имени Тоди. Имел он жену — Шейндл и семерых ребятишек мал-мала меньше. Да только не мог их прокормить. За какое бы дело ни брался — всё себе в убыток. Люди так и говорили: «Вздумай Тоди свечами торговать,

так солнце круглые сутки светить станет». А если выпадет Тоди удача, значит, где-то словчил. Вот и прозвали его — Ловкач Тоди.

В тот год зима выдалась особенно студеной. Снег сыпал день и ночь. А у Тоди ни гроша не было, чтобы дров купить. Детишки целый день в постели лежали — изпод одеяла и нос высунуть зябко было. Известное дело, где холодно, там и голодно. У Шейндл в кладовой к тому времени даже мыши перевелись. Она непрестанно попрекала Тоди:

— Сколько можно терпеть? Если ты не можешь прокормить жену и детей, я, пожалуй, отправлюсь к раввину и потребую развода.

— И что ты с ним будешь делать? На хлеб-то его не намажешь! — урезонивал её Тоди.

В той самой деревне жил богач Лейзер. Денег имел целые бочки, но славился прижимистостью на всю округу. Люди так и звали его — Скряга Лейзер. До того он жаден был, что позволял жене печь хлеб только раз в четыре недели. Лейзер этот, видите ли, рассудил, что свежий хлеб съедают быстрее, чем чёрствый.

Была у Лейзера коза. Так он её совсем не кормил. Вот бедная скотина и побиралась по соседям. Добрые люди жалели её и кормили картофельными очистками. Но разве на одних очистках долго протянешь? С голодухи коза принималась щипать старую солому с крыш. Да ещё кору с деревьев объедала. Зато доить козу Лейзер не забывал, но по своей жадности сам молока не пил — всё пускал на продажу.

Тоди не раз заходил к Лейзеру одолжить грош-другой. Но скряга всякий раз ему отказывал: «Мне, приятель, крепче спится, когда мои денежки у меня в сундуке, а не у тебя в кармане». Сами знаете, для богачей простой человек, что грязь под ногтём.

Вот Тоди и задумал поквитаться с Лейзером, а заодно и деньжат для семьи раздобыть. Теперь слушайте дальше.

В один прекрасный день, когда этот самый Лейзер, сидя на старом ящике, ел свекольник с чёрствым хлебом (стульями он пользовался только по праздникам — чтоб обшивка не поистёрлась), распахнулась дверь, и на пороге появился Тоди.

— Реб Лейзер, — проговорил он, — у меня есть до вас дело. Моей старшей дочери Баше уже пятнадцать, пора думать о свадьбе. На днях приезжает молодой человек из Янева. Он имеет желание посмотреть на невесту. Но как гостя принять, когда у нас все столовые приборы оловянные? Моя жена говорит, что она совсем со стыда сгорит, коли гостю придётся есть суп оловянной ложкой. Вот я и подумал, не могли бы вы одолжить мне одну из ваших серебряных ложек? Богом клянусь, верну её завтра же в целости и сохранности.

Конечно, Лейзеру жалко было с добром расставаться, но он знал, что Тоди не осмелится нарушить священную клятву, и одолжил ложку.

Однако в тот вечер никто на смотрины не приехал. Девушка, как обычно, расхаживала босая и в обносках, а серебряная ложка преспокойно пролежала у Тоди в кармане. Когда-то, в давние годы, и у Тоди серебряные ложки водились. Они ему с жениным приданым достались, да только он их все давно продал — лишь три чайные ложки уцелели. Шейндл берегла их пуще глаза и доставала лишь на праздник Песах. Но пришел, видно, и их черёд.

На следующий день, когда Лейзер сидел на ящике босой (чтобы туфли не стаптывать) и хлебал свекольник с чёрствым хлебом, снова заявился Тоди.

— Вот ложка, которую я брал вчера, — сказал он и положил ложку на стол, а рядом с ней — маленькую серебряную ложечку, свою собственную.

— А это что? — изумился Лейзер.

— Ваша столовая ложка родила чайную ложечку, — объяснил Тоди. — Выходит, эта малютка — её дочка. Я честный человек. Зачем мне чужое? Вот я и возвращаю вам и мать, и ребёнка.

Лейзер в изумлении уставился на Тоди. Никогда в жизни не слыхал он, чтобы у ложек дети рождались. Впрочем, жадность быстро поборола в нём доводы рассудка, и он радостно принял и ложку, и приплод. Надо же, как повезло! Хорошо, что не пожадничал и одолжил соседу ложку.

Прошло, значит, несколько дней, Лейзер снова сидел на ящике (без лапсердака, чтобы зря не изнашивать) и уписывал свекольник с чёрствым хлебом. И тут опять пришёл Тоди.

— Молодой человек из Янева не приглянулся Баше, — сказал он. — У него оказались слишком длинные уши, совсем как у осла. Сегодня другой жених приезжает.

Шейндл готовит ему суп, но говорит, что со стыда сгорит, если гостю придётся есть оловянной ложкой. Разве женщину переспоришь? Не мог ли бы вы одолжить мне…

Не успел Тоди закончить свою просьбу, как Лейзер перебил его:

— Никак ты снова хочешь у меня ложку одолжить? Бери, мне не жалко.

На следующий день Тоди вернул ложку и одну из собственных чайных ложечек в придачу. И снова заявил, что большая ложка родила маленькую и что он честно возвращает хозяину и мать, и ребёнка.

— Что же до молодого человека, который на смотрины приезжал, — соврал Тоди, —то Баша посчитала, что при всех его достоинствах нос у него больно длинный.

Стоит ли говорить, что Скряга Лейзер с радостью принял и новое подношение.

То же самое и в третий раз повторилось. Только теперь Тоди утверждал, что дочка отвергла жениха, потому что бедняга заикался. И вновь он вернул и большую ложку, и маленькую.

— А не было ли случая, чтобы у ложек двойни рождались? — поинтересовался Лейзер.

Тоди задумался:

— Почему бы и нет? Поговаривают, что и тройни бывают.

Почти неделю не захаживал Тоди к богатому соседу. Но утром в пятницу, когда Лейзер (в одних подштанниках, чтобы не протирать брюки) сидел и лопал свекольник с чёрствым хлебом, Тоди снова объявился на пороге.

— Доброго здоровья, реб Лейзер.

— И тебе, сосед, того же, — с несвойственным ему радушием отозвался хозяин. — Какую добрую весть ты принёс на этот раз? Не хочешь ли снова одолжить у меня серебряную ложку? Не стесняйся, бери любую.

— Нет, сегодня я пришёл просить вас об особом одолжении. Нынче вечером приезжает к нам важный молодой господин из самого Люблина. Он сын богатых родителей и, говорят, славится умом и красотой. Он имеет желание посмотреть на мою Башу. Молодой человек останется у нас на шабат. Но как принять его в пустых стенах? Что тут долго говорить — на этот раз мне нужна не только ложка, но и пара серебряных подсвечников. Наши-то простецкие, латунные, и жена стыдится их на праздничный стол ставить. Вот я и подумал, не могли бы вы одолжить мне ваши подсвечники? А я их верну вам сразу же, как суббота закончится.

Серебряный подсвечник — вещь дорогая. Скряга Лейзер засомневался было, но лишь на минуту. Он вспомнил, как славно нажился на серебряных ложках, и ответил:

— Что за вопрос? У меня в доме восемь подсвечников. Бери все. Я знаю, ты надёжный человек и вернёшь их мне в целости и сохранности. А случись какому-то из них разродиться, не сомневаюсь, что ты поступишь так же честно, как и прежде.

— Сделайте одолжение, не сомневайтесь, — заверил его Тоди. — Всегда надо

надеяться на лучшее.

Серебряную ложку Тоди, как обычно, припрятал в карман. А с подсвечниками направился прямёхонько к торговцу. Продал их за кругленькую сумму, а деньги отнёс Шейндп. Когда бедная женщина увидала такое богатство, то едва не умерла от радости, но всё же захотела узнать, откуда оно взялось.

— Шёл я по улице, а там корова летела, взяла да и скинула на крышу дюжину серебряных яиц, — наплёл Тоди. — Яйца я продал, а выручку тебе принёс.

— С чего бы это коровы летали да еще сбрасывали на крыши серебряные яйца? Что-то я прежде о таком не слыхивала! — засомневалась Шейндп.

— Всё когда-то в первый раз случается, — рассудительно сказал Тоди. — А еели деньги тебе ни к чему, так отдай их мне.

— И не подумаю, — поспешила возразить жена.

Кому-кому, а ей-то хорошо было известно, какой ловкач её муженёк. Но я вам так скажу: когда дети голодают, а в кладовой — шаром покати, лучше задавать поменьше вопросов. Шейндл поспешила на рынок и накупила мяса, рыбы, пшеничной муки и даже немного орехов и изюма для запеканки. Оставшихся денег хватило ещё на одежду и обувь для ребятишек.

Что творилось в доме Тоди в тот день, можете сами догадаться. Давненько не было у бедняков такого счастливого шабата. Мальчики заливались, словно щеглы, а девочки плясали до упаду. Когда же

дети подступили к отцу с расспросами, где он раздобыл такое богатство, Тоди цыкнул на них: «Не пристало в шабат о деньгах говорить!»

В воскресенье, когда Лейзер, босой и почти голый (чтобы не портить зря ни одежду, ни обувь), сидел на ящике и доедал свекольник с чёрствым хлебом, снова объявился Тоди и протянул хозяину серебряную ложку.

— Увы! На этот раз ложка не принесла потомства, — со вздохом сказал хитрец.

— А как насчёт подсвечников? — с тревогой спросил Лейзер.

— Подсвечники умерли, — скорбно произнёс Тоди.

При этих словах Лейзер так подскочил на ящике, что едва не разлил суп.

— Что ты мелешь? Разве подсвечники могут умереть? — завопил он.

— Если ложки могут детей рожать, почему подсвечники не могут умереть?

Лейзер пришёл в неописуемое бешенство. Если он от злости не лопнул, так это чудо из чудес.

А дальше было вот что. Лейзер поволок Тоди на суд к раввину. Выслушав обе стороны, раввин рассмеялся.

— Что ж, поделом тебе, — сказал он Лейзеру. — Раз ты поверил, что ложки рожают детей, придётся тебе поверить, что и подсвечники умирают.

— Да разве такое возможно? Нелепица какая-то! — возмутился Лейзер.

— Отчего же ты надеялся, что старые подсвечники родят тебе новых? — отвечал раввин наставительно. — Если ты поверил в нелепицу, когда она сулила тебе выгоду, то должен верить в нее и тогда, когда она приносит тебе убытки.

И раввин закрыл дело.

На следующий день, когда жена подала Лейзеру свекольник с чёрствым хлебом, скряга заявил ей:

— Неси тарелку назад. Я буду есть только хлеб. Свекольник — слишком дорогое угощение, даже если он без сметаны.

Вот так, дорогие мои. Всякое бывает.

История о ложках, родивших себе подобных, и об умерших подсвечниках быстро разлетелась по местечку. Все люди радовались, как ловко Тоди проучил Скрягу Лейзера. Подмастерья сапожников и портняжки, как водится, сочинили весёлую песню, которую распевали на всех углах:

Скряга Лейзер, не грусти, С миром подсвечники отпусти. Ты и так богат без меры, Всем известны тому примеры: Вот поглядите — малютки-ложки, А вот яички лежат в лукошке, Коровы шлют их тебе с небес. Может, тебя попутал бес? Чуток подожди, и ложки в буфете Родят внучат — станешь ездить в карете!

Однако время шло, а новые ложки так и не народились…

из книги «Исаак Башевис Зингер. Сказки»