Ярило, наконец-то, после продолжительной изматывающей хвори пошел на поправку. Все еще слаб, но напорист. Вопреки злословцам, видящим в нем старичка, чувствует себя деточкой. Сегодня бодренько вскочив, резвенько полез по лесенке на небушко играть. Налил океан асептической сини, небесных облачков-собачек причесал, котиков погладил, овец вычесал, бегемотов и слонов пересчитал, а вот злых серых крокодилов отправил на перевоспитание; ободрившись делом, хохоча зазвенел по улицам и переулочкам сверкающей дробью, склоны подзеленил, фарватер Борисфена подсветил глубинной надеждой, и перед тем, как опять в постель прилечь сказки в ночь мне читать, мифами и легендами во снах со мной говорить, расплескал будоражного, пьянящего в воздухе. 

Сегодня впервые за долгие бри-дни возвращалась домой  и не шатко-валко, и не стремительно походочкой "попробуй-ка, догони!", буквально летела между землей и небом легкокрыло и певуче. В ногах дикое необузданное счастье, в глазах отблеск первой звезды, на губах помада красная-распрекрасная Светочкина, а на шее -- шарфик цвета майской травы, а по нему маки, алой кровью любви к жизни проросли маки, маки...

На подступах к метро уже вовсю витает новогодний дух. Забористо пахнет сушеными грибами, хвоей, мандаринами, шелестит и блещет отблесками горящих глаз мишура, пионеры смело, безудержно мартовскими котами целуются, бабы в вязках сушеных грибов, как в бусах, расталкивая пионеров, кричат стройным хором: "Дамочка, визьмить грыбив!". В переходе, на лесенке вниз, стоит потрепанного вида гражданин-похмельный, в руках держит сноп роз -- сноп розовых надежд на любовь. И я твердо верю зная, что в эти дни прибывающего доброго света, Ярило и его не обидит, нальет, не расплескав, а утолит жажду жгучую, по топорчащему загривку тепло погладит...