Каталоги Сервисы Блограйдеры Обратная связь Блогосфера
Какой рейтинг вас больше интересует?
|
Некод Зингер. Тайное учение Мэри Поппинс2016-08-22 19:54:13 Сегодня, ...
+ развернуть текст сохранённая копия Сегодня, между прочим, день рожденья не только у Nekoda Singerа, но и еще у двух наших любимых писательниц: Туве Янссон и Памелы Трэверс. По такому поводу публикую здесь старую статью Некода : Тайное учение Мэри Поппинс "Если вас интересуют факты моей биографии, – однажды сказала Памела Линдон Трэверс, – то история моей жизни содержится в "Мэри Поппинс" и других моих книгах". Так или иначе, "подлинный дом", в котором явилась миру Мэри Поппинс – одна из наиболее значимых мифологических фигур прошедшего века, был домом, в котором создательница литературного персонажа жила некоторое время – в начале 30-х годов. Вот как она описывает этот дом в своей краткой автобиографии из "Книги об авторах для новых читателей": "Это был маленький запущенный особнячок в поместье, настолько старом, что оно упоминается в "Книге Судного дня" (Земельной описи Англии, произведенной Вильгельмом Завоевателем в 1085-1086 гг. – Н. 3.), посреди полной легенд сассекской равнины. Но я и не нуждалась в этом, чтобы погрузиться в сказочную атмосферу, поскольку витала в ней с раннего детства и не расстаюсь с ней по сей день. Я всегда считала, что Мэри Поппинс явилась ко мне, выздоравливающей после болезни, только затем, чтобы меня позабавить, и мне не приходило в голову помещать ее в книгу до тех пор, пока один из друзей не познакомился с записями о ней и не нашел их увлекательными. Я никогда не воспринимала ситуацию таким образом, будто это я сама придумала Мэри. Возможно, это она меня придумала, и именно поэтому мне так трудно писать о себе автобиографические заметки". Не случайно все, происходящее в книгах о Мэри Поппинс, а всего этих книг примерно шесть... То есть как это "примерно шесть книг"? Давайте считать по пальцам: "Мэри Поппинс", "Мэри Поппинс возвращается", "Мэри Поппинс отворяет дверь", "Мэри Поппинс в парке" и "Мэри Поппинс на Черри Три Лэйн". Так, пальцы на одной руке закончились – значит, это уже пять. Пять книжек, появившихся с 1934 по 1982 год. Последняя скорее является чем-то вроде дополнительной главы к четырем предыдущим, состоящим из многих глав. Плюс еще две сопроводительные книжки-картинки "Мэри Поппинс от А до Z, 1962, и "Мэри Поппинс на кухне", 1975. Таким образом, уважаемые мастера безошибочно-го счета, количество книг об этой замечательной барышне большинство математических авторитетов определяет числом, находящимся на цифровой шкале между пятеркой и семеркой. Как мы уже говорили, примерно шесть... Впрочем, советские дети моего поколения и даже следующих двух выросли всего на двух книжках в переводе Бориса Заходера, да и то без некоторых, особенно религиозно-мистических, глав. Но это, в конце концов, дело поправимое – выросли, подучили английский язык, прочли все, что было написано, а тут и новый, полный перевод появился в результате крушения идеологии и возникновения свободного рынка. Перевод, кстати сказать, не то чтобы плохой, но уж никак не "полное совершенство во всех отношениях", по определению мисс Поппинс, так что английский язык мы все-таки учили не напрасно. Особенно въедливые и глубоко заинтересованные, вроде автора данной статьи, не без труда разыскали изданную в 1971 году книгу "Друг-обезьянка", которую Джонатан Котт назвал "чудесной и совершенно незаслуженно забытой", чтобы убедиться, что забыта она, пожалуй, вполне заслуженно, – Друг-обезьянка, в противоположность Мэри, выдуман от начала до конца. - Все это очень глупо и совершенно неприлично, – слышу я голос Мэри Поппинс. – Во-первых, потрудитесь называть меня полным именем, а во-вторых, не сбивайте читателей с толку. Вы, если мне не изменяет память, а мне она никогда не изменяет, застряли где-то в середине фразы о том, что в книгах обо мне что-то происходит не случайно! Хм, естественно! Я не из тех, кто допускает какие-либо случайности в воспитании детей и их родителей. Но, может быть, вы все-таки соблаговолите довести свою мысль до конца! Сей секунд, мисс Поппинс! Не случайно все происходящее с Мэри Поппинс воспринимается глазами детей. Ее первое появление (да-да, она прилетела по воздуху, хотя ни за что не согласится признать сей абсурдный факт) наблюдали не взрослые, а дети – Джейн и Майкл Бэнкс, те самые, что через несколько глав уже не способны разобраться в языке новорожденных близнецов. И конечно же, не случайно, что своему автору героиня явилась в тот период, когда та выздоравливала после болезни, то есть находилась в психологическом состоянии, близком к возвращению в детство. И еще одна совершенно не случайная подробность – Мэри Поппинс всегда появляется с восточным ветром и улетает, когда направление ветра меняется, словно какой-то даос Сюй Цзиньян. Последователи Дао-пути считают раннее детство идеальным периодом жизни, поскольку младенец идентифицируется с Дао. Все мы довольно быстро забываем путь и язык солнечного и звездного света, птиц и ветра, лишь Великое Исключение продолжает помнить. Великое Исключение – наиболее соответствующий сути титул Мэри Поппинс. Как сказал один из детей семейства Бэнкс: "Она -волшебная сказка, ставшая правдой". Сказки по Трэверс – это мифы, спустившиеся в определенное время и пространство, как спустилась с небес на Черри Три Лэйн Мэри Поппинс со своей ковровой сумкой, белыми перчатками и зонтиком с головой попугая. "Живи она в древние времена, к которым, безусловно принадлежит, – однажды заметил поэт АЕ автору этой сказки, – она носила бы длинные золотые локоны, венок из цветов и, вероятно, держала бы в руке копье. Глаза ее были бы как море, а стопы украшены крылатыми сандалиями". Мэри Поппинс, однако, появилась в Англии эпохи Георга V в обличий несколько старомодной девушки, в строгом костюме и шляпке, с гладкими, блестящими черными волосами ("как у деревянной куклы"), "худой, с большими руками и ногами и довольно маленькими, пронзительными синими глазами", в которые, словно в глаза кошки, смотревшей на короля, нельзя было взглянуть прямо, не испытав священного метафизического ужаса соприкосновения с высшей силой. Такие же пронзительные синие глаза были, по свидетельству друзей, у самой Памелы Трэверс, заявлявшей, впрочем, что знает о них лишь понаслышке, и никогда не решавшейся взглянуть прямо в глаза самой себе. Подобный прямой взгляд в себя, по ее теории, практически невозможен. Но для самопознания существуют другие, более гуманные способы – выбрать у торговки свой собственный именной шарик, например, или вслушаться повнимательнее в древние, как мир, абсурдные стишки и песенки, знакомые с младенчества. Иными словами – прибегнуть к посредничеству надличностного фольклорного опыта, или, говоря попросту, начав играть. В доме Памелы Трэверс в лондонском районе Челси все, выходившее за функционально-бытовые рамки, являлось с Дальнего Востока: несколько японских свитков и ширм – шесть плодов хурмы, ива на ветру, петух, приветствующий восход, иероглиф "му", десять великих картин, приписываемых китайскому дзенскому мастеру XIX века Каку-ан Ши-ен, – аллегорическая серия, демонстрирующая путь человека, ищущего своего быка. Не секрет, что хозяйка этого дома была ученицей Гурджиева, а также некоего мастера дзен. Ходили слухи, что Мэри Поппинс, в сущности, не кто иная, как замаскированная версия Гурджиева. - Как вы сказали? Версия Гурджиева?! Этого усатого шарлатана?! Я? Воспитанная девица, которая знает, что полагается, а что – нет?! Прошу прощения, но это не мое собственное озарение. Так считали некоторые легкомысленные друзья госпожи Трэверс, которых она же сама и разубеждала. Дело в том, что две ее книги о Мэри Поппинс вышли в свет раньше, чем писательница познакомилась с Гурджиевым. К тому же мисс Поппинс всегда заявляла о своей уникальности и самодостаточности, не имеющей внешнего первоисточника: " – О, Мэри Поппинс, скажите по правде! Вы случайно не кто-нибудь в изгнании? – спросил Майкл. – Я! В изгнании! Конечно, нет! – Но, Мэри Поппинс, – продолжала настаивать Джейн. – Представьте себе, что вы не Мэри Поппинс, кем бы вы хотели стать? Синие глаза под шляпкой с тюльпанами изумленно уставились на нее. На подобный вопрос был только один ответ. – Мэри Поппинс! – ответила она". Более точного определения личности, в которой имя соответствует внутреннему содержанию, мы, сколько бы ни старались, найти не сможем. Скорее всего, сближение с Гурджиевым было следствием влияния Мэри Поппинс на автора, а отнюдь не наоборот. Но многое в его теориях и практиках действительно перекликается с опытом этой великой учительницы жизни, архетипической нянюшки, научившей госпожу Трэверс, среди прочего, и тому, что в движении, в самом теле, заложена память о первоисточнике, недоступном головному постижению. В одной из бесед писательница призналась: "Джеймс Стефенс сказал: "Первая и последняя обязанность человека – танцевать". И я с ним совершенно согласна. В детстве, в любой момент радости или отчаяния, я танцевала. И продолжаю делать то же самое, в некотором смысле этого слова". Через стихийный танец приходит к ее героям чувственное осознание гармонии между внутренним и внешним миром: " – Это правда, что мы здесь сейчас, этой ночью, – изумленно спросила Джейн, – или мы только думаем, что это так? Солнце снова улыбнулось, немного печально. – Дитя, – сказало оно. – С самого начала мира люди задавали этот вопрос. И я – повелитель неба – даже я не знаю ответ. Я уверено только в том, что сейчас созвездия светят в твои глаза и что это правда, если ты так думаешь... – Идите танцевать с нами, Джейн и Майкл! – закричали Близнецы. И Джейн забыла свои вопросы в тот момент, когда они вчетвером закружились в хороводе под звуки небесной мелодии". Примерно о том же опыте познания писал Корней Иванович Чуковский, героически отстаивавший нонсенс еще в угрюмую эпоху Надежды Константиновны Крупской. Великую силу притопов и прихлопов в ритме лишенных рационального смысла стихов он с легкостью обнаруживал не только в английской, но и в русской фольклорной традиции. Вообще удивительно, какие бесценные дары из мира коллективного бессознательного принесли нам, ищущим самоидентификации, люди, старательно державшиеся как можно дальше от психоанализа в частности, да и любой аналитики вообще. Если бы Матушку Гусыню попросили каким-то образом соотнестись с опытом корифеев психоанализа, то результатом, вероятно, стала бы подобная незамысловатая считалочка: Жижек мозги разжижает, Их Лакан потом лакает, Мокнет, мокнет в море слез, Кто промокнет, тот Делез! К кому это нас отсылает, милые дети? Правильно, к Льюису Кэрроллу, который впустил народную стихию нонсенса в письменную литературу, окончательно стерев грань между сном и явью, и считавшему, что после девяти лет лучше уже не расти. Да и нам, иудеям, за собственным коллективным опытом далеко ходить не надо, достаточно, подобно танцующему Давиду, затянуть хором Песнь Восхождения: "Когда возвращал Господь пленников Сиона, мы были как во сне. Тогда наполнятся уста наши смехом и язык наш – пением: Возврати, Господи, пленников наших, как потоки в Негеве! Сеявшие в слезах, жать будут с пением". "Мы, возможно, спим и танцуем одновременно, – заметила Памела Трэверс, – а истории всплывают из памяти и из снов сами собой. Толкиен однажды говорил о том, что "суп памяти" находится в котле, из которого повар вытаскивает свои истории поварешкой. Но я думаю, что в этом образе есть слишком много выбора. Мне ближе Йейтс, писавший о рыболовном крючке. Кто знает, что на него клюнет? Существует история о даосе, который рыбачил на одну булавку, привязанную к шелковому шнуру, но был в такой гармонии стечением вод, что вылавливал множество рыб". Как и прочие сказки, Мэри Поппинс, кажется, всегда была с нами – "та, что прежде всех вещей". Памела Трэверс писала в послесловии к своей статье "О спящей красавице": "Наверное, мы родились, уже зная эти сказки, ибо наследие наших бабушек и всех их предков постоянно циркулирует в нашей крови, непрестанно их повторяя, и шок, который мы переживаем, впервые их услышав, вызван не удивлением, а узнаванием. Вещи, давно известные бессознательно, внезапно вспоминаются. Потом они, как ручьи, бегут под поверхностью, и мы на время теряем и забываем их. Возвращение к ним – долгий процесс, который может занять полжизни, и лишь немногие счастливые приходят обратно к сказкам". В эссе "Только соедините" она добавляет: "Каждый должен стать героем собственной истории, если хотите, собственной волшебной сказки". Таким вот возвращением нас к нашим подлинным и персональным истокам занимается и наша персональная няня – "сказка, ставшая правдой"... Да-да, Мисс Поппинс, это о вас! Но и об Арине Родионовне, вестимо, тоже, певшей песни про синицу и про девицу самому Александру Сергеевичу. Но позвольте мне вернуться к ранее цитировавшемуся эссе "О спящей красавице": "Имеем ли мы дело со спящей душою и всеми внешними жизненными событиями, оплетающими и скрывающими ее, с чем-то, погружающимся в сон по окончании детства, с чем-то, что, не окажись оно пробужденным, сделало бы жизнь бессмысленной? Дать на это ответ, пусть бы мы его даже и знали, означало бы нарушить законы сказки. Ответ вовсе и не обязателен. Достаточно и того, что мы любим эту историю и задаем себе вопросы". А в эссе "Мир героя" Памела Трэверс развивает эту идею: "Понять (To understand): годами я размышляла об этом слове, пытаясь определить его воздействие на себя, и в конце концов пришла к выводу, что то, что оно означает, является прямой противоположностью тому, что оно говорит: "понимать" значит "быть ниже" ("стоять под") (to stand under). Впоследствии я обнаружила, что именно это оно и означало в средневековом английском языке. Итак, чтобы понять, я прихожу к чему-то со своим незнанием, я стою ниже него и позволяю ему научить меня, излить на меня свою правду. Это то, что совершают дети по отношению к сказке". Но кто они такие, эти дети, изначально понимающие то, что неизвестно нашим мудрецам? Одно из своих эссе Памела Трэверс озаглавила "Я никогда не писала для детей". В нем есть следующее высказывание: "Сознавать собственное детство (а кто же я, если не ребенок – искалеченный, напуганный, замаранный, но все же тот самый ребенок, ибо суть не может измениться окончательно), сознавать этот факт и держаться за него значит видеть весь долгий жизненный путь как единое, нерасчлененное целое. Нельзя отсечь один какой-то кусок собственного воображения и сделать из него книгу для детей. Ведь если быть честным, вы не имеете ни малейшего понятия о том, где кончается детство и начинается зрелость". В детстве, проведенном писательницей в солнечной Австралии, где она чувствовала себя совершенно счастливой, она одновременно постоянно предавалась мечтаниям "о чем-то другом", о туманной Англии, о другой планете. Встретив странствующих цыган, она с замиранием духа мечтала быть похищенной ими, но цыгане не стали ее похищать. "У меня есть и всегда было сильнейшее чувство чего-то иного, меланхолическая тяга к которому приходит ко мне на закате. В закате есть нечто неизбежное, нечто требующее подлинного переживания. Поэтому я не могу чувствовать себя счастливой в доме, окна которого не выходят на закат". Главное – не забывать, считает Памела Трэверс. С памяти начинается человеческая жизнь, причем это память особого рода. Так видит свое появление на свет новорожденная Аннабелл: "Сначала я медленно двигалась, всегда спя и видя сны. Я помнила все, чем я была, и думала обо всем, чем я буду. И, досмотрев свой сон, я проснулась и быстро пришла". Все герои "Мэри Поппинс" или помнят или забывают вспомнить. Так и сама пи-сательница. Она утверждала в старости, что продолжает ничего не забывать и вместе с тем знает все меньше и меньше. "Стать абсолютно незнающей будет просто прекрасно!" Сразу же вспоминается коварный ангел еврейской традиции, отвешивающий только что пришедшему в этот мир новорожденному щелчок по носу, после которого тот забывает весь свой бесконечный опыт. Впоследствии душа, живущая во взрослеющем теле, только и делает, что вспоминает. Нет ничего удивительного в том, что такое вспоминание зачастую оказывается наиболее точным при смещении навязанных взрослым опытом причинно-следственных связей, что оно чаще всего происходит во снах или в состояниях ритмического транса, проводниками которых являются такие уникальные личности, как связывающая нас с иными измерениями Мэри Поппинс. Памела Трэверс отмечала, что первыми такими медиумами-шутами в человеческой истории были женщины. Я надеюсь, мисс Поппинс, вы простите нам "шутов", если мы обязуемся впредь вести себя пристойно? Припомним песнь пророчицы Мирьям под аккомпанемент бубна из нашей собственной священной истории. А госпожа Трэверс приводила в пример древнегреческую Ямбе, наполнявшую своими балладами время, проводимое Деметрой в охоте и поисках утраченного сущего. Из этих ямбических стихов, согласно легенде, возник пятистопный ямб, достигший впоследствии таких вершин, как бессмертные сетования Васисуалия Лоханкина: "Волчица ты, тебя я презираю, к Птибурдукову ты уходишь от меня! Так вот к кому ты от меня уходишь, волчица гнусная и мерзкая притом!" Лишь такое ритмизованное впадение в детство помогает Лоханкину осознать роль интеллигенции в русской революции и приблизиться к пониманию сермяжной, то есть фольклорной, надличностной правды. Впрочем, так нас может занести уже совсем далеко. Как говаривала Мэри Поппинс: "Все хорошее когда-нибудь кончается". Кончается и эта затянувшаяся дзен-медитация. Будем благоразумны, как мы и обещали нашей строгой няне, не станем водить хоровод, подвывая: "Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья" или "Хай-хай-хай, ам Исраэль хай". И совершенно ни к чему немедленно пополнять ряды кибуцников-гурджиевистов или скакать под мегафон вместе с брацлавскими хасидами. Я, по крайней мере, к этому никого не призывал. Достаточно иногда читать хорошие книжки, вроде тех, о которых мы только что вспоминали, и видеть вещие сны. После этого даже наша внешне бессмысленная взрослая жизнь приобретает все же некоторое подобие смысла и содержания. Тэги: вещи, всячина, другие, зингер, литература, мэри, некод, полезные, поппинс, хозяйстве Снег в Хелме2015-01-11 01:32:35... «Исаак Башевис Зингер. Сказки» + развернуть текст сохранённая копия - интернет магазина Neostar.md Встраиваемые варочные панели Кишинев Гарантия качества. Хелм славился своими дураками, их там было видимо-невидимо — и молодых и старых. Как-то ночью один чудак приметил луну в бочке с водой. — Видать, с неба упала, — решили обитатели Хелма и закрыли поскорей бочку, чтобы луна за ночь не исчезла. Но утром, когда подняли крышку, — луны и след простыл. Не иначе — украли. Послали за полицейскими, но и те не смогли найти злодеев. Загадочное событие повергло жителей Хелма в великую печаль. Долго они вздыхали да трясли бородами, вспоминая пропажу. Говорят, чудеса не каждый день случаются. Так-то оно так, да только в Хелме свои порядки. Теперь слушайте дальше. Особенно славились своими чудачествами семь хелмских старейшин. В местечке они были самыми старыми и самыми глупыми, вот и верховодили всеми. От постоянных раздумий лбы у них сделались высокими и гладкими, а бороды белыми-белыми. Раз на Хануку всю ночь шёл снег. Хелм будто серебристым покрывалом укутало. Сияла луна, мерцали звёзды, снег искрился и блестел, словно жемчуга и бриллианты. В тот вечер семеро старейшин, как обычно, сидели и размышляли, морщили высокие лбы, закатывали глаза и тяжело вздыхали. Местечко в те времена впало в жестокую нужду, вот старейшины и гадали, как бы раздобыть денег. Известное дело: дурень думкой богатеет. Самый старший, Тронам — Первый Дурак, возьми да и ляпни: — А снег-то — чистое серебро! — Ага, глядите, блестит, словно жемчуга рассыпаны! — подхватил другой. — Да нет, это же бриллианты! — завопил третий. Обрадовались старейшины: вот счастье привалило! Видать, с неба на них настоящее сокровище свалилось. Но радость их была недолгой: нежданное богатство принесло новые заботы. Ведь жители Хелма страсть как любили шататься по улицам, и если их не остановить — вмиг затопчут бесценные сокровища. Как же быть? Дурень-Тудра живо нашёл выход: — Пошлём гонца, пусть обежит село и предупредит людей, чтобы сидели по домам, пока не будет собрано всё серебро и все жемчуга-бриллианты до последнего камешка. Дельное предложение всем понравилось. Старейшины одобрительно зачесали в затылках. Но тут спохватился Недоумок-Лекиш: — Этак гонец сам всё затопчет! — Верно, — всполошились старейшины и снова наморщили лбы. — Придумал! — воскликнул Шмерл — Бычья Башка. — Ну, говори скорее! — Зачем гонцу ноги ломать? Надо поставить его на стол и так носить от дома к дому. Решение всех обрадовало: старейшины даже в ладоши захлопали от радости, дивясь собственной смекалке. Тут же послали на кухню за Гимплом, мальчишкой на побегушках, и водрузили его на стол. А кому стол нести? К счастью, на кухне были ещё Трейтл, повар, Берл, он картошку чистил, Йокл, тот овощи резал, и Йонтл, пастух при общинном козле. Этим четверым и приказано было поднять стол и пронести его по селу. Странная получилась процессия. Каждый держал одну из ножек, а наверху стоял мальчишка Гимпл с деревянным молотком в руках. Он колотил им в окна и кричал: — Люди добрые! На наш Хелм свалилось с неба сказочное богатство! Сидите эту ночь по домам и не вздумайте по улицам шлёндрать, а то не ровён час все сокровища перетопчете! Жители Хелма послушались гонца, никто не осмелился за порог выйти. А тем временем старейшины и так и сяк прикидывали, как бы получше распорядиться небесными сокровищами. Дурень-Тудра и тут не сплоховал: предложил всё продать, а на вырученные деньги купить гусыню, которая несет золотые яйца. Тогда у общины наконец-то появится источник постоянного дохода. Недоумка-Лекиша озарило: а почему не купить каждому очки с увеличительными стёклами? Тогда дома, улицы и лавки станут казаться больше, весь Хелм преобразится и вырастет на глазах. И будет это уже не местечко, а настоящий город. Были и другие не менее мудрые предложения. И то сказать: чего дураку в голову не взбредёт! Пока старейшины судили да рядили, наступило утро. Взошло солнце. Выглянули старейшины из окна и — о горе! — увидели, что снег весь затоптан. Тяжёлые башмаки четырёх носильщиков погубили все сокровища. Старейшины с досады принялись рвать свои белые бороды. Надо же было так опростоволоситься! Ну да что толку горевать? Сделанного не воротишь. — В другой раз, — рассудили старейшины, — коли на Хануку упадут вновь с неба драгоценные сокровища, надо будет снарядить ещё четверых молодцов, чтобы несли тех, кто держит стол. На том и порешили. Жители Хелма, хоть и остались ни с чем, зря не тужили и с надеждой смотрели в будущее. Неустанно превозносили они мудрость своих старейшин: ведь им и самая трудная задача по плечу. С такими не пропадёшь! из книги «Исаак Башевис Зингер. Сказки» Тэги: башевис, еврейские, зингер, исаак, сказки Первый Шлемиль2015-01-08 23:14:51... «Исаак Башевис Зингер. Сказки»http ... + развернуть текст сохранённая копия В мире не счесть недотёп, или, по-нашему, — шлемилей, но самый первый появился в местечке под названием Хелм. У него была жена — мадам Шлемиль и сынишка — Шлемиль-младший, да только не мог он их прокормить. Вот жене и приходилось каждый день подниматься ни свет ни заря и отправляться на рынок торговать овощами. А Шлемиль оставался дома и качал колыбельку. Должен же кто-то и за младенчиком следить. Еще он присматривал за петухом, который жил прямо в доме, сыпал ему зерно и подливал воду в поилку. Конечно, мадам Шлемиль знала, что муж её, не про нас будь сказано, лентяй и ни к какому делу негож. К тому же был он не дурак поспать, да и сладкоежка первостатейный. Сварила мадам Шлемиль как-то вечером полный горшок варенья. Сварить-то сварила, да испугалась, что, пока она на рынке торгует, муженек-то все и слопает. И решила она на хитрость пуститься: — Шлемиль, — сказала она, — я ухожу на рынок, вернусь вечером. И вот я имею сказать тебе три вещи. Очень важные. — Какие? — Во-первых, следи, чтобы ребенок не выпал из колыбели. — Ладно, послежу. — Во-вторых, не выпускай петуха из дому. — Так и быть, и за петухом пригляжу. — В-третьих, — и тут мадам Шлемиль указала на буфет, — на верхнюю полку я поставила горшок с отравой. Смотри, не съешь по ошибке! От неё и умереть можно. Обрадовалась женщина, что так ловко муженька провела. А что еще прикажете делать? Она-то знала: стоит мужу попробовать одну-единственную ложечку, он не остановится, пока хоть капля на донышке останется. А мадам Шлемиль хотела приберечь варенье для картофельных оладий на Хануку. Праздник-то уже был не за горами. Только жена за порог, Шлемиль принялся качать колыбель и напевать: Зовут меня Шлемиль-большой, А ты, сынок, еще маленький, Подрастешь — станут тоже большим называть, А как деток народишь — назовут папой, Я же состарюсь, и звать меня станут дедушкой, Но все мы как были, так и останемся шлемилями. Малыш вскоре уснул. Тут и Шлемиль задремал, но и во сне продолжал одной ногой качать колыбельку. И привиделось Шлемилю, будто сделался он самым большим богачом в Хелме и столько богатства заимел, что не только на Хануку, а хоть круглый год ешь себе оладьи с вареньем. Целые дни проводил он с другими богачами, играя в дрейдл, и был их волчок из чистого золота. Шлемиль наловчился так закручивать волчок, что ему всегда выпадал «гимель» и он оставался в выигрыше. Слава о его удивительном везении разнеслась повсюду. И вот знатные люди из дальних краев пришли к нему и стали упрашивать: — О Шлемиль, будь нашим королем! Шлемиль как мог отнекивался да отбояривался: дескать, королевство ему без надобности, — но иноземцы не отступались, пали перед ним на колени и уговаривали, пока он не согласился. Тогда они враз нахлобучили ему на голову корону и усадили на золотой трон. Мадам Шле- миль тоже королевой заделалась и про торговлю, не в упрек ей будь сказано, и думать забыла. Сидела себе день-деньской возле мужа, а между ними на золотом блюде лежал огромный блин, намазанный вареньем. Шлемиль откусывал с одной стороны, а мадам Шлемиль — с другой, на середине встречались. Пока Шлемиль витал в облаках, петух вдруг раскукарекался. Голосок у него был — ого-го! Что твой колокол! В Хелме же, если колокол зазвонит — значит, пожар. Проснулся Шлемиль и аж подскочил с перепугу, да так неловко, что перевернул колыбель. Младенец выпал и ушиб головку. Шлемиль, нет чтоб ребенка поднять, сразу к окну кинулся, посмотреть, что горит. Распахнул он окно, а окаянный петух этого только и ждал — взял да и выпорхнул в окно! Стал его Шлемиль назад зазывать: — Вернись, петушок! Смотри, узнает мадам Шлемиль про твои проделки, так разбранится — ни тебе, ни мне несдобровать! Но петух на Шлемилевы уговоры никакого внимания не обратил. Даже головы не повернул. Ушел, как сквозь землю провалился. А теперь послушайте, что дальше было. Разобрался Шлемиль, что никакого пожара нет, захлопнул окно и вернулся к хнычущему сынишке. У младенца к тому времени выросла на лбу здоровенная шишка. С горем пополам успокоил Шлемиль ребенка, поставил на место колыбель, уложил мальчика и снова принялся его укачивать, напевая: Был я во сне богачом, А проснулся — снова бедняк. Во сне подавали мне оладьи с вареньем, А наяву достается лишь хлеб с луком. Был я во сне королем, Наяву же — просто Шлемиль. Малыш уснул под отцовское пение. А Шлемиль задумался о своих злоключениях. Ясное дело: жена, как вернется, сразу за- метит пропажу петуха и шишку на головке мальчика и взъярится —хоть из дому беги. Голос у неё, что труба иерихонская. Бывало, так разойдётся, что муженька от страха трясти начинало. Шлемиль, на что бестолковый был, а догадывался: на этот раз по- преки да брань как из решета посыплются. — Скажите на милость, что проку от та- кой жизни? — вздохнул бедолага. — Уж лучше вовсе не жить, чем так маяться. И решил он наложить на себя руки. Решить-то решил, а как к делу приступить не знает. И тут припомнил, что жена, уходя, оставила в буфете горшок с отравой. — Вот и выход! Чем терпеть стыд и позор, отравлюсь — и дело с концом. А покойника пусть честит сколько заблагорассудится. Мертвому все нипочем. Шлемиль был росточком невелик и до полки дотянуться не мог. Пришлось ему стул подставить. Достал он горшок и попробовал отраву. — Коли допекут в конец, так и отрава сладкой покажется, — приговаривал Шлемиль, уплетая ложку за ложкой. Он слыхал, что есть яды горькие, а есть — сладкие. Кто станет спорить: сладкая отрава слаще горькой. С тем он и съел все до капельки. Даже ложку облизал. А дальше получилось вот что. Слопав полный горшок яду, Шлемиль лег в постель и приготовился к смерти. Вот-вот, ждал он, начнет у него нутро жечь, а как все выжжет — тут он и преставится. Но прошло полчаса, час — ничто не болит. — Как медленно действует этот яд, недоумевал Шлемиль. Тут, как назло, захотелось ему пить, но воды в доме не было. В Хелме воду носили из городского колодца, а Шлемилю было лень туда тащиться. Вот и вспомнил он, что жена припасла к празднику бутылку яблочного сидра. Конечно, яблочный сидр — угощение дорогое, но стоит ли скупердяйничать, когда жить осталось всего ничего. Достал Шлемиль бутылку и выпил все до капли. А как выпил, и в самом деле в животе закололо. — Видно, яд начал действовать, смекнул Шлемиль. Он был уверен, что пробил его последний час. — И кто болтал, что умирать плохо? Пожалуй, я не прочь, чтобы меня каждый день такой отравой потчевали, — рассуждал он напоследок Тут сморил его сон. И снова привиделось Шлемилю, что он король. На голове у него — целых три короны, одна на другую надеты. Перед ним — три золотых горшка: один с оладьями, другой с вареньем, третий с яблочным сидром. За троном слуга стоит. Случись Шлемилю себе на бороду капнуть живо салфеткой вытрет. И мадам Шлемиль тут же, на отдельном троне. — Из всех королей, ты, муженёк, самый великий, — нашёптывает. — Весь Хелм превозносит твою мудрость. Да что люди, я и сама от счастья таю, что такой муж мне достался. И сынок наш, принц, подрастёт — отцом гордится станет. Чудесный был сон, а распался, как паутина. Скрипнула входная дверь, и Шлемиль проснулся. Глядит, в комнате темно. В хлопотах он и не заметил, как день прошёл. — Шлемиль, отчего ты не зажжешь лампу? — услыхал он сварливый голос. — Никак жена моя вернулась, — пробормотал Шлемиль. — Выходит, я жив, раз её голос слышу. Неужели яд все еще не подействовал? Хотел он встать, но от страха ноги не держат. А мадам Шлемиль тем временем зажгла лампу, огляделась, да как раскричится: — Нет, вы только взгляните на младенчика! У него шишка в половину лба! Шлемиль, а где петух? И кто выпил весь сидр? Вы только подумайте, он петуха отпустил, ребенка изувечил, праздничные припасы разорил! Ну, что мне с тобой делать, горе ты моё? — Придержи язык, жена. Не видишь умираю. Скоро овдовеешь. Потерпи, недолго ждать осталось. — Умираешь? Овдовею? Что ты мелешь? Посмотри на себя, ты здоров как бык! — Я отравил себя. — Как отравил? Что ты городишь! — Я съел полный горшок отравы. И Шлемиль указал на пустой горшок из-под варенья. — Отрава? — всплеснула руками мадам Шлемиль. — Да это я варенье к празднику приготовила! — А кто сказал, что там отрава? — напомнил Шлемиль. — Ну и дурень же ты! А как мне иначе было уберечь его до Хануки? И теперь ты все слопал, ненасытная твоя утроба! Бедная женщина разрыдалась. Шлемиль не выдержал и тоже заплакал. Но не от горя, а от радости. Значит, он будет жить! Вопли родителей разбудили младенца, и тот тоже захныкал. Услыхали соседи крики да причитания, сбежались узнать, что стряслось. А узнав, разнесли эту историю по всему Хелму. У евреев не дадут человеку пропасть. Добрые соседи пожалели незадачливых Шлемилей и принесли им варенья и яблочного сидра. Тем временем петух замёрз гуляючи, проголодался и сам вернулся назад. Так что всё добром кончилось. По заведённому обычаю, старейшины Хелма собрались обсудить происшествие. Семь дней и семь ночей судили они да рядили, морщили лбы, теребили бороды, пытаясь постичь смысл случившегося. В конце концов сошлись на том, что, если у жены есть маленький ребенок и в придачу петух, за которым нужен глаз да глаз, не пристало ей обманывать мужа и выдавать варенье за отраву, пусть даже муженёк её ленивый сладкоежка, да еще и шлемиль в придачу. из книги «Исаак Башевис Зингер. Сказки»http://ru-diploms.com/ оригинальные дипломы и любые справки, в случае их утери или других обстоятельствах. Тэги: башевис, дипломы, еврейские, зингер, исаак, сказки, справки Коза Злата2015-01-07 14:10:26... «Исаак Башевис Зингер. Сказки»Встройку ... + развернуть текст сохранённая копия На Хануку дорогу из местечка в город в наших краях обычно заметает снегом. Но в тот год зима выдалась на удивление мягкой. Вот-вот наступит праздник, а снега нет как нет. И солнце печёт, словно лето на дворе. Крестьяне только головами качали: мало снега — не жди доброго урожая. Вот уже и молодая травка пробиваться стала. В сёлах даже скотину на пастбище выгнали. Для скорняка Реувена год выдался — хуже некуда. Долго он голову ломал, как из нужды выбиться, и решил наконец продать единственную козу — Злату. Другой вопрос, что она была уже старая и молока давала каплю, но Файвл, мясник из города, согласился дать за неё восемь гульденов. Разве плохо? Доход, конечно, невелик, но всё же можно и ханукальные свечи купить, и масло для оладий, и подарки детям, да и по хозяйству чего-нибудь. Сами знаете: на праздник только раскошеливайся. Вот и велел Реувен старшему сынишке Аарону отвести козу в город. Аарон был парнишка смышлёный и понимал, какая судьба скотине уготована. Жалкоему было козу. Лия, мать мальчика, и та слезу украдкой смахнула, услышав мужнино решение, а сестры, Ханна и Мириам, те прямо в голос ревели. Но разве можно отца ослушаться? Натянул Аарон латаное пальтишко, нахлобучил шапку с ушами, обмотал вокруг козьей шеи веревку, взял на дорогу два куска хлеба с сыром и отправился в путь. К вечеру мальчик должен был доставить козу в город, переночевать у мясника, а на следующий день с деньгами вернуться домой. Коза стояла смирно, пока домашние прощались с ней, лишь бородой трясла и даже лизнула Реувену руку. Злата привыкла доверять людям и не ждала от них подвоха, ведь они всегда кормили её и не причиняли зла. Когда Аарон вывел Злату на дорогу, что вела к городу, коза удивилась: путь был ей в новинку. Она то и дело поглядывала на мальчика, словно хотела спросить: «Куда ты меня ведёшь?» Но постепенно успокоилась, решив, видно, что скотине не пристало задавать вопросы. Всё по дороге было ей незнакомо. Они шли чужими полями, проходили чужие пастбища, вдалеке виднелись чужие дома под соломенными крышами. Со дворов доносился собачий лай. Пару раз какие-то шальные псы пускались за ними вслед, но Аарон отгонял их палкой. Когда они выходили из деревни, светило солнце. Но вдруг погода враз переменилась. Большая иссиня-чёрная туча показалась на востоке и быстро заволокла всё небо. Поднялся ветер. Вороны с громким карканьем закружили над самыми головами путников. Поначалу казалось, что пойдёт дождь, но из тучи посыпал град, словно летом. Хотя было ещё раннее утро, вмиг стало темно как ночью. Вскоре град сменился снегом. За свои двенадцать лет Аарон видел всякую погоду, но подобного снегопада не помнил. Снег валил так густо, что затянул белой пеленой всё вокруг и скрыл даже солнце. Вскоре дорогу совсем занесло. И без того она была узкой и извилистой, а теперь мальчик и вовсе с пути сбился. Задул резкий холодный ветер. Пальтишко у Аарона было старое, и мороз пробирал до костей. Поначалу Злата, казалось, не обратила внимания на перемену погоды. Она тоже прожила на этом свете двенадцать лет и знала, что такое зима. Но когда её копытца всё глубже и глубже стали проваливаться в снег, коза принялась оглядываться на Аарона. Её мягкий взгляд словно говорил: «Что нас выгнало из дому в такую непогоду?» Аарон надеялся, что им повстречается на дороге крестьянская подвода, но за весь день никто не проехал мимо. А снег становился всё гуще и гуще, он падал на землю огромными кружащимися хлопьями. Аарон почувствовал под ногами мягкую пашню. Он понял, что они сбились с пути и бредут теперь по полю. Мальчик уже не мог различить, где восток, а где запад, где осталась деревня и в какой стороне город. Ветер выл и стонал, крутились снежные вихри, словно белые бесята затеяли в поле игру в пятнашки. Снежная позёмка заметала всё вокруг. Злата остановилась. Она не могла идти дальше. Коза уперлась копытцами в землю и умоляюще заблеяла, словно просилась назад домой. На её бороде намёрзли белые льдинки, а рога заиндевели от мороза. Аарон старался не думать о грозившей им опасности, но понимал: если они не найдут пристанища, то наверняка замёрзнут. Нет, это была не обычная метель, а настоящий буран. Снегу намело уже по колено. Руки мальчика окоченели, а пальцев на ногах он совсем не чувствовал. Блеянье Златы всё больше походило на плач: люди, которым она привыкла доверять, заманили её в беду. Что оставалось делать? Аарон принялся молиться за себя и за невинную скотину. Вдруг мальчик разглядел невдалеке какой-то холм. Что бы это могло быть? Когда успело намести такой большой сугроб? Подошёл он поближе и козу за собой потянул. Оказалось, это высоченный стог сена, весь засыпанный снегом. Аарон сразу понял — это спасение. С большим трудом он разрыл снег. Недаром он был крестьянский сын: знал, что делать. Докопавшись до сена, мальчик сделал в нём гнездо для себя и козы. Он понимал, что, как бы ни завывала метель снаружи, в стогу всегда тепло и сухо. К тому же сено — отличный корм для Златы. Почуяв знакомый запах, коза потянулась к сену и принялась жевать. Снаружи продолжал валить снег. Вскоре он снова замел стог, скрыв лаз, проделанный Аароном. Но мальчику и козе надо дышать, эдак под снегом и задохнуться можно! Аарон проделал в соломе и снегу окошко и внимательно следил, чтобы его не засыпало. Злата наелась досыта, села на задние ноги. К ней вернулось прежнее доверие к человеку. Аарон съел два куска хлеба с сыром, но лишь слегка заглушил голод, уж больно умаялся он в дороге. Мальчик посмотрел на козу и заметил её набухшее вымя. Он лёг возле козы так, чтобы молоко при дойке попадало ему прямо в рот, и потянул за сосок. Молоко было жирным и сладким. Злата, хоть и не привыкла к такому обращению, сидела смирно. Казалось, ей хочется отблагодарить мальчика за то, что он спас её от неминуемой гибели, нашёл такое чудесное убежище, где всё — пол, стены, потолок — сделано из душистого вкусного сена. В крохотное окошко Аарон видел, как беснуется снаружи непогода. Ветер перегонял огромные волны снега. Тьма была — хоть глаз выколи. Мальчик не знал, ночь ли наступила или просто тучи совсем закрыли солнце. Слава Богу, в стогу было тепло и сухо. От травы и полевых цветов пахло солнцем и летом. Злата то и дело принималась жевать. Она выхватывала клочок то сверху, то снизу, то справа, то слева. От её тела шло живое тепло, и Аарон старался прижаться к ней потеснее. Мальчик всегда любил козу, но теперь она стала ему как сестра. Он был один, и ему хотелось поговорить с кем-нибудь. — И что ты думаешь, Злата, о том, что с нами приключилось? — завёл мальчик разговор с козой. — Ме-е, — проблеяла Злата. — Не отыщи я этот стог с сеном, мы бы наверняка замёрзли в чистом поле. — Ме-е. — Я тебе так скажу: если снег не прекратится, нам придётся просидеть здесь несколько дней. — Ме-е. — Да что ты всё «ме-е» да «ме-е»! Отвечай толком! — Ме-е, ме-е. — Ну, ме-е, так ме-е, —уступил Аарон. — Хоть ты и бессловесная тварь, а всё понимаешь. Ты нужна мне, а я нужен тебе. Ведь так? — Ме-е. Аарона стало клонить в сон. Он сделал себе подушку из сена и уснул. Злата тоже задремала. Теперь слушайте дальше. Когда мальчик открыл глаза, то не мог понять, ночь сейчас или день. Снег забил окошко. Аарон попробовал было расчистить его заново, раскопал снег на длину своей руки, но так и не пробился наружу. А снег всё шёл и шёл. Ветер выл на разные голоса. Иногда в вое ветра мальчику чудился дьявольский смех. Злата тоже проснулась. Аарон погладил её, и она ответила ему благодарным «ме-е». Да, козий язык состоял из одного-единственного слова, но сколько оно могло выразить! Коза будто хотела сказать мальчику: что Бог дает, надо принимать с любовью — жару и холод, голод и насыщение, свет и тьму. Аарон снова проголодался. Хлеб с сыром он давно уже съел, но молоко у Златы не переводилось. Три дня провели мальчик и коза в стогу. Аарон всегда любил Злату, но за эти дни привязался к ней ещё больше. Она поила его своим молоком, согревала своим теплом. Своим спокойствием она поддерживала в нём надежду на спасение. А сколько историй он порассказал ей за эти дни! Коза стояла смирно и внимательно слушала. Он гладил её, а она лизала его лицо и руки. А потом говорила «ме-е», и мальчик понимал: это значит — «Я тебя тоже люблю». Снег шёл три дня. Впрочем, на второй день он был уже не таким густым, да и ветер поутих. Временами Аарону казалось, что лета уже никогда не будет, что всю жизнь, сколько он себя помнит, шёл снег и что у него, Аарона, нет ни отца, ни матери, ни сестёр: он — сын снега, родился в снегу, и Злата тоже. В стогу было так тихо, что даже в ушах звенело. Аарон и Злата проспали всю ночь и большую часть дня. Во сне Аарон мечтал о тёплых деньках. Ему снились зелёные луга, цветущие деревья, прозрачные ручьи и птичье пение. На третью ночь снег перестал, но Аарон боялся, что в темноте не отыщет дорогу домой. Постепенно небо расчистилось, и выглянула луна, покрыв снежные равнины серебристой сетью. Мальчик разрыл снег и выглянул наружу. Перед ним лежал белый безмолвный мир, исполненный небесного покоя и благодати. До огромных звёзд, казалось, было рукой подать. Луна плыла по небу, как по морю. Утром четвёртого дня Аарон услыхал звон бубенцов. «Сани! —догадался мальчик. — Значит, дорога недалеко». Возница указал ему дорогу, но не в город, к мяснику Файвлу, а домой, в деревню. Сидя в стогу, Аарон решил, что ни за что не расстанется с Златой. Родители Аарона и вся деревня искали мальчика и козу, но метель занесла следы. Люди думали, что они сгинули навечно. Мать и сёстры стали было оплакивать Аарона, но отец лишь хмурился и молчал. Вдруг прибежал сосед и сообщил радостную весть: по дороге к деревне шествуют Аарон и коза. Ну и обрадовались все! Аарон рассказал дома, как нашёл стог и как Злата три дня поила его своим молоком. Услыхав это, сёстры принялись целовать и обнимать козу, приготовили ей особое угощение: нарезанную морковь и картофельные очистки. Злата всё съела — тоже ведь проголодалась. Никто и подумать не мог о том, чтобы её продать. К тому же наступившие холода оказались скорняку на руку. Теперь сельчанам вновь понадобились его услуги. Так что на Хануку мама Аарона каждый день могла печь картофельные оладьи, даже Злате доставалось. И хотя у козы был свой загончик, она часто приходила к кухне, стучалась рогами в дверь и просилась в гости. Её всегда с радостью пускали. По вечерам Аарон, Мириам и Ханна играли в дрейдл. А Злата грелась у печки, смотрела на детей и любовалась на ханукальные свечи. Иногда Аарон спрашивал: — А помнишь, Злата, как мы хоронились с тобой в стогу? Коза чесала рогами бок, мотала бородой и тихонько блеяла. Всю свою безмерную любовь она умела выразить одним единственным «ме-е». из книги «Исаак Башевис Зингер. Сказки»Встройку.ру -частные мастера, бригады и компании... Тэги: башевис, еврейские, зингер, исаак, сказки Ловкач Тоди и скряга Лейзер2015-01-04 18:35:15... «Исаак Башевис Зингер. Сказки» + развернуть текст сохранённая копия - Как вашему бизнесу эффективно привлечь новых клиентов? Ответ есть: индивидуальная разработка Landing pages Конверсия тебя удивит. В одном местечке жил бедняк по имени Тоди. Имел он жену — Шейндл и семерых ребятишек мал-мала меньше. Да только не мог их прокормить. За какое бы дело ни брался — всё себе в убыток. Люди так и говорили: «Вздумай Тоди свечами торговать, так солнце круглые сутки светить станет». А если выпадет Тоди удача, значит, где-то словчил. Вот и прозвали его — Ловкач Тоди. В тот год зима выдалась особенно студеной. Снег сыпал день и ночь. А у Тоди ни гроша не было, чтобы дров купить. Детишки целый день в постели лежали — изпод одеяла и нос высунуть зябко было. Известное дело, где холодно, там и голодно. У Шейндл в кладовой к тому времени даже мыши перевелись. Она непрестанно попрекала Тоди: — Сколько можно терпеть? Если ты не можешь прокормить жену и детей, я, пожалуй, отправлюсь к раввину и потребую развода. — И что ты с ним будешь делать? На хлеб-то его не намажешь! — урезонивал её Тоди. В той самой деревне жил богач Лейзер. Денег имел целые бочки, но славился прижимистостью на всю округу. Люди так и звали его — Скряга Лейзер. До того он жаден был, что позволял жене печь хлеб только раз в четыре недели. Лейзер этот, видите ли, рассудил, что свежий хлеб съедают быстрее, чем чёрствый. Была у Лейзера коза. Так он её совсем не кормил. Вот бедная скотина и побиралась по соседям. Добрые люди жалели её и кормили картофельными очистками. Но разве на одних очистках долго протянешь? С голодухи коза принималась щипать старую солому с крыш. Да ещё кору с деревьев объедала. Зато доить козу Лейзер не забывал, но по своей жадности сам молока не пил — всё пускал на продажу. Тоди не раз заходил к Лейзеру одолжить грош-другой. Но скряга всякий раз ему отказывал: «Мне, приятель, крепче спится, когда мои денежки у меня в сундуке, а не у тебя в кармане». Сами знаете, для богачей простой человек, что грязь под ногтём. Вот Тоди и задумал поквитаться с Лейзером, а заодно и деньжат для семьи раздобыть. Теперь слушайте дальше. В один прекрасный день, когда этот самый Лейзер, сидя на старом ящике, ел свекольник с чёрствым хлебом (стульями он пользовался только по праздникам — чтоб обшивка не поистёрлась), распахнулась дверь, и на пороге появился Тоди. — Реб Лейзер, — проговорил он, — у меня есть до вас дело. Моей старшей дочери Баше уже пятнадцать, пора думать о свадьбе. На днях приезжает молодой человек из Янева. Он имеет желание посмотреть на невесту. Но как гостя принять, когда у нас все столовые приборы оловянные? Моя жена говорит, что она совсем со стыда сгорит, коли гостю придётся есть суп оловянной ложкой. Вот я и подумал, не могли бы вы одолжить мне одну из ваших серебряных ложек? Богом клянусь, верну её завтра же в целости и сохранности. Конечно, Лейзеру жалко было с добром расставаться, но он знал, что Тоди не осмелится нарушить священную клятву, и одолжил ложку. Однако в тот вечер никто на смотрины не приехал. Девушка, как обычно, расхаживала босая и в обносках, а серебряная ложка преспокойно пролежала у Тоди в кармане. Когда-то, в давние годы, и у Тоди серебряные ложки водились. Они ему с жениным приданым достались, да только он их все давно продал — лишь три чайные ложки уцелели. Шейндл берегла их пуще глаза и доставала лишь на праздник Песах. Но пришел, видно, и их черёд. На следующий день, когда Лейзер сидел на ящике босой (чтобы туфли не стаптывать) и хлебал свекольник с чёрствым хлебом, снова заявился Тоди. — Вот ложка, которую я брал вчера, — сказал он и положил ложку на стол, а рядом с ней — маленькую серебряную ложечку, свою собственную. — А это что? — изумился Лейзер. — Ваша столовая ложка родила чайную ложечку, — объяснил Тоди. — Выходит, эта малютка — её дочка. Я честный человек. Зачем мне чужое? Вот я и возвращаю вам и мать, и ребёнка. Лейзер в изумлении уставился на Тоди. Никогда в жизни не слыхал он, чтобы у ложек дети рождались. Впрочем, жадность быстро поборола в нём доводы рассудка, и он радостно принял и ложку, и приплод. Надо же, как повезло! Хорошо, что не пожадничал и одолжил соседу ложку. Прошло, значит, несколько дней, Лейзер снова сидел на ящике (без лапсердака, чтобы зря не изнашивать) и уписывал свекольник с чёрствым хлебом. И тут опять пришёл Тоди. — Молодой человек из Янева не приглянулся Баше, — сказал он. — У него оказались слишком длинные уши, совсем как у осла. Сегодня другой жених приезжает. Шейндл готовит ему суп, но говорит, что со стыда сгорит, если гостю придётся есть оловянной ложкой. Разве женщину переспоришь? Не мог ли бы вы одолжить мне… Не успел Тоди закончить свою просьбу, как Лейзер перебил его: — Никак ты снова хочешь у меня ложку одолжить? Бери, мне не жалко. На следующий день Тоди вернул ложку и одну из собственных чайных ложечек в придачу. И снова заявил, что большая ложка родила маленькую и что он честно возвращает хозяину и мать, и ребёнка. — Что же до молодого человека, который на смотрины приезжал, — соврал Тоди, —то Баша посчитала, что при всех его достоинствах нос у него больно длинный. Стоит ли говорить, что Скряга Лейзер с радостью принял и новое подношение. То же самое и в третий раз повторилось. Только теперь Тоди утверждал, что дочка отвергла жениха, потому что бедняга заикался. И вновь он вернул и большую ложку, и маленькую. — А не было ли случая, чтобы у ложек двойни рождались? — поинтересовался Лейзер. Тоди задумался: — Почему бы и нет? Поговаривают, что и тройни бывают. Почти неделю не захаживал Тоди к богатому соседу. Но утром в пятницу, когда Лейзер (в одних подштанниках, чтобы не протирать брюки) сидел и лопал свекольник с чёрствым хлебом, Тоди снова объявился на пороге. — Доброго здоровья, реб Лейзер. — И тебе, сосед, того же, — с несвойственным ему радушием отозвался хозяин. — Какую добрую весть ты принёс на этот раз? Не хочешь ли снова одолжить у меня серебряную ложку? Не стесняйся, бери любую. — Нет, сегодня я пришёл просить вас об особом одолжении. Нынче вечером приезжает к нам важный молодой господин из самого Люблина. Он сын богатых родителей и, говорят, славится умом и красотой. Он имеет желание посмотреть на мою Башу. Молодой человек останется у нас на шабат. Но как принять его в пустых стенах? Что тут долго говорить — на этот раз мне нужна не только ложка, но и пара серебряных подсвечников. Наши-то простецкие, латунные, и жена стыдится их на праздничный стол ставить. Вот я и подумал, не могли бы вы одолжить мне ваши подсвечники? А я их верну вам сразу же, как суббота закончится. Серебряный подсвечник — вещь дорогая. Скряга Лейзер засомневался было, но лишь на минуту. Он вспомнил, как славно нажился на серебряных ложках, и ответил: — Что за вопрос? У меня в доме восемь подсвечников. Бери все. Я знаю, ты надёжный человек и вернёшь их мне в целости и сохранности. А случись какому-то из них разродиться, не сомневаюсь, что ты поступишь так же честно, как и прежде. — Сделайте одолжение, не сомневайтесь, — заверил его Тоди. — Всегда надо надеяться на лучшее. Серебряную ложку Тоди, как обычно, припрятал в карман. А с подсвечниками направился прямёхонько к торговцу. Продал их за кругленькую сумму, а деньги отнёс Шейндп. Когда бедная женщина увидала такое богатство, то едва не умерла от радости, но всё же захотела узнать, откуда оно взялось. — Шёл я по улице, а там корова летела, взяла да и скинула на крышу дюжину серебряных яиц, — наплёл Тоди. — Яйца я продал, а выручку тебе принёс. — С чего бы это коровы летали да еще сбрасывали на крыши серебряные яйца? Что-то я прежде о таком не слыхивала! — засомневалась Шейндп. — Всё когда-то в первый раз случается, — рассудительно сказал Тоди. — А еели деньги тебе ни к чему, так отдай их мне. — И не подумаю, — поспешила возразить жена. Кому-кому, а ей-то хорошо было известно, какой ловкач её муженёк. Но я вам так скажу: когда дети голодают, а в кладовой — шаром покати, лучше задавать поменьше вопросов. Шейндл поспешила на рынок и накупила мяса, рыбы, пшеничной муки и даже немного орехов и изюма для запеканки. Оставшихся денег хватило ещё на одежду и обувь для ребятишек. Что творилось в доме Тоди в тот день, можете сами догадаться. Давненько не было у бедняков такого счастливого шабата. Мальчики заливались, словно щеглы, а девочки плясали до упаду. Когда же дети подступили к отцу с расспросами, где он раздобыл такое богатство, Тоди цыкнул на них: «Не пристало в шабат о деньгах говорить!» В воскресенье, когда Лейзер, босой и почти голый (чтобы не портить зря ни одежду, ни обувь), сидел на ящике и доедал свекольник с чёрствым хлебом, снова объявился Тоди и протянул хозяину серебряную ложку. — Увы! На этот раз ложка не принесла потомства, — со вздохом сказал хитрец. — А как насчёт подсвечников? — с тревогой спросил Лейзер. — Подсвечники умерли, — скорбно произнёс Тоди. При этих словах Лейзер так подскочил на ящике, что едва не разлил суп. — Что ты мелешь? Разве подсвечники могут умереть? — завопил он. — Если ложки могут детей рожать, почему подсвечники не могут умереть? Лейзер пришёл в неописуемое бешенство. Если он от злости не лопнул, так это чудо из чудес. А дальше было вот что. Лейзер поволок Тоди на суд к раввину. Выслушав обе стороны, раввин рассмеялся. — Что ж, поделом тебе, — сказал он Лейзеру. — Раз ты поверил, что ложки рожают детей, придётся тебе поверить, что и подсвечники умирают. — Да разве такое возможно? Нелепица какая-то! — возмутился Лейзер. — Отчего же ты надеялся, что старые подсвечники родят тебе новых? — отвечал раввин наставительно. — Если ты поверил в нелепицу, когда она сулила тебе выгоду, то должен верить в нее и тогда, когда она приносит тебе убытки. И раввин закрыл дело. На следующий день, когда жена подала Лейзеру свекольник с чёрствым хлебом, скряга заявил ей: — Неси тарелку назад. Я буду есть только хлеб. Свекольник — слишком дорогое угощение, даже если он без сметаны. Вот так, дорогие мои. Всякое бывает. История о ложках, родивших себе подобных, и об умерших подсвечниках быстро разлетелась по местечку. Все люди радовались, как ловко Тоди проучил Скрягу Лейзера. Подмастерья сапожников и портняжки, как водится, сочинили весёлую песню, которую распевали на всех углах: Скряга Лейзер, не грусти, С миром подсвечники отпусти. Ты и так богат без меры, Всем известны тому примеры: Вот поглядите — малютки-ложки, А вот яички лежат в лукошке, Коровы шлют их тебе с небес. Может, тебя попутал бес? Чуток подожди, и ложки в буфете Родят внучат — станешь ездить в карете! Однако время шло, а новые ложки так и не народились… из книги «Исаак Башевис Зингер. Сказки» Тэги: башевис, еврейские, зингер, исаак, кампания, лендинг, посадочные, рекламная, сказки, страницы
Главная / Главные темы / Тэг «зингера»
|
Категория «Музыка»
Взлеты Топ 5
Падения Топ 5
Популярные за сутки
300ye 500ye all believable blog bts cake cardboard charm coat cosmetic currency disclaimer energy finance furniture house imperial important love lucky made money mood myfxbook poetry potatoes publish rules salad seo size trance video vumbilding wardrobe weal zulutrade агрегаторы блог блоги богатство браузерные валюта видео вумбилдинг выводом гаджеты главная денег деньги звёзды игр. игры императорский календарь картинка картон картошка клиентские косметика летящий любить любовь магия мебель мир настроение невероятный новость обзор онлайн партнерские партнерских пирожный программ программы публикация размер реальных рубрика рука сайт салат своми событий стих страница талисман тонкий удача фен феншуй финансы форекс цитата шкаф шуба шуй энергия юмор 2009 |
Загрузка...
Copyright © 2007–2024 BlogRider.Ru | Главная | Новости | О проекте | Личный кабинет | Помощь | Контакты |
|