Перечитываю "В ожидании варваров" Джозефа Кутзее. Роман отмечен наградами, как и его автор - Нобелевской премией по литературе 2003 г.
В который раз убеждаюсь, что хорошие книги после перечитывания не теряют своего очарования и глубины. Каждый раз всплывает что то что раньше было неактуально или просто не просматривалось. В этот раз натыкаюсь на вот этот отрывок, ранее не особо запомнившийся.
Толпа, колыхаясь, ползет за ними по пятам. Как вспыхнувший огонь, по рядам перебегает одно и то же слово: «Варвары!»
Коня, на котором едет капрал, ведет под уздцы солдат, дубинкой расчищающий дорогу знаменосцу. Следом едет другой всадник и тянет за собой веревку; она связывает за шеи цепочку идущих пешком людей: варвары, совершенно голые, шагают, как-то странно прижав руки к лицу, будто все до одного мучаются зубной болью. На мгновение меня озадачивает услужливая готовность, с которой они на цыпочках следуют за своим предводителем, но потом глаза случайно ловят блеск металла, и я сразу же все понимаю. Сквозь дырки, проколотые в ладонях и щеках каждого из этих людей, продето незатейливое проволочное кольцо. «Тотчас делаются кроткие, как овечки, – вспоминаю я слова солдата, который однажды видел этот фокус. – Думают только, как бы лишний раз не шевельнуться». К горлу подкатывает дурнота. Лучше бы я не выходил из камеры.
Благоразумно поворачиваюсь спиной, чтобы меня не заметили те двое, что вместе со своим конным эскортом замыкают процессию: едущий с непокрытой головой молодой капитан, для которого это первая боевая победа, и рядом с ним посмуглевший и осунувшийся после длительного похода полковник тайной полиции Джолл.
Объезд площади завершен, всем была дана возможность полюбоваться на двенадцать жалких пленников, и теперь любой вправе доказывать своим детям, что варвары – не выдумка. Толпа, подхватив с собой и меня, оттекает к главным воротам, где ей преграждают путь солдаты, вставшие полукругом; задние напирают на передних, и в конце концов людское месиво не может сдвинуться ни туда, ни сюда.
– Что случилось? – спрашиваю я у мужчины, стоящего рядом.
– Не знаю, – говорит он. – Помогите-ка мне его приподнять. – Помогаю ему посадить на плечи ребенка, которого он держит на весу одной рукой. – Тебе видно? – спрашивает он мальчика.
– Да.
– Ну и что же ты видишь?
– Они велят этим варварам стать на колени. А чего они будут с ними делать?
– Не знаю. Подождем и всё увидим.
Медленно, прилагая титанические усилия, поворачиваюсь и пробую вырваться из давки.
– Извините… простите… – бормочу я, – очень жарко… мне сейчас будет плохо…
Впервые за все это время на меня начинают оглядываться и показывать пальцами.
Я обязан вернуться в камеру. Хотя, конечно, этим я ничего не докажу, и, более того, мой уход останется незамеченным. Но ради себя самого, чтобы быть честным в собственных глазах, я обязан вернуться в прохладный мрак, закрыть дверь, повернуть в замке ключ, приказать себе не слышать патриотические кровожадные выкрики толпы, сомкнуть губы и никогда больше не произносить ни слова. Кто знает, может быть, я несправедлив к моим согражданам; может быть, в эту самую минуту башмачник сидит дома, стучит молотком по колодке и что-то напевает, чтобы заглушить в ушах шум с площади; может быть, несколько хозяек никуда не пошли, чистят на кухне горох и, чтобы чем-то занять непоседливых детей, рассказывают им сказки; может быть, кое-кто из крестьян продолжает спокойно заниматься делом и чинит разрушенные каналы. Если в этом городе у меня есть единомышленники, то как жаль, что я их не знаю! Но сейчас, когда я шагаю прочь от толпы, для меня важнее всего не дать осквернить себя зрелищем надвигающейся расправы и при этом не позволить яду бессильной ненависти к изуверам отравить мой разум. Спасти пленных я не могу, так пусть спасу хотя бы себя. Пусть, по крайней мере, будет известно – если, конечно, это станет известно, если в далеком будущем найдется кто-то, кому захочется понять наше время, – что на далекой пограничной заставе Великой Лучезарной Империи жил некогда один человек, который в душе не был варваром.
Роман о взаимоотношении человеческого, гуманистичного, индивидуального и государственного, чуждого, жестокого и иррационального. Главный герой - старый судья, честно дорабатывающий до пенсии в маленьком городке на границе Империи. Весь роман охватывает где то год времени, в течении которого город сильно меняется внешне и внутренне. Как и сам главный герой. Его мудрая и чуть отстраненная манера стараться не принимать к сердцу внешние перемены не выдерживает проверку. Он привязывается к девушке, сопереживает пленным, пытается помочь им. Что приводит его к падению со своего поста, заключению в тюрьму и расследованию со стороны Третьего отдела. Бывший уважаемый и самый могущественный человек в городе становится презираемым изгоем, на которого горожане теперь уже смотрят с злорадством и отвращением.
Не могу не проецировать его путь на себя. Очень вероятное будущее. Что интересно, что сам герой не сильно меняет свое поведение и убеждения. При обострении обстоятельств он остается верным своим принципам - разумности, чести, благородству. Меняется сам окружающий мир. Проявляются скрытые ранее пороки и дремавшие инстинкты. Вполне мирные ранее люди, теперь жаждут крови варваров, придумывают небылицы про них и терзаются страхом перед ними. Поиски врага Империей с одной стороны не приносят успеха, но с другой стороны оказываются успешными. Население оказывается деморализованно, запуганно, враги придуманы или же вполне мирные соседи превращены в таковых. Империя начинает готовить военную кампанию, которая окончится смертью и бедствиями множества людей, но встряхнёт дряхлеющую Империю, наполнит на какое время её жизнь смыслом борьбы и радостью завоевания. Государственная пустота наполнившись кровью перестанет быть ею. Ведь не может быть бессмысленной такая большая жертва? Или может?
И вот одна из центральных мыслей книги:
Я гляжу на смутно белеющее в темноте пятно, именуемое полковником Джоллом. Мой плащ хлопает на ветру, я дрожу – не только от холода, но и от еле сдерживаемого гнева. Меня терзает желание разбить стекло, сунуть руку в дыру и, чувствуя, как ее зазубренные края цепляются за кожу и раздирают плоть этого человека, вытащить его из кареты, швырнуть на землю и топтать до тех пор, пока он не превратится в месиво.
...
Я знаю, что сказать ему в назиданье, я давно продумал эти слова. Произношу их очень отчетливо и наблюдаю, как он читает по моим губам.
– Притаившегося в нас зверя мы должны натравливать только на самих себя, – говорю я и в подтверждение киваю головой. Киваю несколько раз, чтобы смысл дошел до него полностью. – Но не на других. – Повторяю, показывая пальцем сначала на себя, потом на него. Он следит за моим ртом, его узкие губы шевелятся: возможно, он повторяет за мной, а может быть, просто передразнивает меня, не знаю. Еще один камень, увесистей прежних, похоже, кирпич, раскатисто грохочет по крыше кареты. Джолл вздрагивает, лошади шарахаются
Любопытно, кто-нибудь из тех, кто отстаивал версию про украинский штурмовик сбивший Боинг, напечатает у себя в дневнике: "Да, я ошибался! Признаю!"
Или будет притворяться, что он ничего не говорил, или что следствие несправедливое? Или что раз все равно сбили украинцы, какая разница из чего?
Неплохая статья про феномен лжи ставшей нормой
