... главной площади Нью-
Рокфеллер-плаза, торжественно ...
... ;"> Спокойной ночи, Нью-
... Статен-Айленда, Нью-
, составила и распространила ...
64-летний Сальваторе Перроне (Salvatore Perrone) был арестован 21 ноября по подозрению в вооруженном ограблении нью-йоркских магазинов. Во время нападений Перроне из обреза застрелил троих людей.
Полиция в поисках преступника из Статен-Айленда, Нью-Йорк, составила и распространила фоторобот предполагаемого убийцы.
Фоторобот
Сальваторе Перроне был обнаружен у своей подружки в Бруклине.
Как показывает практика, если в составлении описания участвует несколько человек, то рисунок-фоторобот может не иметь ничего общего с прототипом.
Фотография Перроне, сделанная в полицейском участке после задержания:
Способность к запоминанию у людей различна: у одних лучше развита зрительная память, у других – слуховая, у третьих – словесно-логическая и т.д. Например, математик запоминает лучше цифры, алгоритмы решения типовых задач, художник – цвета, а музыкант – ноты, звуки. Такая память называется профессиональной.
Отличной иллюстрацией профессионального восприятия и памяти может служить рассказ чешского писателя К.Чапека «Поэт».
«Заурядное происшествие: в четыре часа утра на Житной улице автомобиль сбил с ног пьяную старуху и скрылся, развив бешеную скорость. Молодому полицейскому комиссару Мейзлику предстояло отыскать это авто. Как известно, молодые полицейские чиновники относятся к делам очень серьезно.
– Гм…- сказал Мейзлик полицейскому номер 141. – Итак, вы увидели в трехстах метрах от вас быстро удалявшийся автомобиль, а на земле – распростертое тело. Что вы прежде всего сделали?
– Прежде всего подбежал к пострадавшей, – начал полицейский, – чтобы оказать ей первую помощь.
– Сначала надо было заметить номер машины, – проворчал Мейзлик, – а потом уже заниматься этой бабой… Впрочем, и я, вероятно, поступил бы так же, – добавил он, почесывая голову карандашом. – Итак, номер машины вы не заметили. Ну, а другие приметы?
– По-моему, – неуверенно сказал полицейский номер 141, – она была темного цвета. Не то синяя, не то темно красная. Из глушителя валил дым, и ничего не было видно.
– О, господи! – огорчился Мейзлик. – Ну, как же мне теперь найти машину? Бегать от шофера к шоферу и спрашивать: «Это не вы переехали старуху?» Как тут быть, скажите сами, любезнейший?
Полицейский почтительно и равнодушно пожал плечами.
– Осмелюсь доложить, у меня записан один свидетель. Но он тоже ничего не знает. Он ждет рядом в комнате.
– Введите его, – мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь выудить что-нибудь в куцем протоколе. – Фамилия и местожительство? – машинально обратился он к вошедшему, не поднимая взгляда.
– Кралик Ян – студент механического факультета, – отчетливо произнес свидетель.
– Вы были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра неизвестная машина сбила Божену Махачкову?
– Да. И я должен заявить, что виноват шофер. Судите сами, улица была совершенно пуста, и если бы он сбавил ход на перекрестке…
– Как далеко вы были от места происшествия? – прервал его Мейзлик.
– В десяти шагах. Я провожал своего приятеля из…из пивной, и когда мы проходили по Житной улице…
– А кто такой ваш приятель? – снова прервал Мейзлик. –Он тут у меня не значится.
– Поэт Ярослав Нерад, – не без гордости ответил свидетель. – Но от него вы ничего не добьетесь.
– Это почему же? – нахмурился Мейзлик, не желая выпустить из рук даже соломинку.
– Потому, что он… у него… такая поэтическая натура. Когда произошел несчастный случай, он расплакался, как ребенок, и побежал домой… Итак, мы шли по Житной улице; вдруг откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на предельной скорости…
– Номер машины?
– Извините, не заметил. Я обратил внимание лишь на бешеную скорость и говорю себе – вот…
– Какого типа была машина? – прервал его Мейзлик.
– Четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, – деловито ответил студент-механик. – Но в марках я, понятно, не разбираюсь.
– А какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая или лимузин?
– Не знаю, – смущенно ответил свидетель. – Цвет, кажется, черный. Но, в общем, я не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я как раз обернулся к приятелю: «Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не остановились».
– Гм…- недовольно буркнул Мейзлик. – Это, конечно, естественная реакция, но я бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего не наблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что эти люди мерзавцы, а на номер машины вы – ноль внимания. Рассуждать умеет каждый, а вот по деловому наблюдать окружающее… Благодарю вас, господин Кралик, я вас больше не задерживаю.
Через два часа полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.
– Дома, – ответила хозяйка квартиры. – Спит.
Разбуженный поэт, испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. «Что же я такое натворил?» – мелькнуло у него в голове.
Полицейскому, наконец, удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.
– Обязательно надо идти? – недоверчиво осведомился поэт. – Ведь я все
равно уже ничего не помню. Ночью я был немного …
– Под мухой, – понимающе сказал полицейский. – Я знаю многих поэтов. Прошу вас одеться. Я подожду.
По дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и о многих других вещах; только политике были чужды оба. Так, в дружеской и поучительной беседе они дошли до полиции.
– Вы поэт Ярослав Нерад? – спросил Мейзлик. – Вы были очевидцем того, как неизвестный автомобиль сбил Божену Махачкову?
– Да, – вздохнул поэт.
– Можете вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество пассажиров, номер?
Поэт усиленно размышлял.
– Не знаю, – сказал он. – Я на это не обратил внимания.
– Припомните какую-нибудь мелочь, подробность, – настаивал Мейзлик.
– Да что вы! – искренне удивился Нерад. – Я никогда не замечаю подробностей.
– Что же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста? – иронически осведомился Мейзлик.
– Так, общее настроение, – неопределенно ответил поэт. Эту, знаете ли, безлюдную улицу… длинную… предрассветную… И женская фигура на земле… Постойте! – вдруг вскочил поэт. – Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.
Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.
– Это не то, и это не то… Ага, вот оно, кажется. – И он погрузился в чтение строчек, написанных на вывернутом наизнанку конверте.
– Покажите мне, – вкрадчиво предложил Мейзлик.
– Право, это не из лучших моих стихов, – скромничал поэт. – Но, если
хотите, я прочту.
Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:
Дома в строю темнели сквозь ажур,
Рассвет уже играл на мандолине.
Краснела дева.
В дальний Сингапур
Вы уносились в гоночной машине.
Повержен в пыль надломленный тюльпан.
Умолкла страсть. Безмолвие… Забвенье.
О шея лебедя!
О грудь! О барабан и эти палочки –
трагедии знаменье!
– Вот и все, – сказал поэт.
– Извините, что же все это значит? – спросил Мейзлик. – О чем тут, собственно, речь?
– Как о чем? О происшествии с машиной, – удивился поэт. – Разве вам непонятно?
– Не совсем, – критически изрек Мейзлик. – Как-то из всего этого я не могу установить, что «июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии». Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.
– Все это внешние факторы, сырая действительность, – сказал поэт, теребя себя за нос. – А поэзия – это внутренняя реальность. Поэзия – это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, – укоризненно закончил Нерад.
– Скажите пожалуйста! – воскликнул Мейзлик. – Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм… «Дома в строю темнели сквозь ажур…» Почему в строю? Объясните-ка это.
– Житная улица, – безмятежно сказал поэт. – Два ряда домов. Понимаете?
– А почему это не обозначает Национальный проспект? – скептически осведомился Мейзлик.
– Потому, что Национальный проспект не такой прямой, – последовал уверенный ответ.
– Так, дальше: «Рассвет уже играл на мандолине…» Допустим. «Краснела дева…» Извиняюсь, откуда же здесь дева?
– Заря, – лаконически пояснил поэт.
– Ах, прошу прощения. «В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине»?
– Так, видимо был воспринят мной тот автомобиль, – объяснил поэт.
– Он был гоночный?
– Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался. Словно спешил на край света.
– Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?
Поэт пожал плечами.
– Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.
– А какое отношение имеют к этому малайцы? А?
Поэт замялся.
– Вероятно, машина была коричневого цвета, – задумчиво произнес он. – Что-то коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?
– Так, – сказал Мейзлик. – Другие свидетели говорили, что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же верить?
– Мне, – сказал поэт. – Мой цвет приятнее для глаза.
– «Повержен в пыль надломленный тюльпан», – читал далее Мейзлик. – «Надломленный тюльпан» – это, стало быть, пьяная побирушка?
– Не мог же я так о ней написать! – с досадой сказал поэт. – Это была женщина, вот и все. Понятно?
– Ага! А это что: «О шея лебедя, о грудь, о барабан!» – Свободные ассоциации?
– Покажите, сказал, наклоняясь поэт. – Гм… «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки»… Что бы все это значило?
– Вот и я то же самое спрашиваю, – не без язвительности заметил полицейский чиновник.
– Постойте, – размышлял Нерад. – Что-нибудь подсказало мне эти образы… Скажите, вам не кажется, что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.
И он написал карандашом «2».
– Ага! – уже не без интереса воскликнул Мейзлик. – Ну, а это: «о грудь»?
– Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?
– Остаются барабан и палочки! – взволнованно воскликнул полицейский чиновник.
– Барабан и палочки… – размышлял Нерад. – Барабан и палочки… Наверное, это пятерка, а? Смотрите, – он написал цифру 5. – Нижний кружок словно барабан, а над ним палочки.
– Так, – сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру «235». – Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?
– Номер? Я не заметил никакого номера, – решительно возразил Нерад. – Но что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему, это самое удачное место? Как вы думаете?
Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.
– Я на минутку, – сказал Мейзлик. – Зашел только сказать вам, что это действительно было авто номер двести тридцать пять.
– Какое авто? – испугался поэт.
– «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки!» – одним духом выпалил Мейзлик. – И насчет Сингапура правильно. Авто было коричневое.
– Ага! – вспомнил поэт. – Вот видите, что значит внутренняя реальность. Хотите, я прочту вам два-три моих стихотворения? Теперь-то вы их поймете.
– В другой раз! – поспешил ответить полицейский чиновник. – Когда у меня опять будет такой случай, ладно?».
... ноября в Нью-
не работали светофоры ...
