В такую погоду трава мокрая и высокая, я надеваю твои старые, на размер больше штиблеты, левый болтается на ноге, молния сорвана, а мне привычно донашивать за тобой, как и за рослыми братьями, – подпоясываю проволокой широкие штаны неизвестного происхождения (ещё немного, и клёш снова станет форсом, мода повторяется примерно каждые четверть века, потому что творчество дизайнеров – известная профанация, варьирование известных тем, шаг вперёд, два шага назад, как говорил Ленин) и вхожу в свой сад, зону рискованного земледелия, на поле экспериментов. Работы много. Я порублю мотыгой сочный голубой люпин у корней больной ели. Птенцы сороки вылетят из гнезда – и срежу до верхушки мёртвые ветки для вентиляции кроны. За зиму подвымерзли акации, даже в городе, – тоже нужно обкорнать, чтобы развились нижние побеги. В этом году, если дожди будут частить, примется белый шиповник – в сквере у Горбатого моста добыл черенок. Зацветут вслед за тюльпанами, маками и азалией ирисы, лилейники, дельфиниумы и лаватеры, будет черёд мальв, они наливаются долго, а их цветение устанавливает жестокий факт, что лето на изломе. Под лиственницей вылезет семейство маслят, вернёмся – пожарю их с картошкой.

Я пытаюсь сбросить с себя груз важности, но эта важность уже заключена в грандиозности моего плана. И, наверное, нужно находить ещё более незаметные или бессмысленные занятия, не знаю, разбирать, перечитывать почту, оставленную на чердаке бывшим хозяином дачи, например. Одни говорят – нам нужны великие стройки, новая индустриализация, а я чиню прохудившуюся бочку в летнем душе, меня не обманешь. Новая стоит две тысячи рублей, пустая, без термостата. Стягиваю болтом две шайбы с прокладкой из пакли, пропитанной битумом. Не нужно выходить из дома – твердят другие, и это меня устраивает, я готов провести жизнь, топча под елью салат из люпина или ковыряясь в бочке. Делая пространство вокруг себя, на расстоянии вытянутой руки, привлекательным, эффективным и умным. Я испытываю душ: пускаю воду, намыливаю голову шампунем «Рецепты бабушки Агафьи» и вдруг вижу тень соседки, чей смех, когда она снимает смородину на своём участке, околдовывает почти неприличным резонансом. Выглядываю из-за шторки, она испуганно отворачивается и спрашивает, нет ли у меня жидкости для розжига.

Всё есть в моей вселенной. И теперь куст, который всегда со мной. Потому что, простившись с моим убежищем, я не вполне расстаюсь с одиночеством. Со мной и шелест черёмухи, и чётко затенённый оранжевый шар луны, и благоухание ночной фиалки – неустойчивые коды незыблемости мира. Посмотри там, в бардачке, постановления, как раз сейчас проезжаем Рамонский район. Прикинь, какие ретивые здесь инспектора. Пристав арестовал на карте денег на целую бочку. Вот, АД (автомобильная дорога, Карл!) М4, превышение установленной скорости… посёлок Галкино, 481-й км, 473-й км и т.д. За что я должен любить тебя, Воронеж?

Серия сообщений "Белое каление":
Часть 1 - 1.
Часть 2 - 2.
...
Часть 13 - 13
Часть 14 - 14
Часть 15 - 15

Моя нога на педали газа словно связывает меня с системой жизнеобеспечения. А эта разделительная полоса – как неисчерпаемая дорожка кокаина. Но я знаю: фары выхватят нужную цифру – 1119 на верстовом столбе, я развернусь и съеду к огням в стороне. Площадка перед мотелем заставлена машинами, где-то в них спят люди. Спящие люди – как цветы в темноте, в складках импровизированных одеял прячут своё внутреннее сияние. Запаркуюсь, подниму стёкла, выключу мотор. Нетвёрдо ступлю на землю, в лицо пыхнёт жаром капота. Скажу Себастьяну, чтоб не забыл сумку с туалетными принадлежностями. На небосклоне орава звёзд, в клумбе с цикламенами стрекочут кузнечики, за последним фонарём – бездыханное чёрное поле. Открою стеклянную дверь и щурясь пожелаю доброй ночи дежурной на ресепшене. Пухленькая, миловидная, как та, с которой только что расстался в московской ночи. И голос знакомый, я звонил и подтверждал поздний заезд. Душ, кондиционер, телевизор, вай-фай. Ночное обещание женщины сильнее, чем просто бронь.

До ночлега под ростовским небом, в котором уже угадывается отражение моря, ехать весь длинный вечер, значит, есть время вернуться к жимолости.

Представь себе, что я не только ценю уединение, но и возвеличиваю места, в которых оно у меня состоялось. Они продолжают манить меня – зоны, как сейчас говорят, комфорта, где душа делает остановку. Приземляется. Обнуляется, сбрасывает счётчик. Места стоянки души могут быть и внезапные, и проверенные. И даже сконструированные. Внезапные – это когда подходишь утром к окну в незнакомом городе. Зеленеют бутылки на столе, полушарие кокосовой скорлупы полно окурков, на улице обычная российская хмарь, где-то отстукивает товарняк, отчуждённо, задавленно поют соловьи. Но душе больше не тревожно, прошлое отменено, есть оцепенение, полное приятных, долгосрочных и заведомо неосуществимых предчувствий. Проверенные места – это у другой, ближней бабушки, Екатерины. Пока она была жива, возьмёшь конспекты, яблоко, пачку сигарет и к ней на зиму. Чтобы зарываться лицом в пуховые подушки под столетними часами, просыпаться от запаха какао и уютного скрипа половиц на кухне. Чтобы, как в детстве, в трельяже всматриваться в свой профиль в галерее зеркал. И выезжать затемно в электричке к первой паре с душой успокоенной, как после исповеди – хотя перед бабушкой исповедоваться не надо, она всё понимает. Наконец, сконструированные места: множество убежищ, начиная с детского шалаша и заканчивая тамбуром в квартире на улице Радужной, моим первым личным кабинетом.

И вот среди точек моей автономии был берег карьера под кустом жимолости. Когда мы вернулись с кладбища, предав земле рабу Божию Прасковью, я взял в сарае велосипед и, несмотря на собирающийся дождь, отправился к тому карьеру. Ехал осторожно: велосипед без тормозов, педали назад прокручиваются, не блокируя колёса. Но карьеров там столько – вся местность изрезана и изрыта. Я проезжал картофельные делянки, дачи, выруливал на убитую дорогу и достиг даже Люторец, сворачивал к шахтам, застревал в зыбучем шлаке полигона, где проводятся музыкальные опен-эйры «Голубая вода», спускался в овраг по узкой тропинке, врезаясь на полном ходу в выступающие корни берёз. Осматривал крутые берега озёр. В одном из них влез в воду, доплыл до середины… Всё было как тогда – и было грозовое небо, и пар дыхания, и рыбак, затаившийся в камышах, но не было горы Фудзи. Что ж, думал я, и мы меняемся, и ландшафт мимикрирует. Но мне нужен был этот куст, чтобы привезти домой от него побег и дать ему жизнь возле моего самого главного, проверенного и сконструированного убежища – на подмосковной даче. Когда, уже в отчаянии, я вновь колесил по растрескавшейся корке высохших болот, а потом, миновав вечно молодой, редкий бор с карликовыми соснами, пересёк лощину, он бросился мне в глаза издалека – обсыпанный красными цветами куст на бесплодной, изуродованной марсианской равнине. Я поспешил к нему, встал возле него на колени, отделил у самого корня побег, положил его за пазуху, сел в седло.

И покинул это место, где когда-то почувствовал себя гиперборейцем, где бросил вызов стихии. Точка автономии, я говорил? Нет, место силы. Возможно, оно исторгло меня, оставив мне этот пылающий куст на память. Уже на даче я проткнул побег в нескольких местах иголкой, погрузил на шесть часов в стимулирующий раствор и высадил в грунт под колпаком пятилитровой тары. Он принялся, перезимовал, и сейчас я жду его цветения.

Серия сообщений "Белое каление":
Часть 1 - 1.
Часть 2 - 2.
...
Часть 12 - 12
Часть 13 - 13
Часть 14 - 14

Так мы и ехали мимо ярких полей, сквозь полосы ливней до Воронежа – как потом выяснилось, на неликвидных покрышках. Уже в Крыму садовник, парень лет двадцати пяти из-под Херсона, присел, достал сигаретку и сказал: что-то резина у тебя, дядька, не больно кучерявая. Он из года в год называет меня так, при этом смотрит весело и с прищуром, что заставило меня однажды провести лингвистическое исследование – я узнал, что южные селяне дядьками почтительно называют старших. Собирается такую же, что у меня, модель покупать. Представительского класса автомобиль, английской сборки, между прочим. Доберегу его до ретропарада.

Невозможно было развязать Себастьяну язык. Солнце выжигало мозг золотыми бликами. Я выгорел от собственных спичей. Я просто закис. Тщетны все приготовления: сделаешь тотальную уборку, постелешь летние мягкие коврики, поставишь новый салонный фильтр, ребром ладони придашь форму соломенной шляпе и закинешь её за подголовники. Отправишься в сторону горизонта вымытый до скрипа, во всём новом и чистом, хоть в гроб клади, а уже к середине дня замылен как лошадь и торпеда в пыли.

Себастьян наконец снял наушники и на свободном канале радиостанции запустил свой декаданс – «Сплин», Би-2, Земфиру... Кто-нибудь из этих ребят обнародовал свою позицию по Крыму? Молчит Себастьян. Проносятся за стеклом поля подсолнечника. Выдержка или равнодушие делают его таким невозмутимым – мне с моей ожесточённостью этого не понять. Даже радость у меня часто приправлена злым чувством. Да знаю ли я вообще радость? Наверное, нет, только торжество. Но что это – я вдруг слышу битловскую I Want You, теперь моя очередь проснуться. Я крутил эту вещь в Скатертном переулке. Это было до эпохи граффити.

Первый поцелуй, озорной и звонкий, под аркой с кривой писаниной. Потом проходной миниатюрный дворик. Промокший кирпич стены под пожарной лестницей, дождь температуры тела, небо как свитер Хемингуэя – поцелуй более надёжный и укрывистый. Но куда девается дыхание? И что делать с этим великим счастьем? В подъезде, в тишине, которая разверзлась под замеревшим лифтом, – поцелуй, закручивающий нервы в штопор. В пропахшей хомячком девичьей комнатке с балконом на крышу грузинского консульства – поцелуй непререкаемый, под бесконечную, как поля подсолнечника, кайфовую композицию Леннона.

Ночь, упавшая на Москву. Опрокинутый в воздух ушат озона. Она встаёт на табуретку, опирается на высокий подоконник и машет рукой. Снова арка. Тьма переулка. И головокружение от фасадов.

Серия сообщений "Белое каление":
Часть 1 - 1.
Часть 2 - 2.
...
Часть 11 - 11
Часть 12 - 12
Часть 13 - 13

Э-э, да ты проснулся! Доброе утро, Воронеж скоро. Отсыпаешься за ночные смены? А я что-то вспоминал свой сон. Мало кому интересны чужие сны, я свой вспоминал, не знаю, вслух ли – бывает, так глубоко задумаешься… У меня сны теперь наперечёт, раньше были вагоны бреда: по ночам лязг и скрежет, просыпаешься от собственного инфернального смеха. Вообще-то говоря, я рассчитывал на тебя как на собеседника, чтобы не заснуть за рулём. Думал, снимешь чехол, ударишь по струнам. А завтра станицы начнутся – поедем по навигатору, тебе штурманить.

Как работается в баре-то? Не заходишь на Патриаршие? Я туда паломничал студентом, ещё до того, как поставили памятник Крылову со зверями. Всё опьяняло меня. Однокурсница ладная, с вьющимися волосами, в обтягивающих до писка джинсах. Но едва ли не больше, сейчас понимаю, – столичный воздух (после дождя понимаешь, что не Москва пахнет тополями, а тополя Москвой), кружащими голову фасадами. Гюго писал очевидную в общем-то вещь, что архитектура надёжнее закрепляет в вечности, чем даже литература. Однокурсница вышла за таможенника, уроженца Туапсе с зелёной Маздой. Это закон: лодочная станция, гладь пруда как чёрный полиэтилен, её рука скользит по воде, пальцы цепляют яркие листья, ты ей что-то «дыр бул щыр убещур», она тебе «среди кирпичного надсада», а потом прыг – и замуж за таможенника… А в булгаковский подъезд заглядываешь? В сад «Аквариум»? В этом саду за фонтаном спрятан дворницкий домик, в нём каптёрка с провалившимся полом. Во дворе свалка длинномерной театральной утвари – пальмы, скелет Левиафана. Помню пьянку в той каптёрке с одним рыжим детиной в красной куртке из литинститута. Он подарил мне ущербное зеркало из театрального туалета, я ему американский доллар. То зеркало, которое у нас висело в коридоре несколько лет и рассыпалось само по себе в прошлом году. Когда со своей подружкой-то познакомишь? Что опять ощетинился – всё, сказал, больше не буду трогать эту тему.

Знаешь, как по-немецки «водитель»? Фюрер.

Конечно, мне и своей дури хватит, чтобы себя развлечь и не заснуть. Хотя кто может поручиться – говорят, что если появляются миражи или глаза не фокусируются на приборах, пора делать кофе-брейк. Но меня держит как раз постоянная возбуждённость. Я даже сижу на свободной правой руке, ты заметил? Чтобы забыться обычным сном, мне нужна, самое малое, сорокаминутная медитация. Моё умозрение работает без остановки. Представляю себе Берлин – ты не услышал эту историю, – или виды древнего Персеполя, столицы, сожжённой Македонским: в скалах вырезаны гигантские кресты, в них саркофаги, напротив – куб Заратустры, здание с необъяснимым предназначением, возможно, святилище огня. Медитация не отпускает меня, пока не затянет все образы в воронку сна. В моей голове проносятся элементы малых архитектурных форм, способы рубки бруса – в обло, в охлоп, в охряп или в лапу. Ты знаешь, дача – моя духовная лакуна. Но у меня нет ни времени, чтобы посвятить себя строительству тщательно обдуманного и знакового сооружения. Ни надежды на твою помощь – в этом я уже убедился. Тебя не приманить туда даже 18-летней соседкой. Да что там говорить – отца не допросишься помочь со счётчиком. Я уж плюнул и электрика позвал. А приезжали тут армяне, отдал им ржавый холодильник, старый телевизор, собирался уже тачку отдать, а потом решил, что колёса как раз пригодятся для декоративной телеги. В ней поставлю горшки с маттиолой, лобелией, петуниями и лавандой.

Под это и засыпаю. Бывает, конечно, по-разному. Возвращаются и героические сюжеты. Окопы под огнём. Сестра милосердия. В такой белоснежной косынке. И комья земли от взрывов накрывают нас.

Ничего ты на самом деле не проспал, ничего за окном не меняется. Смотри, на баннере «Нам нужна новая индустриализация!» – то ли реваншистский, то ли ностальгический слоган. Кому нужна? Кого впрягать будем – хипстеров? И эти проститутки на обочинах. Поля словно обсыпаны яичным порошком – то ли рапс, то ли сурепка. Ничего не меняется… «Всё это он знал наизусть» – как сказал наш автор про мономана. Правда, колонны камуфлированного транспорта тянутся в сторону Ростова. Но они повернут где-то после Цукеровой Балки. А вот на ней-то мы и переночуем. Там станицы начинаются, первая из них Кущёвская. Признайся, стрёмно?

Серия сообщений "Белое каление":
Часть 1 - 1.
Часть 2 - 2.
...
Часть 10 - 10.
Часть 11 - 11
Часть 12 - 12

Разговор о необходимости замены импорта отечественными товарами, как многие помнят, возник немного раньше принятого в августе 2015 года Постановления Правительства РФ «О создании правительственной комиссии по импортозамещению». Тон этому движению задали аграрии, после чего началась «перекличка» и в других отраслях, в том числе и у производителей дорожно-строительной техники. Тогда была намечена амбициозная цель сокращения до […]