stoletie.ru/print.php?ID=120786

---

Нашествие армии Наполеона на Россию в 1812 году по справедливости было названо в русском народе «нашествием двунадесяти языцев». Однако на другую сторону этого явления до сих пор как-то мало обращали внимания. Большинство стран Европы тяготились зависимостью от французского императора. И использовали благоприятную возможность, чтобы сбросить иго. А некоторые выдающиеся люди Европы заблаговременно встали в этой борьбе на сторону России. Это коснулось даже французов.

Великая французская революция и мировые войны, которые Франция вела в 1792-1815 гг., раскололи Европу на враждебные партии. Линия раздела прошла не столько между отдельными нациями, сколько внутри каждой из них. Сами французы не избежали этой участи. Тысячи французских эмигрантов в 1789-1792 гг. заполнили Европу и Россию. Многие из них поступили на службу иностранным государствам и впоследствии воевали против, как они считали, революционной тирании на своей родине. А были и такие, кто верой и правдой служил Французской республике, но выступил против Наполеона, когда тот установил свою диктатуру.

Всюду, где в конце XVIII – начале XIX вв. появлялись французские войска, возникали партии «франкофилов» и «франкофобов». Не следует понимать это разделение в примитивно-классовом виде: мол, дворянство и духовенство стояло за прежние порядки, а «третье сословие» приветствовало посланцев революционной Франции. Италия, поначалу действительно приветствовавшая французов, была буквально ограблена в первые же месяцы французской оккупации. А в годы правления Наполеона социальная политика на оккупированных европейских землях уже ничем по сути не отличалась от прежней, проводившейся старыми династиями. При этом к феодальному гнёту добавился национальный, выражавшийся, прежде всего, в экономической эксплуатации покорённых стран в пользу Франции. На место старых властей Наполеон ставил своих родственников и сподвижников (Мюрат, Даву), часто действовавших крутыми средствами и вразрез с местными традициями.

«Прогресс», несомый на штыках, вызывал активное сопротивление, прежде всего, «третьего сословия» Европы, на себе чувствовавшего «свободу, равенство и братство» в исполнении оккупационных властей.

Отряды сопротивления захватчикам стали возникать с первых же месяцев пребывания французских войск в той или иной стране Европы. Основную их массу составляли обычные крестьяне, иногда под руководством дворян, чаще же самостоятельно. Всеевропейскую известность получил австрийский крестьянин Андреас Гофер, возглавивший в 1809 году партизанское движение против французских войск в горах Тироля. Захваченный в плен, он был расстрелян наполеоновскими солдатами.

В 1807-1809 гг. в Германии действовал партизанский отряд под командованием прусского майора Фердинанда Шилля. После гибели Шилля (причём, он пал в бою с голландцами и датчанами, служившими Наполеону), движение не пошло на убыль. Его возглавил Адольф Лютцов. Его фрайкор (добровольческий корпус) стал ядром, вокруг которого в 1813 году стало развёртываться антинаполеоновское движение в Пруссии.

Широкое участие немцев в этом движении не удивляет. Но показательно, что разные части Германии участвовали в нём в различной степени. Ведь многие германские государства были формальными союзниками Наполеона: Бавария, Вюртемберг, Баден, Саксония, созданная Наполеоном Вестфалия (во главе которой он поставил своего брата Жерома). В ходе Наполеоновских войн складывались любопытные комбинации участников. Одну из них мы уже упомянули: Дания и Нидерланды против Пруссии. При этом, как мы уже отметили, внутри почти каждого европейского государства были свои профранцузская и антифранцузская партии.

Когда война 1792-1815 гг. получит адекватное освещение как Мировая война, её достойную страницу займёт такое явление, как антинаполеоновское Сопротивление.

Наиболее ожесточённое сопротивление народа оккупанты встретили, как известно, в Испании. Антинаполеоновская война здесь нередко рисуется в виде общенационального движения. Но, как и почти во всех аналогичных случаях, истинная картина была намного сложнее. На момент пленения Наполеоном испанского короля Карла IV и всей его семьи в Байонне, многие среди испанской знати и «третьего сословия» были бы не прочь использовать французскую поддержку для проведения буржуазных реформ. Но грубый акт насилия против королевской семьи затронул национальные чувства большинства испанцев, даже тех, кто ранее готов был встретить французов как «вестников прогресса». Нужно ещё учитывать, что французская военная оккупация, как правило, уничтожала те зачатки вольностей и демократии, которые имелись в той или иной стране. Поэтому даже многие местные либералы и антиклерикалы, сталкиваясь с характером французского господства, не могли дальше его поддерживать.

В противоположность оккупационным властям, испанское антинаполеоновское движение опиралось на всесословно избранные органы власти – кортесы. То есть, оно было по самому своему существу демократическим. Несмотря на это, до самого конца французской оккупации страны имелись среди испанцев те, кто всё-таки поддерживал брата Наполеона в качестве испанского короля, ожидая от французского господства конфискации церковных владений и личного обогащения.

Поскольку Испания в лице Жозефа Бонапарта формально находилась в союзе с Францией, постольку испанские войска приняли участие в походе Наполеона на Россию. Об их поведении имеется любопытное свидетельство французского офицера, лейтенанта Куанье, участника этого похода. «Один сгоревший лес, – вспоминал французский офицер, – лежал вправо от нашего пути, и когда мы с ним поравнялись, я увидел, что часть моего батальона пустилась как раз туда, в этот сожжённый лес. Я скачу галопом, чтобы вернуть их назад. Каково же было моё удивление, когда вдруг солдаты оборачиваются ко мне и начинают в меня стрелять… Заговорщики были из солдат Жозефа, все без исключения испанцы. Их было 133». На следующий день половина захваченных бунтовщиков была расстреляна по жребию.

Число испанских перебежчиков из армии Наполеона оказалось столь велико, что в Петербурге было решено составить из них отдельную воинскую часть.

Так возник «полк императора Александра» испанской армии. В следующем, 1813 году он был, в присутствии испанского посла, признаваемого Россией, приведён в Царском Селе к присяге на верность кортесам. Его отправили через Англию в Испанию воевать за освобождение своей родины.

Пожалуй, единственной нацией Европы, в массе своей бывшей верной Наполеону, всегда оставались поляки.Ради призрака свободы, обещанной Наполеоном, поляки были готовы душить свободу других народов. Легионеры Понятовского выслуживали независимость своей родины в карательных экспедициях за Пиренеями, отлавливая и расстреливая испанских герильерос. Но эта верность поляков простиралась до известных пределов и не была повсеместной. Так, Наполеон не раз сетовал на то, что, после его вступления в пределы Российской империи, поляки Литвы остались пассивными и не спешили примкнуть к другим полякам. Это было вполне объяснимо.

Поляки по эту сторону границы уже познали милость императора всероссийского, не посягавшего на земли польского дворянства и свободу католической веры, и не собирались очертя голову поднимать против русской власти бунт, который мог привести к худшим последствиям.

Пруссия после Тильзитского мира 1807 года фактически перестала быть суверенной страной. Военный министр короля Фридриха-Вильгельма III Герард Шарнхорст пытался реформировать и возродить прусскую армию, насколько это позволяли условия договора, но был уволен в отставку по настоянию Наполеона. Очень многие его сотрудники в этой обстановке сочли невозможным продолжать службу на родине и уехали в Россию, которой, как они не зря предполагали, ещё предстояло помериться силами с диктатором всей Европы. Эмиграция прусских военных специалистов усилилась после того, как в феврале 1812 года Фридрих-Вильгельм заключил договор с Наполеоном, по которому обязывался совместно воевать против России.

Так в 1807-1812 гг. в России оказалось немало видных прусских офицеров и политиков. Это – Август Гнайзенау, Карл Пфуль, Леопольд Бойен, Генрих Штейн, и ряд других. Но наибольшую известность именно на русской службе получили Карл Клаузевиц и Иоганн Дибич.

Карл Клаузевиц (1780-1831) известен всему миру как крупный военный теоретик, создатель немецкой стратегической школы, предшественник Мольтке-старшего и Шлиффена. Почему-то (в том числе и у нас) меньше вспоминают о том, что его стратегические взгляды сложились преимущественно в ходе и под влиянием кампании Русской армии против Наполеона в 1812 году. Во время этой кампании Клаузевиц служил при штабах различных русских корпусов. В своих аналитических трудах подвергал критике, часто мало обоснованной, стратегическое руководство М.И. Кутузова. Это объяснялось, прежде всего, расхождением взглядов на цели борьбы с Наполеоном. Для Кутузова важнейшим было – изгнать захватчиков из России как можно меньшей кровью самих русских солдат. Для Клаузевица, как многих других иностранцев на русской службе, главной задачей было – покончить как можно скорее с самим Наполеоном, а русские потери при этом для них были фактором несущественным. Несмотря на не всегда объективное освещение событий 1812 года, труды Клаузевица служат одним из важнейших источников по этой войне.

Клаузевиц сообщает о любопытном эпизоде, имевшем место во время перемирия, установленного для беспрепятственной эвакуации Русской армии через Москву в сентябре 1812 года. Надо иметь ввиду, что братья Карла находились в это время на королевской прусской службе, то есть формально на стороне Наполеона. «Проезжая мимо развёртывавшихся двух первых уланских полков [неприятеля], он [автор писал о себе в третьем лице] внезапно услыхал команду на немецком языке и притом с чисто берлинским акцентом: действительно, это были два прусских полка, из которых один – бранденбургские уланы – стоял постоянно в Берлине. Он использовал этот случай, чтобы через одного из офицеров подать о себе весть близким».

Этот эпизод вскрывает одну довольно характерную черту «великой европейской гражданской войны». Многие семейства, в лице разных своих представителей, сознательно служили обеим сторонам, чтобы перестраховаться и иметь источник милостей в победившей стороне.

Немаловажную роль Клаузевиц сыграл в переходе на сторону России прусского корпуса генерала Иорка. Это было в декабре 1812 года, когда Клаузевиц служил в штабе русского корпуса генерала Витгенштейна, ведшего боевые действия в Прибалтике. В это время авантюра Наполеона очевидно провалилась, однако почти нетронутый корпус Иорка представлял собой силу, способную прикрыть отступление остатков армии Наполеона и их развёртывание в Восточной Пруссии. Путем переговоров Клаузевиц выключил Иорка из игры, а в дальнейшем побудил его заключить сепаратное перемирие. Военные историки, анализирующие этот эпизод кампании 1812 года, единодушно приходят к выводу, что «предательство» Иорка по отношению к Наполеону (патриотический акт по отношению к своей родине) облегчило последующее вступление русских войск в Восточную Пруссию и оказало значительное влияние на колеблющееся поведение робкого прусского короля.

Иоганн Дибич (1785-1831), в отличие от названных выше прусских офицеров, ещё до Наполеоновских войн перешёл на русскую службу и оставался в ней до конца, приняв русское подданство (Иван Иванович Дибич). Будучи генерал-квартирмейстером (заместителем начальника штаба) корпуса Витшгенштейна, близко сошёлся там с Клаузевицем. Именно Дибич порекомендовал Витгенштейну назначить Клаузевица вести упомянутые переговоры с Иорком.

Более всего Дибич прославился потом, во время войны с Турцией 1828-1829 гг. Тогда впервые русские войска совершили переход через Балканы. За этот переход Дибич, командовавший ими, получил чин фельдмаршала и почётное имя Забалканского (как больше чем за полвека до него граф П.А. Румянцев получил имя Задунайского).

Дибич, таким образом, стоит в ряду крупнейших полководцев Европы XIX века. Советские историки не жаловали его своей благосклонностью из-за того, что он принимал активнейшее участие в разоблачении заговора «Южного общества» декабристов во 2-й армии (за что и получил в 1827 году от Николая I графский титул).

Любопытно, что Клаузевиц и Дибич умерли почти одновременно и по одной причине, заразившись холерой в Польше во время подавления польского восстания 1830-1831 гг.: Дибич – участвуя с русской стороны, Клаузевиц – с прусской.

Более любопытное явление представляет собой участие многих выдающихся французов в антинаполеоновском Сопротивлении.

Среди них, с русской точки зрения, на первое место следует поставить Антуана-Анри Жомини (1779-1869). Родом из семьи буржуа в Швейцарии, молодой Жомини приобрёл известность в 1804 году на поприще военной истории, написав «Трактат о великих военных операциях». В нём он провёл сравнительный анализ кампаний прусского короля Фридриха II и Наполеона, отдав, естественно, пальму первенства последнему. Наполеон, не колеблясь поднимавший талантливых людей сразу на несколько ступенек вверх, ознакомившись с книгой Жомини, присвоил этому мещанину, никогда не служившему в армии, звание полковника. Так Жомини был обласкан всесильным диктатором Европы и начал свою карьеру.

К практической военной службе Жомини был мало пригоден, поэтому использовался Наполеоном преимущественно в тылу. В 1812 году Жомини был внешне ещё всецело предан Наполеону. В это время он собирал материалы для обширной истории военных побед французского императора, одновременно занимая пост губернатора оккупированных Вильны и Смоленска.

В качестве мотива измены Жомини Наполеону обычно указывают личную ссору с Бертье, начальником штаба императора. Вряд ли этого было бы достаточно. Помимо того, что Жомини, подобно многим умным людям эпохи, всё отчётливее виделось отсутствие перспективы в борьбе Наполеона против ополчившейся на него (благодаря победам русского оружия) Европы, вероятно, что Александр I через своих агентов уже давно пытался привлечь талантливого швейцарца к себе на службу. Деятельность русской разведки и контрразведки в годы борьбы с Наполеоном – отдельная обширная тема, которая не может быть здесь затронута даже кратко.

Как бы то ни было, но летом 1813 года Жомини оказался в русском лагере. То, что он сразу же был произведён в чин генерал-лейтенанта Русской армии и пожалован придворным званием генерал-адъютанта, показывает, что этот переход подготовлялся давно и не был неожиданностью для русского государя.

Обоснованной выглядит высказываемая иногда версия, что Жомини задолго до 1812 года был тайным русским агентом, «Штирлицем» тех лет, и открыто перешёл на русскую сторону только оказавшись под угрозой провала.

При штабе союзников Жомини был военным советником, а в дальнейшем прославился рядом военно-теоретических работ, написанных им (на французском языке) уже будучи в русской службе по ведомству Генерального штаба.

Жан-Батист Бернадотт (1763-1844), основатель ныне царствующей династии шведских королей, не служил России, но в 1812-1814 гг. оказался в одном с нею воюющем европейском лагере. Среди мотивов, почему бывший боевой товарищ Наполеона стал его врагом, историки нередко называют ревность. Дело в том, что Жан-Батист женился на бывшей возлюбленной Наполеона Бонапарта Дезире Клари, и возможно, что в тот момент прежние чувства ещё не остыли у будущего императора французов. А Бернадотт, со своей стороны, ревниво относился к растущей военной славе своего незадачливого соперника на любовном фронте. Поэтому с готовностью принял в 1810 году предложение короны со стороны шведского риксдага – прежде всего, чтобы формально стать ровней Наполеону.

Шведы, участвовавшие в третьей антифранцузской коалиции (1805-1807), рассчитывали этим шагом добиться прочного примирения с Наполеоном. Сам император, со своей стороны, давая согласие на увольнение Бернадотта и его отъезд в Стокгольм, вероятно, полагал, что его бывший маршал станет проводником его воли. И тем самым ещё одна европейская страна подчинится влиянию Франции.

Однако Бернадотт повёл независимую политику. Он не обнаружил у шведов желания взять у России реванш за завоёванную буквально перед этим Финляндию и, тем более, за столетней давности Полтавский разгром. Значительно больше щведов интересовали экономические выгоды от заморской торговли, которая сделалась невозможной из-за континентальной блокады.

Весной 1812 года, когда столкновение России и Франции было уже не за горами, Александр I заручился официальным нейтралитетом Швеции. Это была важнейшая дипломатическая победа России в преддверии неизбежной войны.

Страшно даже представить себе, как сложилась бы для России кампания 1812 года, если бы, в то время как армия Наполеона шла к Москве, шведские войска и флот попытались напасть на Петербург или хотя бы произвести диверсию в Прибалтике.

Этого не произошло, а в 1813 году Швеция объявила войну Франции. В итоге шведский наследный кронпринц Юхан (как его стали называть в Швеции), будущий король Юхан XIV, официально занял место в списке глав держав, покончивших с господством Наполеона в Европе. В награду, по итогам Венского конгресса он сумел присоединить к владениям шведской короны Норвегию.

Жан Виктор Моро (1763-1813) - один из самых знаменитых генералов Первой Французской республики, чья слава в своё время не уступала славе Бонапарта. Специалисты утверждают, что и военными талантами он ничуть не проигрывал Наполеону. После переворота 18 брюмера Моро стал символом оппозиции для тех, кто считал себя лично обойдённым при дележе власти. Когда в июне 1800 года в Париж пришли слухи о якобы произошедшем при Маренго разгроме французской армии австрийцами и гибели «первого консула», имя Моро произносилось в качестве возможного преемника. Бонапарт знал об этом и всё это его немало раздражало.

Популярность Моро достигла пика после того, как 3 декабря 1800 года его Рейнская армия блистательно разбила австрийцев в сражении при Гогенлиндене. Это случилось в тот момент, когда Бонапарт, командуя армией в Италии, попал в патовую ситуацию. Таким образом, победа Моро решила исход кампании. Этого Бонапарт уже не мог простить своему конкуренту.

Когда в 1804 году был разгромлен заговор роялистов с целью убийства Наполеона (во главе заговора стоял ещё один знаменитый бывший республиканский генерал Шарль Пишегрю), тот воспользовался этим для окончательного устранения соперника. Какие-то улики указывали не то на причастность Моро к заговору, не то, всего лишь, на намерения заговорщиков поставить Моро у власти как самое популярное во Франции лицо. Военный суд приговорил Моро к расстрелу. Наполеон не решился расправиться таким путём с человеком, почитаемым всей Францией, и заменил казнь вечным изгнанием из страны.

Александр I, верный своему правилу объединять вокруг себя талантливых людей всей Европы, принял меры к возвращению Моро из Соединённых Штатов Америки в Европу. Русский государь хотел, чтобы антинаполеоновская война приобрела некий ореол справедливости в глазах самих французов. Для этого нужно было популярное у французов лицо, которое можно было бы противопоставить Наполеону. Летом 1813 года Моро оказался в лагере союзников и выразил готовность содействовать скорейшему освобождению Европы от ужасов войны, вызванной «корсиканским тираном».

Александр I хотел вверить талантливому Моро верховное командование армиями союзников. Неизвестно, во что вылился бы этот тонко задуманный военно-политический манёвр, к каким результатам он бы привёл. В сражении под Дрезденом 27 августа 1813 года Моро был убит пушечным ядром. По одной из версий, Наполеон, заметив «изменника» в подзорную трубу, лично приказал направить интенсивный огонь в ту сторону.

По версии, которая не противоречит вышесказанной, в момент гибели на Моро был мундир генерала Русской армии.

Так это или нет, но Моро был похоронен с почестями в доныне существующей католической церкви Святой Екатерины в Петербурге на Невском проспекте, среди прихожан которой в то время было особенно много французских эмигрантов.

Мотивы, которыми руководствовались французы и представители других европейских наций, тайно или явно служа противникам Наполеона, были, конечно, самыми различными. Нередко более важную роль, чем намерение покончить с тиранией, играли личные корыстолюбивые и честолюбивые цели. Важно было слить эти разнородные стремления в одно русло, а это было нелегко. Ведь и Наполеон, начиная ту или иную войну в конце своей головокружительной эпопеи, всегда рассчитывал на обаяние своего имени или страх перед ним. Европа, как мы видели, раскололась в те годы внутри каждой нации.

Единственной страной, в которой не возникло «пятой колонны», попытавшейся опереться на силу Наполеона для достижения внутренних политических целей, оказалась Россия.

В ней даже недавно присоединённые нации – поляки Западного края, остзейские немцы и шведы Финляндии – не сделали попытки восстать и отложиться от власти русского царя. И одно это служит достаточным доказательством тому, что Россия сражалась за правое дело в понятиях христианских народов. Россия сохранила единство всех сословий и народностей перед великим испытанием и поэтому стала тем стержнем, вокруг которого сумело консолидироваться европейское Сопротивление диктатору и об который раздробилось призрачное единство «двунадесяти языцев».

На фото – Франсиско Гойя «Расстрел повстанцев в ночь на 3 мая 1808 года». 

---

Ольга Агаркова, Сергей Антонов, Артур Асмарян, Дмитрий Гороховский, Лера Грант, Андрей Егоршев, Денис Зайцев, Екатерина Зекавица, Валерий Калныш, Дмитрий Лисицын, Любовь Лукьянова, Анастасия Малявко, Андрей Муравьев, Татьяна Мурзина, Юрий Образ, Алиса Релина, Збышек Стоцкий, Алексей Юсфин.

Денис Зайцев: Вы известны тем, что не даете интервью, а почему сейчас согласились пойти на контакт? И еще, как думаете, будут ли ваши произведения изучать через некоторое время в школе?

В.П.: Я никогда не брал на себя обязательств давать или не давать интервью. Я делаю то, что мне хочется. Кроме того, контакт – это сильно сказано. Если вы посмотрите на страницу, то увидите, что контакта нет даже между буквами, которыми мы обмениваемся. Что касается школьной программы, то я не создаю «произведений», которые надо «изучать». В школьную программу включают главным образом то, что ни один нормальный ребенок не будет читать сам, на то она и программа. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы мои книги читали в школе. Но я предпочел бы, чтобы это делали под партой, а не под плеткой.

Алиса Релина: Что из написанного вами вам самому нравится больше всего? Чьим мнением дорожите? За что вы себя ругаете?

В.П.: Я редко думаю об уже написанных текстах и практически никогда их не перечитываю. Иногда меня веселит какой-нибудь абзац, который я вижу в интернете, – бывает так, что я его не помню. Он может быть из любой книги. Дорожу я, разумеется, мнением читателя, особенно того, центр которого везде, а граница нигде. А ругать себя я избегаю, потому что с каждым годом мне все труднее раздваиваться на жаре.

Любовь Лукьянова: Вы не хотите написать детскую книгу?

В.П.: В определенном смысле все мои книги детские.

 

Валерий Калныш: Благодаря чему рождается у вас сюжет? Насколько сильно на вас влияет окружающая действительность и психотропные препараты? Вы вообще наркотики употребляете?

В.П.: Я не знаю, как и благодаря чему это происходит. Действительность на меня, конечно, влияет, а наркотики нет, потому что я их не люблю. Это как прыгать в колодец, чтобы насладиться невесомостью – рано или поздно наступает минута, когда самые интересные переживания кажутся не стоящими, так сказать, процентов по кредиту. С наркотиками эти проценты очень большие, даже если кажется, что их совсем нет. Человек просто не всегда понимает, как и чем он платит.

Екатерина Зекавица: Во всех ваших произведениях, без исключения, безупречный, не оставляющий вопросов конец. А ведь часто даже у очень сильных писателей окончание произведения оказывается слабым местом. Как вы этого достигаете? Можно ли этому научиться?

В.П.: Меня как раз часто не удовлетворяют финалы моих романов. Мне кажется, что вы в своей доброте склонны переносить скромные достоинства самого автора на его несовершенные книги. А научиться можно чему угодно.

Андрей Муравьев: Какое из ваших произведений, кроме «Generation П», заслуживает экранизации, на ваш взгляд?

В.П.: Мне кажется, интересный фильм мог бы получиться из «Желтой Стрелы». Егор Кончаловский говорил, что представляет, как создать визуальное пространство такого мира-поезда, но это сложно и дорого. Роман о графе Т. тоже вполне кинематографичен. Но я никогда не старался специально написать текст, который легко отснять на пленку. Дело в том, что у литературы намного более широкие возможности, чем у кино, потому что фильм по своей природе – это иллюзия событий, происходящих с плотными материальными объектами в физическом пространстве. А у текста таких ограничений нет.

Дмитрий Гороховский: Как вы относитесь к аудиокнигам, особенно к изданию ваших книг в аудио?

В.П.: Аудиокниги – это нормально. Главное, чтобы голос был без дефектов и чтец не был чрезмерно яркой творческой личностью, склонной к принудительной синергии. Если выполняется это условие, то происходит просто переключение с визуального канала восприятия на слуховой.

Артур Асмарян: Кто ваш любимый писатель, поэт, художник, композитор?

В.П.: Любимых писателей, художников и т. д. у меня нет. Мне иногда нравится текст, который я читаю, или музыка, которую я слышу, и все.

Андрей Егоршев: Если вам приходится общаться с сильными мира сего, что вы от них чаще слышите: слова благодарности, дескать, спасибо за подсказку, это хорошая рекомендация к действию, или же некие упреки?

В.П.: Сильные мира сего, как правило, общаются со мной во время глубокого сна, о котором они потом ничего не помнят. Но мне не хотелось бы слишком углубляться здесь в эту тему.

Алексей Юсфин: Читаете ли вы блоги о себе?

В.П.: В последнее время практически перестал из-за атаки сетевых сума­сшедших. За что им большое спасибо, поскольку эгосерфинг хуже онанизма.

Лера Грант: Вы заходите в комьюнити ru_pelevin в «Живом журнале»?

В.П.: Не часто, но бывает.

Сергей Антонов: Берлин для вас как родной, а какая улица любимая?

В.П.: Grunewald, а если это не улица, а лес, тем хуже для улиц (в переводе с немецкого Grunewald – это «Зеленый лес». – Прим. ред.). В Берлине я стараюсь проводить все свободное время в треугольнике между Чертовым Озером, центром радиошпионажа и избушкой лесника. У меня там есть очень интересные ночные знакомства.

Валерий Калныш: У вас украинские корни, что вы думаете про Украину?

В.П.: Украину я очень люблю, мой отец оттуда. Украинский был для него вторым родным языком – но я его совсем не знаю. Еще мне безумно нравятся украинские девушки.

Татьяна Мурзина: В одном из интервью вы сказали об Андрее Платонове: «Такого писателя не могло быть в XIX веке. Платонов, если можно так сказать, лингвистический хибакуся». Как бы охарактеризовали себя, а возможно, это уже кто-то сделал и вам показалось, что это точно о вас?

В.П.: Я этого «себя» не смог обнаружить за много лет бессмысленной и беспощадной медитативной практики, а вы хотите, чтобы я его охарактеризовал. Или согласился с кем-то, кто описал то, чего я никогда не видел. Это как «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».

 

Фото: Hannah Assouline, Jerry Bauer/Opale/EASTNEWS

 

Дмитрий Лисицин: Вы давно стали неотъемлемым персонажем российского литературно-художественного дискурса. Но, если бы вы сами появились в романе другого писателя в качестве персонажа или в качестве героя, намекающего на вас, как бы вы к этому отнеслись? Подали бы в суд? Не обратили бы внимания?

В.П.: Я про это даже не узнал бы. У меня для этого есть самые широкие возможности.

Татьяна Мурзина: Вы говорили, что литературные семинары в России нужно запретить. Почему?

В.П.: Главным образом из уважения к писательницам-женщинам (это не тавтология, потому что бывают писа­тель­ни­цы-мужчины). Слово «семинар» вызывает ассоциации, связанные с мужской репродуктивной системой, поэтому оно неизбежно проецирует фаллическую гендерную энергетику на культурный план, укрепляя позиции патриархального сексизма. Такие же претензии у меня, кстати, и к Пен-центру. Мне кажется, надо шире вводить в литературный обиход такие символы, как лукошко и точилка.

Анастасия Малявко: Какие журналы вы читаете?

В.П.: Я читаю журналы главным образом в приемной у зубного врача. Мне нравится, когда они похожи на гадательные книги и содержат разрозненную концентрированную информацию в расчете на пятнад­цать-двад­цать минут читательского времени.

Юрий Образ: Как выглядит расписание вашего обычного «производственного» дня? Эрнест Хемингуэй, например, работал стоя босиком за бюро с шести утра и до одиннадцати. Ежедневно. То есть до той временной точки, с наступлением которой в бывшей Империи (СССР) начиналась торговля «огненной водой», о чем он, скорее всего, ничего не знал. Это так называемая самодисциплина, которая случайно совпала с питьевым режимом, установленным ЦК КПСС для гегемона. А О’Генри, напротив, следовал другому рецепту – бутылка виски и апельсин на письменном столе, и когда все это кончается – рассказ готов. Вы, судя по вашим темным очкам, не монах. Какова ваша производственная технология? До, после или в промежутках? Или вы аскет? Хотелось бы искренности.

В.П.: Юрий, вы должны понимать, что после такого вступления мне станет не по себе. Тем не менее постараюсь ответить вам честно. Как только в моей жизни появляется что-то похожее на расписание, я переезжаю на новое место. Поэтому можно считать моим распорядком привычку к постоянным переездам. В каждом таком переезде присутствует элемент страдания, связанный с очередным поворотом колеса становления, о котором так пронзительно и точно спел Макаревич. Но одновременно присутствует и радость.

Что касается моментов «до» и «пос­ле», о которых вы говорите, то они являются умозрительной абстракцией и не могут служить фундаментом ни для одного реального действия. С другой стороны, любое жизненное состояние является по своей природе промежуточным. Так что не ждите искренности. Искренность есть правдивость, сопровождаемая высечением эмоциональных искр. Правду я еще могу вам сказать. Но искры любой нормальный аскет тратит на стихи и девочек.

Збышек Стоцкий: Сколько раз вы любили?

В.П.: Я стараюсь любить все живое, поэтому подсчитать количество здесь довольно сложно, любовь – это качество.

Ольга Агаркова: Вы – единственная надежда… Скажите, как сделать так, чтобы нас всех отпустило?

В.П.: Мне кажется, что нас на самом деле ничто не держит. Просто наше эго постоянно стремится выжать из мозга еще одну капельку допамина, манипулируя засаленной колодой привычных состояний ума, и не дает нам перенести внимание на что-нибудь новое, хотя теоретически мы знаем, что давно пора это сделать. Это такое смешное ежедневное недоразумение, из которого со временем складывается трагедия жизненного промаха. Теперь о техническом аспекте. Сделать так, чтобы жопа нас отпустила, нельзя, потому что она даже не знает, что мы в ней. И объяснить ей это очень сложно – здесь не поможет даже молитва. Зато вполне реально понемногу отпустить ее самому. Для этого, если коротко, нужно вести трезвый образ жизни и внимательно наблюдать за тем, что происходит в нашем сознании.С

Эволюция: Триумф идеи

Карл Циммер

Издательство «Альпина нон-фикшн», 2012 г.

Теорию эволюции Чарльза Дарвина можно по праву назвать самым радикальным научным прорывом в истории человечества. Она не только изменила наше представление о мире, в котором мы живем – в большей степени, чем открытия Коперника и Эйнштейна – но и послужила мощным стимулом развития науки на десятилетия вперед. Данные, которыми мы располагаем, не позволяют относиться к ней как к «просто теории», или предположению. Ученые накопили критическую массу доказательств, которые позволяют считать эволюцию и ее механизмы твердо установленными фактами – как и тот факт, что земля является круглой, а не стоит на трех китах.

С каждым годом, ученые находят все новые и новые подтверждения теории эволюции, о которых Дарвин мог только мечтать. В XX веке была разработана хронология возникновения жизни на Земле. Генетика объяснила механизмы наследственности, а исследования генома подтвердили родство видов, которое прежде выводилось из внешних признаков.

«Первые пять лет XXI века обрушили на нас целую лавину новых данных, свидетельствующих об общности происхождения человека и человекообразных обезьян, причем данных самого разного характера. Все они говорят о том, что человек – такой же продукт эволюции, как любой другой живой организм на земле», - утверждает автор.

Книга Карла Циммера рассказывает, какие предпосылки вызвали появление теории эволюции, как она родилась и завоевала популярность в научном мире. Мы проследим путь жизни во всем ее многообразии – от появления простейших организмов до современного человека. Мы узнаем о катастрофах, которые истребляли множество видов в прошлом, и об опасностях, которые угрожают жизни в настоящем.

Автор рассматривает и альтернативные взгляды на возникновение жизни – «креационизм» и «теорию разумного замысла». Если отбросить наукообразную риторику, они представляют собой всего лишь попытку внедрить религию в систему образования под маской науки. Единственная причина их существования – влиятельное и финансово обеспеченное религиозное лобби в США и ряде других стран. Что бы ни говорили защитники веры, ни одна авторитетная научная организация не ставит теорию эволюции под сомнение.

По утверждению автора, «разумный замысел как наука показал свою несостоятельность на всех уровнях». Он – попытка объяснения, которая в действительности ничего не объясняет. В отличие от теории эволюции, креационизм не сделал ни одного предсказания, которое позднее подтвердилось бы находками или другими данными. Креационизм не дал даже ясного ответа на вопрос, как часто и в какие моменты времени происходило вмешательство «разумного дизайнера» в жизненные процессы, и зачем было нужно такое вмешательство, если естественные причины могли привести к тем же результатам. Все, что остается креационистам – спекулировать на вопросах, которые наука пока еще не решила, не предлагая при этом своего решения.

Вместе с тем, общество уже не может обойтись без знания теории эволюции. Чтобы искать нефть и полезные ископаемые, нужно отчетливо представлять историю жизни на Земле. От понимания эволюции зависят успехи в сельском хозяйстве, биотехнологиях и медицине. Лучшее понимание эволюции поможет в поисках эффективных средств от болезней, от СПИДа до малярии и обычной простуды. «Наука не будет ждать тех, кто не понимает принципов эволюции жизни только потому, что кто-то где-то решил, что им это ни к чему».

Но совместима ли теория эволюции с религией? Вероятно, сам Дарвин так не считал, хотя предпочел хранить молчание. В то же время, некоторые ученые – как полтора века назад, так и сейчас – допускают совместимость науки, которая изучает естественные и объективные процессы, и веры в трансцендентного Бога. Что бы мы сами ни думали на этот счет, будет в высшей степени неразумно пренебрегать достоверными научными данными о том, откуда мы произошли и какова наша природа. Даже если истина в чем-то неприятна, она делает нас свободными.