Все любят вкусно покушать. Это не только одна из базовых физиологических потребностей, но еще и целый ритуал. Вспомните предпраздничные хлопоты, не последнее место в которых занимает приготовление еды для праздничного стола. Процесс готовки зачастую оказывается не менее насыщенным, чем последующая дегустация праздничной еды. А уж разнообразию блюд, которые можно приготовить на праздничный стол просто нет предела. Тут могут быть и Напитки, сочные стейки, и нежнейший лосось, и аппетитные ребрышки, и румяные куриные ножки. Любители овощей могут порадовать себя разнообразными вариантами рагу, салатами с зеленью или грибами. Сладкоежки не смогут отказаться от бисквитных и кремовых тортиков, печенья с изюмом и мороженого. Но кроме еды стоит позаботиться и о напитках: изысканных винах и разнообразных видах сока.

Среди множества преданий, сохраненных памятью человечества, - древнеиндийский эпос Махабхарата считается величайшим памятником культуры, науки и истории предков всех индоевропейских народов. Изначально это было повествование о междоусобице народов Куру, живших более 5 тысячелетий назад между Индом и Гангом.

Постепенно к основному тексту прибавлялись новые - и до нас Махабхарата дошла содержащей почти 200 тысяч строк стихов в 18-ти книгах. В одной из них, названной “Лесной”, описаны священные источники - реки и озера страны древних ариев, т.е. земли, на которой и разворачивалась события, рассказанные в великой поэме.

Но, говоря об этой стране, названной эпосом Бхаратой, заметим, что завершающим событием повествования была грандиознейшая битва на Курукшетре в 3102 г. до н.э. Однако, как свидетельствуют данные науки, арийских племен на территории Ирана и Индостана в это время еще не было, и жили они на своей прародине -достаточно далеко от Индии и Ирана.

Но где же она находилась, где разворачивались все эти грандиозные события? Этот вопрос волновал исследователей еще в прошлом веке. В середине XIX века была высказана мысль о том, что такой прародиной являлась территория Восточной Европы. В середине XX века к мысли о том, что прародина всех индоевропейцев находилась на землях России, вернулся немецкий ученый Шерер, исходивший из того, что, судя по текстам Ригведы и Авесты, в 3-м тысячелетии до н.э. арии жили в Восточной Европе. Как известно, великая река нашей Родины - Волга вплоть до II в. н.э. носила имя, под которым ее знала священная книга зороастрийцев Авеста, - Ранха или Ра. Но Ранха Авесты - это река Ганга Ригведы и Махабхараты!

Как повествует Авеста, по берегам моря Воорукаша (“Молочного моря” Махабхараты) и Ранхи (Волги) располагался ряд арийских стран - от Арьяна-Вэджа на крайнем севере до семи индийских стран на юге, за Ранхой. Эти же семь стран упоминаются в Ригведе и Махабхарате как земли между Гангой и Ямуной, на Курукшетре. О них говорится: “Прославленная Курукшетра. Все живые существа, стоит только прийти туда, избавляются от грехов”, или “Курукшетра - святой Алтарь Брахмы; туда являются святые брахманы - мудрецы. Кто поселился на Курукшетре, тот никогда не узнает печали”.

Сам собой возникает вопрос: так что же это за реки - Ганга и Ямуна, между которыми лежала страна Брахмы? Мы уже выяснили, что Ранха - Ганга - это Волга. Но древнеиндийские предания называют Ямуну единственным крупным притоком Ганга, текущим с юго-запада. Посмотрим на карту, и нам станет ясно, что древняя Ямуна - это наша с вами Ока! Возможно ли это? Судя по всему - да! Не случайно в течении Оки то там, то здесь попадаются реки с названиями: Ямча, Ям, Има, Имьев. И более того, согласно арийским текстам, вторым именем реки Ямуны было Кала. Так вот, до сих пор устье Оки называется местными жителями устьем Калы.

Упоминаются в Ригведе и Махабхарате и другие крупные реки. Так, недалеко от истока Ямуны (Оки) размещался исток текущей на восток и юг и впадающей в Червоное (Красное) море реки Синдху (“Синдху” на санскрите - поток, море). Но вспомним, что в ирландских и русских летописях Черное море называлось Че-ремным, то есть Красным. Так, кстати, до сих пор называется участок его акватории на севере. На берегу этого моря жил народ синды и располагался город Синд (совр. Анапа). Можно предположить, что Синдху древнеарийских текстов - это Дон, чьи истоки находятся недалеко от истока Оки.

В Волго-Окском междуречьи есть множество рек, над именами которых тысячелетия оказались не властны. Для доказательства этого не требуется особых усилий: достаточно сравнить названия рек Поочья с названиями “священных криниц” в Махабхарате, точнее, в той ее части, которая известна как “Хождение по криницам”. Именно в ней дано описание более 200 священных водоемов древнеарийской земли Бхараты в бассейнах Ганга и Ямуны (по состоянию на 3150 г. до н.э.):


Удивительно и то, что мы имеем дело не только с почти буквальным совпадением названий священных криниц Махабхараты и рек Средней России, но даже и с соответствием их взаимного расположения. Так, и в санскрите, и в русском языке слова с начальной “Ф” чрезвычайно редки: из списка рек Махабхараты только одна река имеет “Ф” в начале названия - Фальгуна. впадающая в Сарасвати. Но, согласно древнеарийский текстам, Сарасвати - единственная большая река, текущая к северу от Ямуны и к югу от Ганга и впадающая в Ямуну у ее устья. Ей соответствует только находящаяся к северу от Оки и к югу от Волги река Клязьма. И что же? Среди сотен ее притоков только один носит название, начинающееся на “ф” - Фалюгин! Несмотря на 5 тысяч лет, это необычное название практически не изменилось.

Другой пример. Согласно Махабхарате, к югу от священного леса Камьяка текла в Ямуну река Правени (то есть Пра-река), с озером Годовари (где “вара” -“круг” на санскрите). А что же сегодня? По прежнему к югу от Владимирских лесов течет в Оку река Пра и лежит озеро Годь.

Или еще пример. Махабхарата рассказывает, как мудрец Каушика во время засухи обводнил реку Пару, переименованную за это в его честь. Но далее эпос сообщает, что неблагодарные местные жители все равно называют реку Парой и течет она с юга в Ямуну (т. е. в Оку). И что же? До сих пор течет с юга в Оку река Пара и так же, как и много тысяч лет назад, называют ее местные жители.

В описании криниц пятитысячелетней давности говорится, например, о реке Пандье, текущей недалеко от Варуны, притока Синдху (Дона). Но река Панда и сегодня впадает в крупнейший приток Дона - реку Ворону (или Варону).

Но если сохранились названия рек, если сохранился язык населения, то, наверное, должны сохраниться и сами народы? И, действительно, они есть. Так, в Махабхарате говорится, что к северу от страны Пандьи, лежащей на берегах Варуны, находится страна Мартьев. Но именно к северу от Панды и Вороны по берегам Мокши и Суры лежит земля Мордвы (Мортвы средневековья) - народа, говорящего на финно-угорском языке с огромным количеством русских, иранских и санскритских слов.


Страна между Ямуной, Синдхом, Упаджалой и Парой называлась А-Ванти. Именно так -Вантит (А-Вантит) называли землю Вятичей между Окой, Доном, Упой и Парой арабские путешественники, византийские хроники и русские летописи.

Махабхарата и Ригведа упоминают народ Куру и Курукшетру. Курукшетра - дословно “Курское поле”, и именно в центре его находится город Курск, куда “Слово о полку Игореве” помещает курян - знатных воинов.

Упоминается в Ригведе и воинственный народ Криви. Но латыши и литовцы так и называют всех русских - “криви”, по имени соседнего с ними русского этноса кривичей, чьими городами были и Смоленск, и Полоцк, и Псков, и нынешние Тарту и Рига.

Ну а как же сам этноним Русы - Русская земля? Упоминаются ли они в древних многотысячелетних текстах?
Руса, Раса, Расьяне постоянно упоминаются в Ригведе и Авесте. А что касается Русской земли, то здесь дело в переводе. Земли Бхараты, лежащие по Ганге и Ямуне, на Курукшетре, назывались иначе Священной, Святой или Светлой землей, а на санскрите “Руса” и значит “светлая”.

Говоря о истории Восточной Европы, археологи и историки в целом период с 10 по 3 тыс. до н. э. не особенно детализируют. Это мезолит-неолит, с их археологическими культурами. Но археологическая культура в известном смысле абстрактна, а ведь здесь жили реальные люди, которые рождались и умирали, любили и страдали, воевали и роднились, и как-то оценивали себя, свою жизнь, сами называли себя какими-то конкретными именами. То далекое от нас прошлое было для них настоящим. И именно древнеарийские источники дают возможность пролить свет на некоторые темные страницы этих семи тысячелетий (с 10 по 3 тыс. до н. э. ).

В одном из сказаний Махабхараты рассказывается: "Мы слыхали, что когда Самварана, сын Ракши, правил землею, для подданых наступили великие бедствия. И тогда от всякого рода бедствий разрушилось царство, пораженное голодом и смертью, засухой и болезнями. А войска врагов разбивали потомков Бхараты. И, приводя в сотрясение землю своими силами, состоящими из четырех родов войск, царь панчалов быстро прошел через всю страну, покоряя её. И с десятью армиями он победил в битве того. Тогда царь Самварана вместе с супругой, советниками, сыновьями и родственниками бежал в великом страхе. И стал жить у великой реки Синдху (Дона) в роще, расположенной близ горы и омываемой рекою. Так потомки Бхараты жили долгое время, расположившись в крепости. И когда они прожили там целых тысячу лет, потомков Бхараты посетил великий мудрец Васиштха. И когда он прожил там восьмой год, сам царь обратился к нему: " Будь нашим домашним жрецом, ибо мы стремимся царства. " И Васиштха дал свое согласие потомкам Бхараты. Далее нам известно, что он назначил потомка Пуру царем-самодержцем над всеми кшатриями (воинами), по всей земле. И тот вновь вступил в обладание столицей, которая ранее была обитаема Бхаратой и заставил всех царей платить ему дань. Могущественный владыка страны Аджамидха, овладев всей землей, совершил затем жертвоприношения ".

Так рассказывает Махабхарата о делах давно минувших дней. Но когда же и где это происходило? Царствование Самварана относится, по принятой в Махабхарате хронологии, к 6, 4 тыс. до н. э. Затем, после разгрома и изгнания, народ Самвараны живет в бассейне р. Дона в крепости Аджамидха целых тысячу лет, вплоть до 5, 4 тыс. до н. э. Все это тысячелетие на их родных землях господствует другой народ-завоеватели и пришельцы панчалы. Но после 5, 4 тыс. до н. э. кауравы отвоевывают у панчалов свою родину и вновь живут на ней.

Казалось бы, правдивость этого древнего предания невозможно в наши дни ни подтвердить ни опровергнуть. Но вот что сообщает нам современная археологическая наука. Л. В. Кольцов пишет: " Одним из крупных культурных проявлений в мезолите Волго-Окского междуречья была бутовская культура. Обращает на себя внимание локализация описанных памятников бутовской культуры в западной части Волго-Окского междуречья. Абсолютная хронология ранних этапов бутовской культуры определяется рамками от середины 8 тысячелетия до н. э. до второй половины 7 тысячелетия до н. э " ( т. е. перед нами время правления царя Самвараны — 6400 г до н. э). " Во второй половине 7 тысячелетия до н. э. в Волго-Окское междуречье вторгается другая группа мезолитического населения, которая распологается в этом регионе, в его западной части, оставив археологическую культуру, которую мы называем иеневской. С появлением пришельцев население бутовской культуры вначале отходит на восток и юг региона.

Под давлением иеневской культуры бутовское население распалось, вероятно, на несколько изолированных групп. Часть их, видимо, даже покинула Волго-Окский бассейн, свидетельством чему являются факты появления типично бутовских элементов в других соседних регионах. Таковы памятники с бутовскими элементами в бассейне Сухоны или Боровичская стоянка в Новгородской обл. " Что касается вытеснивших бутовцев иеневцев, то происхождение их представляется археологам "не вполне ясным". Они отмечают, что: "По-видимому где-то во второй половине бореального периода (6, 5 тыс. до н. э. ) часть населения Верхнего Поднепровья двинулась на северо-восток и заселила часть Волго-Окского междуречья, потеснив бутовские племена. "Но "замкнутость иеневского населения, отсутствие мирных контактов с окружающими его культурами привели в конечном счете к упадку культуры и обратному его вытеснению окрепшими к концу существования "иеневцев" "бутовцами". Таким образом в конце 6 тыс. до. н. э. "позднебутовское население снова начинает "реконкисту" — повторный захват своей исконной территории".

Итак, "иеневская культура, находившаяся во враждебных отношениях с бутовской и потерявшая связь с "материнской" территорией, по-видимому, постепенно выродилась, что привело в дальнейшем к облегчению движения "бутовцев" обратно на запад и ассимиляции ими остатков "иеневцев". Во всяком случае в ранненеолитической верхневолжской культуре, сформировавшейся в регионе в 5 тысячелетии до н. э. , мы уже практически не находим элементов иеневской культуры. Бутовские же элементы резко доминируют".

При сравнении текста эпоса и данных археологии поражает совпадение и хронологии всего события, и отдельных его эпизодов. И возникает закономерный вопрос: не скрываются ли за "бутовцами" потомки Пуру-пауравы, а за "иеневцами" — их враги панчалы?

Тем более, что как не странно, но над этими событиями время оказалось не властно. И сегодня у истоков Дона (у реки Донец), рядом с городами Кимовском и Епифанью, на холме стоит крошечная деревушка, сохранившая свое древнее название — Аджамки. Может быть, когда-нибудь археологи найдут здесь руины древней крепости царя Самвараны — Аджамидхи.

Но в таком случае можно предположить, что до наших дней дощли названия и других поселений древних арьев. И это так.

Так на слиянии рек Упы и Плавы стоит город Крапивна. Но в одной из книг Махабхараты рассказывается о городе Упаплаве — столице народа матсьев, проживавшего в царстве Вираты. А слово "вирата" на санскрите и значит — "лубяное растение, крапива".

Самым великим из семи священных городов древних арьев был город Варанаси — центр учености и столица царства Каши, то есть "сияющего". Эпос утверждает, что Варанаси основан в глубочайшей древности, при внуке прапредка людей Ману, спасшегося от потопа. По астрономической хронологии Махабхараты Варанаси как столица существовал уже за 12 тысяч 300 лет до наших дней. Название его производят или от слова "варана", что значит "лесной слон" (мамонт), или от наименования рек Вараны и Аси, на которых и стоял этот город, или возможно, что оно происходит и от сочетания "вара-нас", что означает "круг (крепость) наш".

Но есть ли сегодня город с таким названием на реке Варане? Если посмотреть на берега реки Вороны, то мы там такого города не увидим. Однако вспомним, что вплоть до 18 века нынешняя река Воронеж называлась Великой Вороной, была судоходной и даже полноводнее верхнего Дона. На этой реке сегодня стоит крупнейший город юга России — Воронеж. О том когда он основан у нас нет никаких точных данных. Воронеж упоминается и под 1177 годом, и в 1237 году.

Считается, что крепость Воронежа была востановлена в 1586 году. В 17-18 веках город был деревянным, однако еще в 1702 году в его черте имелись руины каких-то каменных строений, называвшимися местными жителями "казарскими". Сейчас на территории Воронежа насчитывается по меньшей мере четыре древнерусских городища. Есть и памятники предшевствующих эпох. Но мог ли Воронеж быть древним Варанаси?

На этот вопрос следует ответить положительно. Во-первых, само название Воронеж более близко к древнеарийскому Варанаси (Варанаши), нежели современное индийское Бен-Арес (город Ареса), тем более что в 16 веке крепость называли Воронец.

Во-вторых древнеарийский эпос указывает в районе Варанаси ряд географических объектов, отсутствующих в Индии. Помимо реки Вараны (Великой Вороны) возле Варанаси текли реки Аси, Кавери, Дева. Но у самого Воронежа и сейчас текут реки Усмань, Каверье, Девица. Не далеко от Варанаси находились водоем Вай-дурья ("дурья"—гора) и горы Дева-сабха ("сабха"— сопка). Но и сейчас в Воронежской и Липецкой областях течет река Бай-гора, а холмы южнее Воронежа, у рек Сосны и Дона зовутся Девогорье.

В одной из книг Махабхараты говорится о Варанаси как о городе в области Видеха. Но эпическая страна Видеха со столицей Митхилой располагалась в краю семи устьев Ганги (Волги) и тысячи лотосовых озер и как считали санскритские комментаторы никакого отношения к царству Каши не имела. (Кстати и сейчас в дельте Волги растет множество лотосов, а в 5-6 тысяч лет назад уровень Каспийского моря был ниже современного на 20 метров и делта Волги смыкалась с дельтами Терека и Урала в один огромный озерный край).

Это кажущееся противоречие объясняется просто. У Воронежа в Дон впадает река Ведуга, по имени которой, судя по всему, и была названа область Видеха.

Рядом с городом Варанаси, как свидетельствует Махабхарата, был расположен город Хастин, ставший столицей арьев после битвы на Курукшетре (Курском поле) в 3102 году до нашей эры. И что же? Рядом с Воронежем расположено село Костенки (в 17 в — город), знаменитое своими археологическими памятниками, древнейшие из которых относятся к 30 тыс. до н. э. Культурные слои этого селения идут из глубокой древности до наших дней без перерыва, что свидетельствует о приемственности культуры и населения.

Так что, мы думаем, можно утверждать, что Воронеж и Варанаси, как Костенки и Хасти — одно и тоже.

На реке Воронеж находится и другой крупный город юга России — Липецк. Этого названия нет в Махабхарате. Зато есть город Матхура (Матура), также один из семи священных городов древних арьев. Он распологался на Курукшетре (Курском поле) к востоку от Ямуны (Оки). Но и сейчас в реку Воронеж у Липецка впадает река Матыра. Эпос говорит о том, что для захвата города Матуры Кришне необходимо было вначале овладеть пятью возвышенностями в его окрестностях. Но и сегодня, как и много тысяч лет тому назад, пять холмов к северу от Липецка продолжают господствовать над долиной.

Вполне возможно, что многочисленные сведения по этногенезу, сохраненные Махабхаратой, помогут археологам в индентификации тех археологических культур Восточной Европы, которые носят пока свои условные археологические названия. Так по Махабхарате в 6, 5 тыс до н. э. "все эти панчалы произошли от Духшанты и Парамештхина". Таким образом подтверждается возникновение племени или народа, названного археологами "иеневцами", непосредственно перед их вторжением на территорию Волго-Окского междуречья, т. к. Духшанта непосредственно предшевствовал Самваране.

Когда-то Гаврила Романович Державин писал: "Река времён в своем стремленьи уносит все дела людей"

Мы же столкнулись с удивительным парадоксом, когда реальные реки словно остановили поток времени, вернув в наш мир и тех людей, что когда-то жили по берегам этих рек, и их дела. Вернули нам нашу Память.

А.ВИНОГРАДОВ, экономист, эколог, географ
С.ЖАРНИКОВА, кандидат исторических наук, искусствовед, этнолог.
[газета] Новый Петербургъ, № 18, 2001, стр. 4.

Вы любите окружать себя красивыми вещами? Тогда вам сюда: магазин прованс, интернет магазин в стиле прованс, интернет магазин декора ― здесь есть всё, чтобы помочь сделать ваш дом прекрасным.
Один из самых известных диалогов Платона таит в себе много загадок
Слово «пир» (dais) в древнегреческом языке образовано от глагола daiomai («разделять, распределять, выдавать долю»), означающего правило равного распределения пищи (мяса ритуальной жертвы) на общей трапезе – древнейшего уравнительного обычая. Иносказание в названии произведения Платона может быть связано с определенным балансом смыслов и воздаянием почестей лучшему, что было принято на пиру. Победитель в каком-то состязании получал награду в виде мяса. В данном случае победитель соревнования в искусстве риторики получает в награду признание его позиции истинной. При равных возможностях изложить свою позицию этот «приз» достается Сократу. Каждый получает свою долю признания в силу своих способностей.

Тайна авторства
«Пир» Платона – произведение загадочное. Прежде всего, тем, что оно маскируется подлегкий литературный жанр и скрывает автора за несколькими пересказами. Да и сам смысл «Пира», который должен концентрироваться в речи Сократа, скрыт множеством деталей, введенных в повествование на потребу публике.
«Пир» начинается с рассказа о последнем источнике: Аполлодор по прозвищу «бесноватый» рассказывает о своей встрече с Главконом, который интересуется о бывшем когда-то пире у Агафона, на котором свои «речи о любви» держали Сократ, Алкивиад и другие. Причем информация к Аполлодору попала как-то уж очень кружным путем – от «одного человека, который ссылался на Феникса, сына Филиппа».
То есть, инициатива описания пира исходит от Главкона, а сам рассказ передается от лица Аполлодора. Причем не по его инициативе, а по «наводке» некоего неназванного лица. О чем и вовсе можно было бы не поминать. Такой подход призван сказать: автор текста (Платон) тут не причем, и даже не он проявил интерес к рассказу. Но кто такой Главкон? Скорее всего, это брат Платона, который под одной версии старше Платона, по другой – младше. Скорее всего, именно от него Платон получил сведения о пире. Главкон рассказал брату то, что услышал от Аполлодора.

Кроме того, оказалось, что пир состоялся давным-давно. То есть, собственно, уже и не актуален вовсе. И даже сам хозяин, организатор пира Агафон давно уже покинул места, где произошла эта история. Причем в то время сами приятели – Аполлодор и любопытный Главкон были еще детьми. «Во времена нашего детства» - вот когда состоялся пир, который вызывает непонятно откуда взявшийся интерес. Агафон тогда тоже был молод – только что получил награду за свою первую трагедию и отмечал это событие. Об Агафоне (ок. 448-397 г. до н.э.) нам известно только то, что он был сторонником отказа от изображения классических мифов в трагедии и использовал выступления хора как обособленные от сюжета номера. Аполлодор как последователь Сократа (469-399 г. до н. э.) должен принадлежать примерно к тому же поколению, что и Агафон, а Главкон моложе Аполлодора лет на 20. Получается, что молодой Главкон интересуется в Аполлодора о давно минувшем событии его детства, а молодой Платон записывает это событие. Но в реальности «Пир» создан не двадцатилетним (или около того) Платоном, а Платоном зрелых лет.
Сократ не раз беседует с Главконом в «Государстве» Платона. Также Ксенофонт приводит эпизод, в котором Сократ и Платон отговаривают юного Главкона (которому не было и 20 лет) от попыток выступать в Народном собрании и претендовать на управление государством. Сократ, чтобы отвратить Главкона от честолюбивых замыслов, начинает задавать ему прагматичные вопросы о дополнительных доходах и расходах государства (увеличении первых и сокращении вторых), а также о соотношении сил с потенциальными противниками государства, у которых Главкон намеревался поживиться чем-то. Главкон оказывается полностью обескураженным: он не обдумывал эти вопросы. Он не знает ничего ни о бюджете государства, ни о его военном состоянии, ни о состоянии стражи, которая охраняет поля от воровства, ни о производстве в серебряных рудниках, ни о запасах хлеба и урожае. Поэтому его стремление к пользе государства оказывается совершенно необоснованным. Сократ советует незадачливому юнцу попробовать улучшить хозяйство его дяди, прежде чем претендовать на улучшение 10.000 хозяйств, за что справедливо был подвергнут насмешкам. Но оказывается, что Главкон и дядю не может уговорить слушаться своих советов! Куда же ему уговорить всех афинян слушаться!
Но оставим эту тему, заметив, что Главкон совсем юн, но уже знаком с Сократом. А его беседа с Аполлодором произошла ранее, чем диалог, отраженный в «Государстве». Сколько же лет Главкону? 15? Тогда и Платону (428-347 гг. до н.э.) примерно столько же.
Учитывая годы жизни Платона и тот факт, что с Сократом они познакомились лишь около 407 г., понятно, что беседа об управлении государством состоялась в последние годы жизни Сократа, а разговор Главкона с Аполлодором – еще ранее. Сюжеты, описанные в «Государстве» и в «Пире», - это события рубежа веков. А произведения, их описывающие, датируются 370-360 гг. до н.э. То есть, по прошествии 30-40 лет! Нет сомнений, что множество деталей пира были либо придуманы Платоном, либо взяты из письменного источника. Первое характеризовало бы его дурно, и такое Платон вряд ли допустил бы. Первое говорит о тайне записей бесед Сократа и каком-то обязательстве не разглашать их в течение длительного срока и предоставить право разглашения именно Платону. Вполне возможно, что это обязательство связано с принципами пифагорейской секты, к которой могли быть причастны и Сократ, и Платон.
Но самое интересное, что в «Пире» упоминается сын Главкона, пытавшийся понравиться Сократу. Значит, он уже находился в возрасте юноши или молодого человека, а сам Главкон был уже зрелым мужем. Нам придется признать, что это «разные Главконы» или что Платон перепутал Главкона и сына Главкона. Но в «Пире» на этот счет не дается никаких разъяснений. Единственная историческая личность, подходящая на роль отца поклонника Сократа – стратег Афин Главкон, занимавший в 441-440 гг. эту должность, наряду с Периклом. Но по возрасту это мог быть разве что дедушка поклонника Сократа. Если, конечно, в своей речи в «Пире» Алкивиад не поминает очень отдаленные времена, когда сын стратега Главкона и он сам были очень молодыми людьми. Но, судя по контексту, этого не могло быть. Можно сказать, что Главконы нас запутали, а Платон не потрудился разъяснить, о ком шла речь. Хотя это одна из ключевых фигур при определении источника информации о пире, которая так тщательно передается в начальной части текста. «Пир» вообще очень подробный текст, в котором автор пытается не упустить ни одной детали.
В «Пире» указывается, что организатор пира Агафон на момент пересказа отдаленного события еще жив, хотя и уехал из этих мест. Судя по датировке смерти Сократа и Агафона, Сократ тоже должен быть еще жив (он умер два года спустя после Агафона). Причем Платон знаком с Сократом достаточно давно! Почему бы не дать пересказ в интерпретации самого Сократа? Ведь он никуда, судя по всему, не уехал, иначе об этом было бы сказано, как и в случае с Агафоном. Значит, Платон мог общаться с Сократом. Но либо не захотел, либо этому воспротивился сам Сократ. Либо консультация с Сократом просто скрыта от читателя. Например, по той причине, что Сократу к тому времени власти запретили смущать людей своими речами, и всякое его произведение попадало в список экстремистской литературы. Поэтому Платону и нужно отнести событие к временам давно минувшим, когда Главкон и он сам были еще мальчиками. И запутать все, что только можно.
При выяснении первоисточника информации о пире оказывается, что Сократ к этой истории не причастен. Это не он рассказал своему ученику Аполлодору, что там творилось. Вся ответственность за исходный пересказ лежит на некоем Аристодеме – «маленький такой, всегда босоногий», а Сократ только кое в чем подтвердил его рассказ.
Итак, Платон пересказывает рассказ Аполлодора, который сам пересказывает Аристодема. Причем это рассказ не для Платона, а для Главкона, который, вероятно, именно Главкон и поведал автору «Пира». Кроме того, когда в «Пире» дело доходит до пересказа речи Сократа, то оказывается, что он передает не собственные мысли, а то, что ему поведала некая чужестранка – мантинеянка Диотима. В общем-то, от Афин до Мантинеи в Аркадии не такой уж долгий путь. Тем не менее, звание «чужестранка» означает, что речь идет о представительнице другого народа, далекого от аттических ионийцев. Так и вовсе снимается ответственность за то, что передается читателю от лица Сократа, – это пересказ пересказа, пересказанный еще трижды. При этом Аполлодор – «бесноватый», он поносит весь мир и самого себя, но только Сократ для него - вне критики. Что возьмешь с «бесноватого», постоянно выходящего из себя, поскольку всех считает достойными жалости, раз они не занимаются философией.
После всех этих путаных объяснений, снимающих всякую ответственность за достоверность пересказа, Платон переходит к рассказу Аристодема (то есть, пересказу его рассказа Аполлодором, который пересказан Платону его братом Главконом). При этом в рассказе множество мельчайших деталей, которые уподобляют его хронике, а записи речей – стенограммам.

Начало пира
Повествование о пире и беседе на нем начинается с достаточно длиной истории того, как Сократ и Аристодем появились в доме Агафона, отмечавшего свой недавний успех у публики. При этом множество деталей делают ситуацию комичной, фигуру Сократа – фигурой чудака. Все это как бы готовит читателя к тому, что ко всем последующим речам Сократа надо отнестись без особой серьезности.
Начинается все с того, что Аристодем случайно встречает Сократа «вырядившимся». Что это значит? Оказывается, Сократ умыт и в сандалиях. Вот если бы он был неумыт и бос – тогда это не вызвало бы вопроса, куда это он вырядился. Имеем характеристику Сократа как босяка, который, лишь будучи приглашенным на пиршество, приводит себя в порядок.
Обсуждение вопроса, под каким предлогом Аристодему присоединиться к приглашенному Сократу, также весьма любопытно. Сократ приводит в пример поговорку, которую, как он считает, Гомер исказил: «к людям достойным на пир достойный без зова приходит». Гомер предполагает, что недостойный приходить без зова не должен. Сократ полагает, что все как раз наоборот, приводя в пример явление слабого Менелая на пир к доблестному Агамемнону. Это было в порядке вещей, значит, Гомер ошибался. Ну что взять с человека, который критикует самого Гомера!
Авторитета Сократа явно не хватает, чтобы развеять сомнения Аристодема. Аристодем самоуничижается: нет, так будет скорее по Гомеру, если он без приглашения пойдет на пир к мудрецу. Сократ высказывается в том смысле, что пока дойдем, придумаем, как выкрутиться. При этом по дороге начинает все больше задумываться и отстает, а при входе в дом Агафона и вовсе куда-то исчезает. Аристодем так и является незваным гостем, как и предполагал – без всякой поддержки от Сократа и без всяких оправданий своей вольности. И тут выходит, что Сократ-то был прав. Агафон радостно приветствует Аристодема и даже сообщает, что искал его вчера, чтобы пригласить на пир. И спрашивает, почему же тот не привел Сократа?
Слуге приказано отыскать спрятавшегося где-то задумчивого мыслителя. Аристодем же принимает от раба омовение ног и располагается среди пирующих. При этом становится известным, что Сократа лучше пока не трогать – он стоит у соседнего дома и о чем-то размышляет, отказываясь куда-либо идти. Чудачество Сократа делает ситуация совершенно комической.
Ужин начинается без Сократа, который появляется только к середине трапезы, простояв в задумчивости немало времени. Агафон зовет его на почетное место рядом с собой. И шутливо предполагает, что часть мудрости, которая завладела Сократом, перетечет и в него. Сократ же совсем недружелюбно отвечает, что такого свойства мудрость не имеет, чтобы перетекать в пустое место как вода. Но тут же поправляется: если все же подобное свойство у мудрости есть, то он скорее ожидает получить ее от Агафона. Потому что мудрость Агафона сопряжена с успехом, а сократовская – «плохонькая», «похожая на сон». Тридцать тысяч греков, оказывается, внимали трагедии Агафона! А Сократ… К нему можно отнестись более сдержанно, без восторгов – как он сам рекомендует.
Агафон понимает, что Сократ его все-таки высмеивает. И примирительно предлагает отужинать, после чего разобраться с мудростью посредством Диониса. То есть, хорошенько напиться.
Как показывает речь Павсания, последовавшая после ритуального обмена любезностями и шутками, напиваться в этой компании – дело обычное. Павсаний предлагает не напиваться на этот раз допьяна. И даже молит о передышке «после вчерашнего». Это оказывается общим мнением: упиваться никто не хочет, ибо голова, надо полагать, побаливает у каждого. И только Сократа собравшиеся оценили выше всех остальных. Одни могут пить «по капле», другие – много. И только Сократ способен и пить, и не пить. Поэтому он в любом случае будет доволен. Порешили пить «просто для удовольствия» и каждый – сколько захочет. В общем, речь идет о пьянке, и читатель должен убедиться в этом. В финале пира оказывается, что все перепились как обычно. А в начале все прикидываются, что будут вести философские беседы между чашами вина.
Врач Эриксимах, у которого тоже болела голова с похмелья, предложил заняться беседой. И сам назвал тему. При этом сославшись, что вовсе не сам ее придумал, а присутствующий здесь же Федр, который сокрушался, что гимны и пеаны и даже похвальные слова не посвящаются Эроту – такому могущественному и великому богу. Эрота не воспевают – это не порядок! Опять ситуация сводится к анекдоту: обсуждать намереваются уже почти позабытого и потерявшегося в тени Афродиты бога. Это можно расценить разве что как затею праздных людей, которые уже не знают, о чем им поговорить.
Сократ с его обычной иронией тут же заявил, что он не смыслит ни в чем, кроме любви. И по кругу собравшиеся стали выступать с похвальными речами к Эроту.
Правда, пересказчик Аполлодор тут же оговаривается, что Аристодем не запомнил всего, да и сам он не все запомнил из пересказа очевидца. Поэтому и передает только «наиболее достойное памяти». Как удалось ему упомнить такие обширные и витиеватые тексты – остается загадкой. Как и то, почему достойное памяти настолько детально воспроизводится, не игнорируя даже, казалось бы, совершенно случайные обмены репликами.

Федр: Эрот среди древних богов
Речь Федра, начинающая состязание участников пира, вполне традиционна и достаточно примитивна. Он говорит о происхождении Эрота – сразу после Хаоса одновременно с Геей (согласно Гесиоду). Федр ссылается на древних авторов, но, судя по дальнейшим речам, здесь их не слишком ценят. Это уже отмирающий пласт культуры. Тем не менее, Федр убеждает, что от древности исходят все блага. Собственно – нравственность: «стыдиться постыдного и честолюбиво стремиться к прекрасному, без чего ни государство, ни отдельный человек не способны ни на какие великие и добрые дела». Любовь внушает нравственное поведение.
При этом Федр допускает некое рассуждение, которое можно истолковать как гомосексуальное: достойный влюбленный – благо для юноши, для влюбленного – благо иметь возлюбленного. Это можно толковать и иначе: как отношения дружбы, симпатии, почитания, приверженности и др. Гомосексуальный момент, который здесь можно лишь подозревать, связан скорее с современными трактовками. А у греков собственно сексуальность в мужских отношениях, как мы увидим далее, может быть лишь в порядке шутливых подтруниваний. Здесь Федр говорит о нравственном поведении симпатизирующих друг другу «возлюбленных»: они избегают постыдного, не предают в бою, доблестны, отважны и храбры. Все это им внушает Эрот. Но о сексуальности нет и речи.
Федр не говорит об «эротизме», как мы могли бы заподозрить, перенося понимание этого термина на реалии Древней Греции. Эрот, как видно из содержания речи Федра и других участников пира, к современному пониманию того, что такое «эротизм» не имеет никакого отношений.
Федр говорит о присутствии Эрота в отношениях между мужчиной и женщиной, но этот пример никак не связан с «эротизмом». Он приводит пример готовности любящих умереть друг за друга: Алекстида, решившая умереть за своего мужа (сойти в Аид вместо него), удостоилась славы у людей и почестей у богов, которые даровали ей возвращение души из Аида (по разным мифологическим версиям ее отбил у Таната Геракл или Персефона возвратила ее к жизни в целях торжества справедливости).
Другой пример – из отношений между мужчинами. Мы же не станем отрицать любовь между мужчинами-родственниками, в которой нет никакого эротизма. Как и в дружбе между мужчинами мы не признаем никакого эротизма. У греков родственные отношения, как известно, возникали вовсе не обязательно по кровному родству, но и через ритуал, который можно назвать «побратимство» или усыновление. Примерно об этом говорит и Федр, приводя в пример поступок Ахилла, который узнал, что умрет, если убьет Гектора. Но Ахилл мстит за своего поклонника Патрокла и принимает смерть. Боги за это отправляют его на Острова блаженных. При этом Федр утверждает, что Ахилл не был влюблен в Патрокла, поскольку был красивее и моложе его (у него «даже борода еще не росла»). В данном случае вопрос о «влюбленности» связывается, как мы видим, не с сексуальным влечением, а с отношениями кумира и поклонника. Кумир Патрокла – молод, красив, силен, отважен. При этом он чувствует ответственность «за того, кого приручил». Он любит Патрокла как своего верного друга, который старше его по возрасту.
В примерах Федра надо заметить, что присутствие Эрота ничем не подтверждено. Это лишь домысел. Федр на самом деле говорит о любви, верности, дружбе. Причем тут Эрот? Только при том что он за все эти вопросы «отвечает» - по разумению тех, кто уже забыл все мифологические сюжеты. Ведь в приведенных Федром примерах Эрот не присутствует в явном виде. Его присутствие приходится только предполагать. Как говорится, «из общих соображений».
В речи Федра, который в другом платоновском диалоге («Федр») воспевал мужскую любовь в ее гомосексуальном варианте, можно предположить, что Ахилл и Патрокл – партнеры по такой порочной любви. В действительности подобная интерпретация (имевшая место уже в античности) не имеет под собой оснований. Патрокл был другом Ахиллу именно в том понимании дружбы, которая имела место у древних греков. Друг – это участник «дружины». Этот перевод греческого etaipoi в достаточной мере отражает наличие иерархических отношений в древних мужских сообществах. В дружину молодые люди (kovroi) собираются на основе родства, под которым понимается не только кровное, но и ритуальное родство, обусловленное взаимной клятвой воинов или семейным ритуальным породнением. Именно поэтому дружба «филотэс» имеет происхождение от племенного союза – «филы». И от общего корня, означающего «любовь». Ближние друзья в дружине – не просто соплеменники (etairoi), но и слуги-сподвижники своего вождя (pherapontes).
Патрокл после бегства из Опунта, где он во время игры случайно убил своего сверстника, становится членом etairoi, будучи принят в доме отца Ахилла Пелея в статусе младшего члена семьи (независимо от возраста), что выше статуса раба, но совпадает со статусом слуги, оруженосца, телохранителя. Принятие в семью означает приобщение к родовому культу, а значит – актуальное родство со всеми вытекающими обязательствами. Друг Ахилла делит с ним кров и стол, за смерть друга полагается месть, его тело ни в коем случае не оставляют врагам. Слуга может быть даже наследником своего друга-патрона: не только его имущества, но и определенного статуса в семье. Так, Патрокл в случае смерти Ахилла должен был стать опекуном его сына.
Из сказанного можно сделать вывод, что Федр не в курсе древних обычаев, отраженных в произведениях Гомера. Его рассуждения – своего рода модернизация мифологии, а с нею – и общественных отношений, в которые вносится дух упадка афинской демократии (пир – событие на рубеже 5 и 4 вв. до н.э.) вместе с гомосексуальными аллюзиями. И в наши времена такие аллюзии становятся весьма заметными, отчего текст Платона реинтерпретируется порой до полного безобразия и становится грязным наветом на античную Грецию и платонизм.

Павсаний переходит к вопросам морали и политики
После выпавших из повествования других речей слово перешло к Павсанию. Он представил версию разложения мифа: о двух Эротах. И здесь вскрывается тот факт, что Эрот отвечает за мужскую любовь и любовь к мужчине. А женская любовь и любовь к женщине – это дело Афродиты. Павсаний связывает эти два персонажа в их двойственности: «нет Афродиты без Эрота», а раз так, то и Эротов два, как есть две Афродиты – одна дочь Урана (небесная, у нее нет матери) и дочь Дионы и Зевса (пошлая). Таким образом, двум Эротам следует разная похвала (поскольку хвалить надо всех богов, то придется хвалить и пошлых Эрота и Афродиту). Правда, хвалить пошлого Эрота у Павсания как-то не получается. Само же «раздвоение» богов – очень смелый эксперимент, позволительный только с точки зрения очень давней традиции, когда чуть ли не в каждом полисе были боги с одинаковыми именами, но с разными эпитетами (что говорит и о различии в мифологии). Можно сказать, что это «модернистский» подход к мифу, представляющий собой чистый домысел.
Павсаний говорит: «не всякий Эрот прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно любить». Ему не хочется хвалить пошлого Эрота, даже если это положено по его божественному статусу. Он фактически меняет тему. Вместо обсуждения достоинств бога, он говорит о полезном и вредном, дурном и благом.
Согласно Павсанию, Эрот пошлый соответствует любви ничтожных людей. Такие, во-первых, любят женщин не меньше, чем юношей; во-вторых, они любят своих любимых больше ради их тела, чем ради души. Здесь можно снова уловить гомосексуальный мотив: пошло любить женщин не меньше, чем юношей (заметим, что речь идет именно о юношах, а не о мужчинах вообще). Тем не менее, возможна и иная интерпретация: презрение к «бабникам», которые ради женских прелестей готовы отказаться от мужского общества, мужской дружбы (которая у греков может называться «любовью»). Греки вообще слабо отличали любовь и дружбу. Особенно, когда дружба была закадычной.
Павсаний полагает серьезное отличие в генетике между небесной и пошлой Афродитой. Небесная связана только с мужским началом, пошлая – с женским и мужским в равной мере. Поэтому любовь небесная от Эрота – это любовь к юношам (то есть, дружба). Это любовь «старшая», она и «не дерзостна» и влечется умом, который больше присущ мужчинам. Павсаний даже полагает необходимым издать закон, запрещающий любить малолетних, которые еще не обнаруживают разума (а таковой возникает «с первым пушком» над губой). В особенности Павсаний беспокоится о проявлении пошлого Эрота в отношении малолетних, выступая тем самым против педофилии. Точно так же запрещено должно быть, с его точки зрения, любить пошлым образом свободнорожденных женщин (то есть, совращать). Может быть, с рабынями в Афинах не очень-то церемонились.
В целом подход Павсания может быть истолкован в духе этики «мужских союзов» - воинских сообществ, где мужская дружба создает опору общины, а потом и государства – всех его социальных элементов. Принижение любви между мужчиной и женщиной в данном случае связано именно с «плотским» характером взаимного влечения. Дружба между мужчиной и женщиной и теперь нечто редкостное и не вполне понятное. А любовь, с нравственной точки зрения, требует серьезных ограничений. В этом смысле Павсаний говорит нечто вполне понятное нам, если провести более четкую грань между любовью и дружбой. Тогда и Эрот – просто лишний персонаж.
Если отвлечься от гомосексуальных трактовок, то речь Павсания преимущественно посвящена отличиям обычаев любви и дружбы в Афинах и Спарте от обычаев других греческих городов-государств и варварских племен. Он исходит именно из роли мужских союзов в государственном строительстве. В Афинах и Спарте обычай сложен, в Элиде и Беотии и «везде, где нет привычки к мудреным речам» просто принято «уступать поклонникам», чтобы не тратить сил на уламывания (что мы теперь назвали бы «простотой нравов»). А вот в Ионии и у варваров это считается предосудительным. Поскольку содружества и союзы, в которых есть божественно высокие помыслы (Эрот небесный), невыгодны тираниям наряду с занятиями гимнастикой и философией. Павсаний приводит пример: союз Аристогитона и Гамодия, который сверг тиранов.
Надо сказать, что ни у одного из античных авторов передача истории Аристоготона и Гармодия не только не сопровождалась присутствием Эрота, но и вообще каких-либо богов в совершенно земной истории неудачного покушения на тирана. Причем еще Геродот и Фукидид пытались своим авторитетом переломить ложные представления афинян о том, что именно эти тираноборцы способствовали освобождению Афин от Писистратидов. Но афиняне упорно считали Гармодия и Аристогитона героями и даже учредили культ с жертвоприношениями у их гробницы. Между тем, тирания после этой истории продержалась еще четыре года. А «любовная» история здесь присутствует как некий фон, отражающий общие представления древних греков в целом и афинян в частности. Гомосексуальная интерпретация – это продукт испорченности толпы, передающей разного рода слухи и смакующей скабрезности. Современная публика все это подхватывает и усиливает.
В сухом пересказе эта история выглядит совершенно абсурдной. Что касается тираноборства, то оно в сюжете не просматривается. Заговор против тирана Гиппия был составлен из мести. Но вместо Гиппия они, испугавшись провала заговора, убили попавшегося под руку его брата Гиппарха. Одного из нападавших тут же убил телохранитель, а другой прославился тем, что под пыткой, якобы, выдавал не соучастников, а приближенных тирана. Правда, в другой интерпретации это все-таки были реальные участники заговора. Совершенно непонятно, как столь сомнительные герои могли стать у афинян прославленными личностями, а стихи о них – неофициальным гимном Афин.
Причиной заговора, согласно Аристотелю, было оскорбление сестры Гармодия (или Аристогитона) другим братом тирана – молодым и дерзким Фессалом. Оскорбление было вроде бы не таким уж тяжким: сестру Гармодия пригласили исполнять почетную роль на празднествах Панафинеях (нести священную корзину), но была отстранена от этой роли. При этом Фессал сказал что-то нелицеприятное про Гармодия. К этой вполне понятной истории афиняне добавляют второй слой: отношения между Гармодием и Аристогитоном, которые, якобы, были любовниками. Но тираноборцы были родственниками – из рода Гифиреев. Назвать их «любовниками» на этом основании нелепо. Скорее всего, речь все-таки можно вести только о дружбе. Аристогитон принял участие в мстительном предприятии из дружбы, а не потому, что Гиппарх «ухаживал за Гармодием», а получив отказ, оскорбил его сестру. Это явно выдумка толпы, которая не нашла иных мотивов убийства Гиппарха.
У Гармодия (по другой версии, у Аристогитона) была возлюбленная — гетера Леэна («львица»). О ней стало известно, поскольку после покушения она была схвачена, но никого не выдала. И даже, по некоторым свидетельствам, откусила себе язык. Посмертное прославление верности привело к дополнению скульптурных изображений Афродиты фигурой львицы (заметим, что Афродиты в сюжете нет, от рассказа о тираноборцах она просто приобретает дополнительный атрибут). Наконец, у героев обнаружилось потомство, и оно получило освобождение от налогов и госповинностей. То есть, оба героя были женаты и имели детей. Все это исключает гомосексуальные отношения.
Установив, что Павсаний толком не знает историю Гармодия и Аристогитона (что было свойственно, согласно Геродоту и Фукидиду, всем грекам), вернемся к речи Павсания на пире.
Интересно, что Павсаний двояко относится к обычаю «отдаваться поклонникам». Здесь от явно имеет в виду именно мужские отношения. Что же в его понимании значит «отдаваться»? Передача смысла в рамках сегодняшнего контекста была бы ошибкой. Стоит понять, что нюансы отношений любви и дружбы и в современном мире сильно разнятся в разных культурах. У греков также были свои нюансы. Но однозначно приписывать им гомосексуализм – это передержка, свойственная современности, когда гомосексуальный оттенок стараются видеть в любых отношениях между мужчинами.
Павсаний, следуя своей концепции двоякости Эрота, выносит оценку сложным обычаям в зависимости от общего уровня культуры. Если даже эти обычаи считаются прекрасным, то это может быть всего лишь проявлением «косности тех, кто его завел». Таким образом, мы видим снова разворот к этической теме: общая культура создает возвышенные отношения при отсутствии эротизма, а низкая культура даже при повторении формальных ритуалов высокой все равно скатывается к телесным интерпретациям дружеских и любовных отношений. Что полностью мы можем принять при оценке того и другого в наши дни.
«Сложный» афинский обычай любви Павсаний описывает как систему поощрений и упреков со стороны общества. Влюбленность то встречает сочувствие, и тогда прощаются все ее безумства (готовность исполнять рабские обязанности, униженные мольбы, ложные клятвы), то осуждается, и отцы приставляют к своим юным детям надзирателей, чтобы они не допускали бесед с воздыхателями, а друзья и сверстники считают эти беседы чем-то постыдным. Тем самым, Павсаний, с одной стороны, признает возможность «пошлых» (гомосексуальных) влечений, а с другой – свидетельствует о том, что к ним отношение было далеко не лояльным.
То, что Павсаний считает утонченностью, мы бы расценили как крайнюю форму несдержанности. Нас бы шокировало, если мы увидели, что кого-то переживание любви побуждает валяться у дверей возлюбленного. Согласно Павсанию, это не может вызывать осуждения. Но при одном условии: подобное поведение должно быть попыткой угождения достойному человеку и достойным образом. То есть, некий морально-нравственный фон предопределяет оценку любого поступка. Кроме того, объектом влюбленности должно быть не тело, а душа. Ибо тело любит больше пошлый поклонник. Подробнее здесь....

Савельев А. «Пир» Платона: спрятанное знание // http://savelev.ru/article/show/?id=616&t=1

 Традиционное мировоззрение народов Сибири — шаманизм — является особой формой видения и познания мира, рассматривающей человека как часть Космоса. Оно нацелено на непосредственное восприятие мира, постижение взаимосвязи природы и человека.

Эльпассо: нажмите для деталей Грамотный дизайн витрин. Образцы на сайте! Выезд замерщика бесплатно!
У индейцев Южной Америки имеется такой миф: он рассказывает о том времени, когда на Земле из представителей homo sapience обитали лишь женщины. Впрочем, тогда они тоже были не совсем того, в смысле homo, и тем более в смысле sapience, поскольку размножались вегетативным способом, вступая в интимную связь с грибами, которые в те далекие мифологические времена были тоже не совсем растениями, а, скорее, своеобразными растительными, но мыслящими фаллосами. Все было хорошо, пока одни грибы не вздумали проникать в женщин противоестественным путем, принуждая их к употреблению себя в пищу. От этого женщины стали рожать невиданных прежде антропоидных существ, имеющих морфологические признаки родства с псилобициновыми грибами. Так появились мужчины. Они переняли у грибов все основные функции, включая охоту на крупный рогатый скот.Очень правдоподобный миф...

© А.В.Шаповалов, Известный российский этномиколог, директор Новосибирского краеведческого музея

Такие вот истории  у нас были (и у Татищева и у Ломоносова), где наши цари выводилис родством  от Августа и т.п. сказки...   Пока этим делом  не начал заниматься  Миллер и другие... Потому  и     выросла у  этих историков обида на немцев... Хотя... приятно, канешно, читать (древнему греку и крупному мыслителю   на Хопре), что  на Дону    когда …

Читать далее »