Необычный проект с парными фотографиями "было" и "стало" иллюстрирует что можно сделать с неподходящей (казалось бы) одеждой из секонд-хенда, когда за дело берется настоящая модница. И ведь ее элегантные наряды, словно от кутюр, на самом деле обходятся обладательнице в сущие копейки.

Подробнее..

Известный дизайнер Ульяна Сергеенко уверенно заявила о себе в Париже на прошедшей Неделе высокой моды. Ее отметили такие знаменитости, как Анна Делло Руссо, главный редактор журнала «Vogue Nippon», креативный директор японской версии женского
Читать дальше

Бузова она и в бизнесе Бузова, и на показе Бузова, и в семье Бузова. Хотя что и говорить, многих мужчин она подкупает своей Читать далее : Блондинка Бузова попыталась переплюнуть ...

► Эдиг Ход демонстрирует весенние модели на Paramount Pictures
Раз - и по мановению руки упитанная Марлен Дитрих превращается в голубого ангела, а неброская Грета Гарбо - в загадочного сфинкса. Кто сыграл в судьбах голливудских звезд «Золотого века» такую исключительную роль? Кому было под силу сотворить из обычной женщины богиню, которой подражали миллионы?

Новорожденный Голливуд относился к одежде актеров предельно просто: в чем пришел, в том и будешь сниматься. Конечно, это не распространялось на костюмные фильмы из жизни Древнего Египта или Дикого Запада - в этих случаях одежду и реквизит брали напрокат в каком-нибудь театре. Жанр большинства ранних шедевров кинопроизводства сводился к камерной драме, герои которой одевались точно так же, как зрители в зале синематографа. Но лучше.


Это презрение к костюму тем более удивительно, что практически все отцы-основатели крупных студий начала века успели до романтического увлечения синематографом потрудиться на ниве производства и продажи одежды. Создатель старейшей кинокомпании Universal Карл Леммле был управляющим в магазине мужского платья. Адольф Цукор из Рагапюипі Pictures начинал карьеру с ученика скорняка, дойдя до владельца мехового бизнеса. Metro-Goldwyn-Mayer лишила мир сразу двух гениев легкой промышленности, уведя Маркуса Лова с меховой фабрики, а Сэмюэла Голдвина - с должности продавца перчаток.

Традиция сниматься «в своем» в мужской киномоде продержалась аж до 40-х годов, когда Кэри Грант и Фред Астер продолжали заказывать для съемок дорогие костюмы. За свои, между прочим, кровные. Дуглас Фэрбенкс и Джон Гилберт в 20-х, Гэри Купер и Хамфри Богарт в 30-40-х - все они дружной вереницей тянулись на лондонскую Севил-роу. Сшить смокинг или фрак в Anderson&Sheppard.Gieves&Hawkes, Непгу РооІе&Со или в Kilgour означало не просто попасть в касту джентльменов, но и подтвердить определенное положение в обществе. «Фраки, как «форды», - писал Esquire в 1936 году, - это предмет гордости и модель, которая редко меняется». Может быть, именно из-за консерватизма мужской моды традиция снимать актеров в их собственных костюмах и продержалась так долго.

Хотя она распространялась не на всех. Было в армии экранных героев-любовников одно исключение.

Комедия страстей и пощечин.

Единственным актером кино в 20-х годах, на которого работал личный дизайнер одежды, был Рудольф Валентино. Звали дизайнера Наташа Рамбова, урожденная Уинифред Шонесси.

Ее родители разошлись почти сразу после Ее рождения, и мать то и дело выходила замуж. Чтобы девочка не путалась под ногами, ее из родного Солт-Лейк- Сити отправили учиться в закрытую британскую школу-интернат, где она несколько лет изучала историю и языки, а заодно увлеченно занималась балетом и рисованием. Девочка подросла, тут как раз грянули 10-е годы XX века, а с ними эйфорическое увлечение Дагилевскими сезонами. Образ русской балерины, а вовсе не историка или лингвиста, становится для Уинифред жизненным ориентиром, и она возвращается в Америку, чтобы поступить в труппу Федора Козлова, основателя Impcrial Russian Ballet Company. Но трудно порхать по сцене и чувствовать себя Анной Павловой, если тебя зовут Уинифред Шонесси. Неполное какое-то перевоплощение, никто не поверит в то, что ты - подлинник, а не подделка. И она становится Наташей Рамбовой.

Во время одного из турне по Америке труппа приезжает в Лос-Анджелес, город-синема, и здесь Козлов знакомится с режиссером Сессилем де Миллем. Эстетика русского балета с костюмами а-ля Бакст и тягой к экзотике находит приятное понимание со стороны де Милля, у которого маниакальная тяга к выспренности. Его обзывали певцом ванных комнат за кадры с пафосными дамами в мраморных купальнях, за потакание зрителям, то обмирающим от блестящих на солнце римских легионеров, то трепещущим от вида императорских апартаментов. Два творца ударили по рукам, и вот уже Теодор Кослофф эффектно заламывает руки и поражает зрительниц демоническими взглядами в новой картине де Милля. А то, что на нем надето, - работа Наташи Рамбовой.

Надо сказать, что Рамбова сама редко шила костюмы, чаще покупала их в салоне своего любимого Поля Пуаре, а затем декорировала или видоизменяла по своему вкусу. А пристрастия ее раз и навсегда сформировали художники Дягилева - Бакст, Бенуа, Добужинский, Билибин: юбки-абажуры, расписные шаровары, парчовые чалмы, вышивки в народном стиле.

Настоящим подарком для Рамбовой оказалась встреча с Аллой Назимовой. Которой (встречи) могло и не быть. Дело в том, что сначала с Назимовой познакомился Козлов. Она как раз собиралась снимать «Саломею» с собой в главной роли. Козлов предложил ей свое участие в качестве хореографа и художника-оформителя.

В тиши мастерской Рамбова сделала несколько эскизов, и с этими эскизами Козлов отправился на встречу с Назимовой, неосмотрительно прихватив с собой Наташу. Разговор шел на русском, и Назимовой даже в голову не пришло, что автор прекрасных динамичных рисунков не ее новый друг Козлов. Выяснилось это на стадии обсуждения, когда Назимова попросила кое- что скорректировать, и Наташа тут же быстренько принялась вносить поправки.

Истинный герой вышел из сумрака, жадный Карабас был посрамлен, а Назимова предложила Наташе бросить своего кукловода и поступить к ней на должность художника по костюмам с жалованьем в 5000 долларов за фильм и полной свободой творчества. Хотя вряд ли можно было назвать свободу «великого немого» полной, ведь костюмы нужно было делать с учетом их контрастности, представляя, насколько эффектна их графика. Если в жанрах немого кино доминировали комедии страстей и пощечин, то в вопросах одежды - игра объемов и цветовых пятен.

Сотрудничество с Назимовой было суперуспешным, творчество било кастальским ключом, коктейль из Голливуда и Бакста приносил славу и прибыль, но тут в жизни Рамбовой снова случилась встреча, с мечтой о которой засыпали тысячи женщин.

Обстоятельства этой встречи не совсем чисты. Рамбова, как и все окружение Назимовой, была молчаливой свидетельницей бурного романа подруги с секс-символом немого кино Рудольфом Валентино. Полнейшей неожиданностью для Назимовой было бегство подруги и любовника в Мексику. Там они и поженились.

Правда, скоро выяснилось, что предыдущий брак Валентино - самый короткий в истории Голливуда, продлившийся всего шесть часов - еще не был расторгнут, и молодожену пришлось для начала стать героем судебного разбирательства. Но истинная любовь преодолела это неожиданное препятствие, и вскоре Наташа Рамбова и Родольфо Альфонсо Раффаэлло Пьетро Филиберто Гульельмиди Валентино д’Антоньолла пошли по жизни рука об руку.

Шли, впрочем, недолго. Рамбова взяла на себя роль стилиста звезды, денно и нощно следя за каждой деталью экранной внешности Рудольфо. То она раскрашивала тело мужа хной, делая из него подобие фавна Нижинского, то обряжала его в чалму с перьями и алмазами и павлинообразные шаровары. Ей хотелось расширить его приторное амплуа, сделать его более фантазийным и образным. Валентино был не то чтобы против, но, кажется, не совсем понимал, чего хочет его талантливая жена. Бывшему жиголо было вполне комфортно в лайковой шкурке героя-любовника. А потому, смиренно поучаствовав некоторое время в экспериментах над собственной внешностью, он втайне от жены подписал контракт со студией Famous Players-Lasky, предложившей ему ровно то, что Валентино умел лучше всего. «Кто запудрил мальчику мозги? Почему он не посоветовался со мной?» - грозно вопрошала художница, в одночасье лишившаяся своего лучшего холста. На что агент Валентино и киностудия United Artists, занимавшаяся дистрибуцией, обвинили ее в желании сделать из Валентино «пуховку для пудры», вместо того чтобы подчеркивать его мужское начало, которое так ярко проявлялось в мелодрамах. Ну и все. Супруги как-то вдруг охладели друг к другу. Рамбова хлопнула дверью и удалилась в бизнес, открыв собственный магазин готового платья. Имя ее, впрочем, не было потеряно для мира кино. В ее магазине одевались популярные актрисы того времени - Бела Бонди, Алин Макмагон и «девушка с ужаленными пчелой губами» Мэй Мюррей.

С уходом Рамбовой орнаментальная и экстравагантная мода навсегда покидает Голливуд. На смену костюмности приходит стандарт. На экранный образ героя стало влиять то, что принято и модно в обществе. Например, когда модельер Жак Пату в 1929 году неожиданно удлинил платья и заразил новой модой весь мир, Голливуд отправил тысячи рулонов отснятой пленки в корзину, чтобы не выглядеть в глазах публики ветераном, плетущимся в арьергарде.

Лучшие друзья девушек

К тридцатым годам кинематограф перестал ориентироваться на немых старлеток с их большими наивными глазками. На смену утренней инфернальности Лиллиан Гиш приходит образ вечерней, зрелой и элегантной женщины, такой как Марлен Дитрих или Грета Гарбо. Юбки становятся длиннее, волосы благодаря моде на химическую завивку и перекись водорода кудрявее и блондинистее, а окружающий мир депрессивнее. И чем мрачнее становится на улицах, тем больше блеска на экране. До кризиса образцами для женщин были звезды театра и оперетты. Но как только кино заговорило, все стали делать жизнь с Джоан Кроуфорд или Джин Харлоу. И если эти богини появлялись на экране в платье от определенного модельера, на следующий день продажи в его магазине резко взлетали вверх. Для этого существовали титры, в которых указывалось имя автора нарядов. Надо сказать, что в начале 20-х годов рекламой одежды и предметов массового потребления усердно занимался Сесиль де Милль. Делал он это прямо в лоб и, нимало не стесняясь, вставлял в речь героев координаты правильного шопинга. Например, герой внезапно заявлял: «Кстати, обратите внимание на мою новую шляпу. Я купил ее сегодня в магазине готового платья Смита на Фигероу-стрит».

Именно предприимчивый режиссер де Милль был первым, кто понял, что зрителя волнуют не только страсти, но и наряды звезд. Еще в 1915 году он принял на работу художника по имени Клэр Уэст, по официальной формулировке, «для контроля за костюмами студии Famous Players-Lasky - будущего Paramount Pictures. Но в должностные обязанности мистера Уэста не входило собственноручное рисование эскизов и изнурительные примерки, а лишь подбор костюмов для того или иного фильма.

Кроме театральных костюмерных, можно было воспользоваться услугами Western Costume Company - базы, созданной в 1912 году коммивояжером по фамилии Бернс. За годы путешествий по Дикому Западу этот человек собрал внушительную коллекцию предметов индейского быта. Заработав на домик в пригороде Лос-Анджелеса, ушел было на покой, но тут ему довелось посетить синематограф, где как раз шла картина о борьбе ковбоев с индейцами. Увидев на экране кошмарный микс из шкур, одеял, бисера и перьев, мистер Бернс омрачился челом и пошел прямо к режиссеру Уильяму Харту, бывшему ковбою по прозвищу Двустволка Хикс, с предложением рассказать всю правду о том, во что на самом деле одеваются индейцы. Харт взял его консультантом, а за время производства картины слух о Бернсе и его коллекции распространился по всему Голливуду, так что на выходе из павильона его ждала очередь из режиссеров. Бернс быстро понял, что его ждет выгодное дельце, арендовал большой ангар, подкупил мебели и реквизита разных эпох и начал снабжать «великого немого».

Историческое кино прибарахлялось исключительно на базе Бернса. Но в конце 20-х стала очевидной необходимость в уникальных нарядах для каждого фильма. И главное - в сотворении неповторимого облика актрис, из которых с помощью нескольких метров парчи или органзы делали небожительниц. А превратить земное создание в неземное не так уж и трудно - нужно только скрыть недостатки внешности.

У Нормы Ширер ноги были, что и говорить, коротковаты, и модельер Гилберт Адриан шил для нее платья с завышенной талией, зрительно удлиняющие силуэт. Плечи Джоан Кроуфорд были несколько шире принятых стандартов, и, чтобы это скрыть, он сочиняет для актрисы наряды с пышными оборками на рукавах. В фильме «Летти Линтон» Адриан одевает Кроуфорд в белое платье с пышной юбкой с воланами, зауженной талией и огромными оборками на верхней части рукава, превращая барышню в эдакий розан благоухающий. Полмиллиона его копий были проданы универмагом Macy’s в течение нескольких дней после премьеры. Всем хотелось благоухать также - пусть на дворе самая смрадная из депрессий.

Время Гилберта Адриана - это эпоха облегающих вечерних платьев из тонких тканей. Поскольку цвета экран не передавал, эффектным наряд делало преломление цвета: стразы, вышивка серебром, пайетки и блестки играли с перьями и мехом - все это великолепие в целом называлось стилем «Одеон», а современные дизайнеры без труда опознали бы в нем дедушку гламура. Роскошные наряды напоминали больше всего вторую кожу, но кожу не простую, а очень дорогую.

А чтобы она не морщилась и не бугрилась, было изобретено эластичное нижнее белье. Специальные бюстгальтеры из латекса делали грудь более пышной, а пояса для чулок утягивали талию и бедра.

В общем, Гилберту Адриану со всех точек зрения повезло со временем, которое все, до последней секунды, работало на него. Родился он в Коннектикуте. Учился в Париже. Творить начал на Бродвее. Именно там его заметила Наташа Рамбова, начала заказывать у него одежду, и ей так понравился его стиль, что она принялась покровительствовать модельеру. Видимо, сильны были у миссис Рудольф Валентино материнские инстинкты: только разошлась с одним подопечным, как тут же нашла новый объект заботы. Объекту было немного за двадцать, но его нельзя было назвать неуверенным новичком - уже в 1925 году компания Metro-Goldwyn-Mayer подписывает с ним контракт.

Основная идея Адриана оказалась натуральным прорывом - одежда должна в первую очередь подчеркивать и развивать характер персонажа. То есть самое главное в кино - это крупный план, лицо актера. Костюм не должен затмевать его, не должен оттягивать внимание на себя, а лишь усиливать образ, как бы сотрудничая с внешностью. Лицо Марлен Дитрих, которому позволили бы жить своей жизнью, могло остаться незамеченным, если не «раскрыть» его с помощью мужского костюма или белоснежного манто, а сама Марлен - навсегда застрять в амплуа «девушки с Курфюрстендамм». Лицо - это просто лицо. Лицо в раме правильной одежды - это Образ, мифологическая «ледяная фрау», «железная лилия», «женщина со стальным позвоночником».

В конце 30-х Адриан начинает одевать Грету Гарбо, да так увлекается, что становится для нее суровым диктатором. Она в ответ проникается страстной ненавистью к его платьям, но одновременно впадает в такую зависимость, что не может расстаться с ними до конца жизни. Адриану удастся поймать самую сильную черту ее внешности - умение дарить холодный свет далекой звезды. И тут нельзя допускать никакой фальши: «Ни в коем случае нельзя надевать на Гарбо искусственные драгоценности, и не потому, что подделка будет заметна с экрана, а потому, что это исказит образ самой Гарбо, изменит ее игру». На изготовление нарядов для Гарбо студия тратила громадные средства, хотя главная фишка Адриана заключалась в использовании всего двух цветов - белого и черного, обрамленных бесчисленными оттенками серого. В итоге черно-белый мир Гилберга Адриана превращался в цветной вихрь, который завораживал и влюблял.

Своим учителем в профессии Гилберт Адриан считал главною художника студии Paramount Pictures Говарда Грира. Того самого, который одевал Полу Негри, Мэри Пикфорд, Луизу Брукс, Кэтрин Хепберн и Ингрид Бергман. И того самого, который сказал: «Нью-Йорк и Париж презрительно морщились, глядя на платья, созданные в Голливуде. Пусть. Возможно, они были слегка вульгарны, но в них была фантазия... Судьба забросила меня в этот карнавальный мир, и я купался в его поддельных бриллиантах, перьях и мехах и обожал каждое его мгновение».

Художник по случаю

Танцовщица Рамбова стала художником кино благодаря встрече с Сесилем де Миллем и Аллой Назимовой, Гилберт Адриан - благодаря опеке со стороны Нагаши Рамбовой. Молодого дизайнера из Нью- Йорка Трэвиса Бентона стали узнавать после того, как Мэри Пикфорд купила у него платье для своей свадьбы с Дугласом Фэрбенксом. Буквально в считаные дни Бентон стал руководителем костюмерного цеха студии Paramount Pictures.

Для Дитрих он делал костюмы в стиле избыточного великолепия, щедро усеивая их аксессуарами фальшивого голливудского блеска - стеклярусом и бисером, блестками и перьями. «Я хочу, - заявлял он, - чтобы вы все раскрыли рты от изумления. Но не вздумайте искать что-то подобное в магазинах!» Первым из всех модельеров он начал использовать для создания костюмов креп, аглас и шелковый шифон - популярные гафта и муар были слишком шумными для звукового кино, и один взмах руки мог заглушить ключевой диалог картины. Модели Бентона не тиражировались и не продавались в универмагах - именно с его творчества по-настоящему начинается «Золотой век» недосягаемого и неповторимого Голливуда.

В начале 30-х Говард Грир увольняется с киностудии, чтобы открыть собственный магазин на Родео-драйв. Его место занимает Трэвис Бентон. А ассистенткой Бентона становится миниатюрная, никому не известная барышня по имени Эдит Хед.

Барышне мало что доверяли, разве что ковбойские наштанники для категории horscopcra - вестернов. Следующей ступенькой в ее карьере стал grandmothcrclass - отдел бабушек, это когда ведущие дизайнеры замяты главными актерами, а ассистент работает с эпизодическими персонажами бабушек, тетушек и нянюшек.

Первые фанфары в честь Эдит Хед грянули случайно, в 1932-м, когда ее непосредственный начальник Трэвис Бэнтон отъехал на пару недель в Париж на показ моделей. Эдит предстояло в одиночку создать костюмы для Мэй Уэст - звезды своенравной, резкой в общении и весьма афористичной в диалоге. Новенькой актриса дала точнейшие указания: «Мои платья должны сидеть достаточно свободно, чтобы доказать, что я дама, и быть достаточно узкими, чтобы показать, что я женщина». Эдит оказалась понятливой. Вернувшийся из Европы Бэнтон застал благодушно воркующую Мэй и как будто увеличившуюся в росте прежде незаметную ассистентку, которая справилась с задачей на сто процентов.

А ведь не отправься Бэнтон в европейское турне, Эдит Хед могла так всю жизнь и промыкаться в чернорабочих. Для Бэнтона и Грира она была самозванкой, проникшей в волшебный мир кинематографа с черного хода, да вдобавок еще и вруньей.

Обман действительно имел место. Эдит совсем не умела рисовать и никогда не думала, что посвятит этому жизнь. Окончила Стэнфордский университет со степенью магистра по романским языкам. Преподавала французский в колледже искусств. А среди ее учениц были дочери знаменитого и столь неожиданно значимого для этой истории режиссера Сесиля де Милля - причина его значимости в том, что умел этот не самый гениальный режиссер оказываться в нужное время в нужном месте. Летом 1924 года Эдит стала подрабатывать у дочек режиссера репетитором. Как- то девочки взяли ее с собой на съемочную площадку отца. Впечатление было сильным. Настолько сильным, что, когда Эдит наткнулась на газетное объявление о том, что киностудия ищет художника но костюмам, она решила откликнуться. Пришла на собеседование к Гриру с портфолио, полным рисунков. Не своих - одолженных у знакомых студентов колледжа. Грир пришел в восторг и даже сказал, что никогда не видел столько таланта в одном портфолио. Эдит Хед получила работу. Через несколько дней обман, естественно, раскрылся, но Грир, против ожидания, не уволил ее, а, отсмеявшись, наскоро научил делать наброски. А через некоторое время укатил в Европу, оставив наедине с опасной Мэй Уэст. После первого успеха Эдит досталась Барбара Стэнвик, дама с фигурой весьма сложной. Хед окутала ее золотой парчой и, как именинный пирог, посыпала сверху стразами - и вот уже Голливуд встречает свой новый секс-символ.

В 1938 году Бэнтон покидает кино, и главным дизайнером студии Paramount Pictures становится Эдит Хед - единственная женщина своего времени на таком посту. Она стала первой, кто понял, что профессия художника по костюмам - это и есть настоящая карьера, в отличие от ее предшественников, которые, поработав на «фабрику грез», возвращались к профессии модельера, производящего одежду по собственному вдохновению, а не по заказу киностудии.

Многолетняя работа Эдит в должности, которая представляла собой помесь функций психиатра, художника, модельера, портного, историка, медсестры и агента по продажам, принесла ей настоящий успех. Со многими клиентами её связывала дружба - Эдит умела не только одевать, но еще и слушать, а главное, молчать по поводу услышанного. Она создала стиль звездам, которым потом подражали целые поколения, - от Бетт Дэвис и Авы Гарднер до Элизабет Тейлор и Грейс Келли. Только с одним Хичкоком она сделала 11 фильмов! А ведь началось все с детства, когда ее лучшими друзьями были игрушечные собачки, ослики и кошечки, которых она увлеченно драпировала в разноцветные тряпочки.
Если бы дядюшка Оскар раньше почтил своим вниманием художников по костюмам, то и Рамбова, и Адриан, и Грир, и Бэнтон получили бы не одну статуэтку. Но номинация появилась только в 1949-м.

В первые годы премию вручали отдельно за черно¬белые и отдельно за цветные фильмы. В 1949-м Эдит Хед была номинирована в обеих гаммах и совершенно уверена в победе, хотя бы, как она говорила, за одно умение выживать. Получила за черно-белую «Наследницу». С этих пор ее выдвигали на «Оскар» 25 раз, и 7 раз она уходила с церемонии в обнимку с дядюшкой Оскаром. В свободное от церемоний награждения время Эдит Хед работала по 16 часов в день, делая по 50 фильмов в год. И так 44 года подряд.

Платье на грани нервного срыва

Мэтры высокой моды редко проникали в киномир. Шанель еще в 30-е дала понять, что американский лоск ей противен. Кристиан Диор имел опыт работы с Хичкоком в «Страхе сцены» с Марлен Дитрих, но одевать Брижит Бардо в фильме «Невеста слишком хороша» отказался, чтобы не оскорблять чувства своих аристократических клиенток - одеваться из тех же рук, что шьют для какой-то актриски! А вот Юбер де Живанши не погнушался и во многом сломал этот стереотип. Хотя поначалу стал жертвой самообмана. Когда ему позвонили со студии и спросили, не хочет ли он поработать с мисс Хепберн, он с радостью согласился. Но при этом был уверен, что речь идет о Кэтрин Хепберн, которую почитал как символ элегантности. Когда ошибка открылась, он даже не хотел встречаться с той, кому суждено было стать его музой. Разговор о кино все же состоялся, и юная Одри так очаровала кутюрье, что он не только придумал ей гардероб, но и через некоторое время выбрал ее лицом своего первого аромата L’ Interdit.

И в кино он, конечно, задержался только ради нее.

И сделал большинство костюмов для «Римских каникул» и «Сабрины». Правда, его даже не упомянули в титрах, и «Оскар» за «Сабрину» получила Эдит Хед. Но ему досталось больше, чем награда, - муза, которая всем своим обликом демонстрировала, что его искусство имеет все шансы пережить его самого. Немножко больше, чем какой-то «Оскар», не правда ли?

Кино все чаще радует цветом и дает все большую свободу дизайнерам. Эпоха неуловимо меняется, и музой послевоенных десятилетий «Большого Голливуда» становится его главная блондинка Мэрилин Монро.

В 1948 году на съемках «Хористок» - первого фильма, в котором у Мэрилин была главная роль, она познакомилась с модельером Жаном-Луи Берзаултом. В шестидесятых они работали вместе на двух последних ее картинах, и Берзаулт символически замкнул рамки ее карьеры. Сотрудничество оказалось взаимовыгодным. Мэрилин пополнила список звездных клиенток Жана-Луи, а он создал для нее самое знаменитое свое платье - то, в котором она выступала перед Джоном Кеннеди на его дне рождения.

Обратившись к модельеру, Мэрилин поставила задачу как только она одна и умела: пошить «то, чего ваще не может быть». И чтобы это была такая тряпка, которую может надеть только одна девушка в мире - Мэрилин. Берзаулт пересмотрел все фильмы с Монро, потом представил себя зрителем в зале. И поступил в соответствии с мужской логикой: каждый, кто увидит эту барышню, будет далек от мысли завернуть ее в материю. Скорее, наоборот. Платье на день рождения Кеннеди стало для Жана-Луи Берзаулта орудием в битве за мужскую мечту - раздеть Мэрилин.

Он нарисовал эскиз платья с эффектом обнажения. Теперь встал вопрос: из чего можно сшить это чудо? Нашел во Франции какую-то кустарную шелкоткацкую фабрику и заказал там воздушную и легкую ткань телесного цвета - не прозрачную, но совершенно невесомую, вроде паутины. Делалось это на миниатюрных станках, практически вручную. Затем ткань доставили в дом Монро в Бренвуде, где и разыгрался третий акт четырехактной пьесы о платье. Выкройку делали прямо на Мэрилин, которая для этого часами простаивала на табурете с бокалом шампанского в руке - нужно же было девушке чем-то подкрепляться!

В результате получилась текстильная модель тела Монро - с юбкой-макси, без рукавов, с открытой спиной. Застегивалось это чудо анатомической мысли на молнию и множество микроскопических крючков телесного цвета. Белья под платьем наряд не предусматривал - платье не потерпело бы ничего, что встало бы между ним и телом актрисы.

А вокруг уже распространялись слухи и вились организаторы торжества, подозревавшие неладное. Наконец спросили у Монро напрямик, в чем она собирается поздравлять мистера президента. Мэрилин ничего не утаила - открыла шкаф и продемонстрировала строгим экспертам скромное вечернее платьице из скромного сатина. Наряд был одобрен, организаторы отвязались, а Монро продолжила готовить меткий удар.

19 мая 1962 года за кулисами Madison Square Garden Мэрилин ждала своего выхода, закутавшись в меха. Как только объявили ее выход, меха были сброшены. Платье заиграло всеми шестью тысячами бриллиантовых блесток. У публики перехватило дыхание - все решили, что Мэрилин вышла поздравить президента голой. Пока зрители приходили вссбя, Монро уже пела свое Нарру Birthday, Mister President, обратившись к ложе Кеннеди.

Но какие были овации! Совсем другую реакцию у зрителей вызвал еще один исторический наряд Монро - то самое белое «улетающее» платье. Сделал ею модельер Уильям Травилла, с которым Монро работала над образами аж для семи фильмов, и в их числе «Джентльмены предпочитают блондинок», «Как выйти замуж за миллионера» и «Зуд седьмого года». Для последнего белое платье и шилось.

Свидетелями взлета юбки в вихре теплого воздуха из вентиляционного люка были с одной стороны 5 тысяч случайных прохожих, а с другой - муж Мэрилин Джо Ди Маджо. И нет бы снять все быстренько и разбежаться по домам, так нет - на Мэрилин напал редкостный склероз, она забывала слова, да-да, там еще и слова были, и режиссер Билли Уайлдер бился в истерике, снимая сороковой дубль. Зато толпа была в полнейшем восторге, свистела и улюлюкала - потом этот дубль все равно пришлось переснимать в павильоне студии 20 th Century Fox из-за этого безумного шума. В результате бюджет фильма раздулся нечеловечески, Монро и Ди Маджо развелись,а платье, изготовленное Травмллой вручную из шелка цвета слоновой кости, спустя полвека, как и прочие знаковые платья Монро, продали с аукциона за 4,6 миллиона долларов, что на полтора миллиона превзошло бюджет фильма даже в раздутом состоянии.

И Берзаулт, и Травилла были хорошими друзьями Монро, и обоим суждено было увидеться с ней за несколько дней до смерти. К Берзаулту она обратилась сама - намечался повторный брак с Джо Ди Маджо, и понадобилось новое свадебное платье. Травилла случайно встретил её в ресторане: Мэрилин была не в себе и даже не сразу его узнала. Он было собирался написать ей письмо о том, как это неприятно и обидно, но не успел.

Самым кассовым фильмом с Мэрилин Монро стал «Некоторые любят погорячее», и в нем образ Монро держал в своих руках проверенный дизайнерский кадр с раскатистым именем, наполовину состоящим из псевдонима, Орри-Келли, тоже гений и оскароносец. В Голливуде приезжий из Австралии мечтал сделать карьеру актера, даже снимал одно время квартиру на пару с Кэри Грантом, но карьера не задалась, и ради заработка Орри-Келли подрядился оформлять фрески, потом вывески. В результате он попал на Бродвей в качестве оформителя и как-то очень скоро втянулся в кинопроизводство. Сделал в итоге более 300 фильмов, среди которых и такая классика, как «Мальтийский сокол», «Касабланка», «Мышьяк и старинные кружева», «Оклахома!» и куча фильмов со смешными названиями типа «Мать носила колготки». «Дипломированная медсестра». «Клубничная блондинка» или «Богатые всегда с нами». Работал, как вол, пил, как лошадь, и в результате пережил Мэрилин всего на полтора года, а мог бы, как и она, жить да жить. Гроб его на похоронах несли Кэри Грант, Тони Кертис, Билли Уайлдер и Джордж Кьюкор. И, возможно, роняли настоящие, не актерские слезы.

По крайней мере, у одного из них, Тони Кертиса, были для этого все основания. Совсем недавно Орри-Келли делал костюмы для скандального «Некоторые любят погорячее». Кертис и сам работал в молодости в ателье мод и потому совершенно справедливо раскритиковал костюмы, которые смастерил для Дафны и Жозефины другой костюмер. Кертис и так был расстроен, поскольку ему хотелось, чтобы картина вышла в цвете, а Билли Уайлдер, который ее снимал, тяготел к черно-белому кино. И был нрав - на цветных пробах Кертис и Джек Леммой выглядели как пара разудалых трансвеститов, а фильм, между прочим, совсем не об этом.

А тут еще и платья, сшитые на женскую фигуру со всеми этими выточками в ненужных местах, совершенно не подходящие для образов музыкантш поневоле. Тони Кертису категорически нельзя было рисковать своей внешностью, ведь на студию Universal ежедневно приходило 10 тысяч писем с просьбой выслать локон с его головы. Актер пришел к Уайлдеру и спросил его с последней прямотой: «Кто шьет платья для Монро? Пусть он шьет и нам с Джеком!» И Уайлдер прогнулся - главным образом потому, что редко хороший актер согласился бы в пуританской Америке конца 50-х сыграть Дафну или Жозефину. Так Орри- Келли стал одевать не только Монро, но и Кертиса с Леммоном, для которых он сделал простые платья без талии с длинными рукавами.

Но и жозефинистые наряды мужчин, и обтягивающие платья Монро, которые для пущего облегания зашивали прямо на ней, страшно оскорбили рядового американского зрителя. На родине кукурузного виски Jack Daniel’s, в штате Теннесси, на него поставили ограничение «только для взрослых», во «всеамериканской житнице» Канзасе вообще запретили. А для Тонн Кертиса этот фильм стал лучшим за всю его шестидесятилетнюю карьеру в кино и на телевидении. Да и для Мэрилин Монро тоже.

Очень скоро, в середине 60-х «Золотой век» Голливуда тихо подойдет к концу. Одновременно потухнет и блеск старой аристократии. Недаром все это время киноактеры и светские львы одевались у одних портных - большой Голливуд всячески претендовал на роль фабрики новой аристократии. Разница между настоящими аристократами и знаменитым артистом кино часто проявлялась только в вопросе подлинности бриллиантов, да и то не всегда. Важно, что мир кино - это узкий круг избранных, пропуском в который может служить прежде всего красота и редкая правильность черт. Ну и немного таланта, но в золотую эру кино талант считался делом наживным.

Увы, выстроенная на Голливудском холме цивилизация в конце концов была уничтожена новыми племенами. Не варварскими, нет, хотя многие восприняли его именно так, но время мини и химии потребует другого киносознания, и бриллианты, боа, валики из волос, белокурые локоны, накладные ресницы и летящие вечерние платья из натуральных тканей в новой эстетике станут неуместны. С тех пор Голливуд пережил несколько ярких эпох, но ни одна не сравнится по размаху с той, что началась практически у колыбели кинематографа и продлилась целых четыре десятилетия, вплоть до середины 60-х. Во многом этому способствовали люди, которые, собственно, и придумали большой голливудский стиль. Это они, подлинные мастера иглы и портновского метра, - лучшие друзья девушек, понявшие, что актеров встречают и провожают исключительно по одежке, изобретали для них немыслимые талии, декольте, шлейфы и палантины. «А в случае сомнений. - как говаривал Трэвис Бентон, - отделка мехом!»

Наталья Вишнякова. Журнал «STORY»

ertata