С младшеньким, не сговариваясь, состригли виски в параллельных парикмахерских плоскостях, вечером разглядев друг друга в упор, расхохотались заливисто такому совпадению -- близнецы! Хотя, он оказался проворнее меня, в очередной раз сделав рукой родному дому "па!", уехал в Каменец-Подольский, якобы покорять практическую сторону будущей специальности, но я-то знаю, что это дромомания в крови бурлит, клокочет, меня не проведешь, не обманешь.

Все вместе, втроем, мы были в Каменце давно, семь лет назад на исходе мая, ровнехонько на десятилетний юбилей младшенького -- подгадали. В тихом пригороде, где мы сняли дачу на берегу реки Смотрич, ранним утром из райских кущей громкими трелями нас будили птицы; все вокруг буйно зеленело, сочилось сладким соком, в воздухе, легком и звенящем, насыщенном жизненной силой, страстно порхала весна, увлеченно отплясывая свою последнюю кадриль. А где-то на горизонте, широко разбрасывая босоногие ноги, уже вышагивало леточко.

Я была длинноволоса, кудрява, носила зеленые глаза, юбки в пол, вязала голову хитрыми платками, а пупок --  рубашечным узлом. Сын зеркалил счастье свободы безудержно. Помню, как бежали с ним спозаранку по росе лопухов крича: "Счастье есть!", падали в высокую траву, хохоча. После расслабленно пили мутный кофе в городе, где-то в уличном кафе под стенами Ратуши -- единственном открытом в столь раннем часу, заедали размыленный вкус уставшими круассанами. Официантка, что снулая муха, зевала, еле-еле ходила, медленно перебирая лапками, но нам было счастье, не смотря, не вопреки, ведь счастье оно внутри -- сочные майские лопухи в искристой росе. А еще неожиданно прикупили дурацкого игрушечного осла в торговом ряду для туристов, он очень проникновенно пел и делал ножками "эть". Нынче, когда батарейки в нем меняешь, он тоже делает "эть", делает и поет, но как-то грустно.

А младшенький уехал звенящий, счастливый, мурлыча под нос нехитрую песенку, ту самую, которую в том зеленом росистом мае я напевала напролет. Как напевала, так и забыла, а тут на днях мироздание неожиданно выкинуло коленце -- напомнило случайным выбором. Слушали вместе, подпевали хором, остро удивлялись себе тем безудержным, много говорили словами, а больше -- глазами, порой даже казалось, что опять весна, май, все только начинается.

Великовозрастный мальчик, состригший беспощадно несколько лет назад свои детские кудри, сегодня где-то там, ходит-бродит по старому городу, дышит историей, и не исключено, что в тихом переулочке неожиданно найдет счастливую тень нашей троицы из зеленого, сочного мая, напитанного по самый край безудержным счастьем.

Входила в весну -- оживала, летом напитывалась насквозь красками и соками жадно, лилось через край, думала, что про запас прихвачу, наконец-то, эту зиму переживу, проскочу, но пришел ноябрь и время опять остановилось, застыло оплывшим воском, осело густым туманом.

Хмурые размытые дни, беспроглядные ночи, темные воды, низкие своды, вдоха хватает только на тихий всхлип. Этот месяц беспощаден, жаден, скуп. Все цветастенькое сняла, хожу в монохромье, живу в монохромье, плыву по течению реки, остываю речами и телом, в глазах тяжелый свинец неба, да заблудившийся одинокий ржавый лист, что дрожит, мечется на стылом ветру, все никак не найдет на зиму приют.

Добралась до мемуаров Марии Павловны Романовой, два вечера в них пропадаю, ныряю с головой в реку Лета, жгу свечи, варю грог, вяжу неумело кружево, сплетаю петельку к петельку в ажур, то ли саван будет, то ли мантилья -- Мара рассудит; уже идет, все громче и громче по утрам слышен в тумане цокот ее ледяных копытцев.

So we meet again, my heartache...

... ужасная чернь, а на часах только шестой. С каждым днем все холоднее и темнее, мерзну, грущу, ...
+ развернуть текст   сохранённая копия