Нестеренко В. И. Отстоим Севастополь.

Было уже три часа по полудни, а Севастополь все еще стонал под огнем неприятельских батарей. В городе было несколько пожаров, которые успели впрочем потушить, а на оборонительной линии укреплений произведены значительный повреждения. Башня Малахова кургана обратилась в развалины; бастион № 3-го потерял треть своего вооружения, перед уцелевшими его орудиями почти все амбразуры были разрушены. Потеря в людях была так значительна, что прислуга при орудиях сменялась два раза, но вторая смена не досчитывала уже многих товарищей. Комендоры выбывали один за другим и, пока вступали новые, офицеры заменяли их, наводя орудия. Командир бастиона, капитан 2-го ранга Попандопуло, был ранен осколком бомбы. Перевязав наскоро рану, он оставался на месте. Спустя несколько времени после того был смертельно ранен сын его, находившийся на одной из батарей того же бастиона.

— Скоро увидимся, — сказал старый капитан, — подойдя к сыну, чтобы благословить его.

Попандопуло поцеловал сына и приказал отнести его на перевязочный пункт.

— Дружней, ребята! — крикнул он потом, обращаясь к прислуге. — Умрём со Славой за родной Севастополь.


Одушевленная прислуга удвоила свои усилия, — но в след затем Попандопуло был вторично ранен и отнесен в госпиталь. Слова храброго моряка сбылись: он увидел сына, помещен был рядом с ним и имел последнее утешение своими руками закрыть ему глаза на веки*. (*Записки Духонина (рукоп.))

После Попандопуло бастион поступил в командование капитан - лейтенанта Евгения Лесли, офицера любимого во флоте и весьма храброго. Он деятельно распоряжался на бастионе и с успехом отбивался от английских батарей, засыпавших 4-й и 3-й бастионы своими снарядами.

Особенно много вредили нам английские батареи, расположенный на Зеленой горе. Они били четвертый и третий бастионы с фронта и тыла и, поражая все пространство между морским госпиталем и Доковым оврагом, делали сообщение с третьим бастионом весьма опасным.*(*Тотлебен. «Оборона Севастополя», стр. 310.). Защитники однако же не унывали. Несмотря на всё превосходство неприятельского огня, они сделали все, чтобы поддерживать непрерывные выстрелы.

На бастионе № 3-го, — доносил кн. Меншиков, — три раза орудийная прислуга была заменяема, а между тем люди, с весельем и песнями, соперничая друг перед другом, исполняли свое, дело“. Руководимые примером таких офицеров, как Ергомышев, Лесли, Рачинский и другие, нижние чины исправляли повреждения, расчищали амбразуры и быстро заменяли убитых и раненых*(*Жандр. Материалы для истории оборона Севастополя, стр. 301.). Они употребляли все усилия к тому, чтобы не дать восторжествовать врагу, как вдруг, около трех с половиною часов по полудню, неприятельская бомба пробила пороховой погреб и страшный взрыв поднял на воздух часть третьего бастиона.

Огромный столб черного дыма, смешанный с землей, снарядами, бревнами и людьми, разорванными на части, высоко поднялся вверх и затем чугунным дождем спустился, на тех же защитников. Картечные пули, разорвав жестянки и разлетевшись в стороны, с высоты падали в траншеи, нанося ушибы и увечья занимавшим их солдатам. „Камушки, комочки, куски чего-то, пыль разного цвета, как будто шерсть в хлопьях, медленно опускались, и ложились на землю тонким слоем*.(*Бейтнер. записки, Сборник рукописей, т. III.)

Взрыв порохового погреба нанес страшное разрушение и свалил в ров весь исходящий угол бастиона, вместе с орудиями и находившеюся при них прислугою. Бастион буквально обратился в груду земли; из числа 22-х орудий осталось неподбитыми только два, но и при них было лишь пять человек прислуги. Все почти офицеры выбыли из строя: начальник артиллерии 3-го отделения оборонительной линии капитан 1-го ранга Ергомышев упал замертво, контуженный в голову; начальник бастиона капитан лейтенант Лесли, разорванный на части, первое время пропал бесследно, но потом спустя несколько дней после бомбардирования нашли его за валом укрепления засыпанным землей. До ста человек нижних чинов погибло в этом взрыве. Обезображенные и обгорелые трупы их валялись во рву и между орудиями: там груда рук, тут одни головы без туловища, а вдали, среди грохота выстрелов, слышались крики торжествующего неприятеля. Бастион представлял картину полного разрушения, и в течение нескольких минут не мог производить выстрелов, После этого, казалось, исчезла уже, „всякая возможность противодействовать неприятельской артиллерии: оборона на этом пункте была совершенно уничтожена, и на Корабельной стороне ожидали, что неприятель, пользуясь достигнутым им результатом, немедленно пойдет на штурм".

Торжествующий враг не воспользовался этим удобным моментом, а защитники, не падали духом, принимали все меры к восстановлению огня. Офицеры стоявшего вблизи 41-го флотского экипажа бросились со своими матросами на помощь третьему бастиону. Они пополнили прислугу, одушевили своим прибытием уцелевших защитников, сами всходили на бруствер, помогали исправлять повреждения, и скоро выстрелы загремели ожесточённее прежнего. Чтобы сколько-нибудь отвлечь внимание неприятеля от бастиона № 3-го, соседняя с ним батарея Будищева с громкими криками „ура! “ открыла самый частый огонь, наносивший жестокий вред англичанам.

Для пополнения же на третьем бастионе выбывшей, после взрыва, орудийной прислуги было тотчас же свезено 75-ть человек нижних чинов с корабля „Ягудиил“ и назначена команда из охотников, для подноски зарядов с Госпитальной пристани. Подноска эта была сопряжена с огромною опасностью; приходилось идти под самым сильным огнем неприятеля, и многие из охотников были убиты или английскими снарядами, или от взрыва собственных подносимых ими зарядов. Чтобы судит о том положении, в котором находился третий бастион, достаточно сказать, что из числа отправленных на него 75 человек нижних чинов, с корабля “Ягудиил”, на следующий день возвратилось только 25 человек, а остальные были или убиты или т. и. ранены. На Малаховом кургане, около четырех часов. по полудни, взлетел на воздух зарядный ящик, не причинивший впрочем значительного вреда. Не обращая внимания на взрыв, защитники продолжали вести здесь самую ожесточенную стрельбу, ободряемые примером офицеров и пастырем церкви. Посреди ядер и бомб расхаживал по кургану священник в епитрахиле, с крестом в руках, и благословлял прислугу. Более двух часов достойный пастырь не оставлял места боя и не выходил из огня. Одушевляемые его примером, матросы удвоили усилия, и скоро бомба с Малахова кургана взорвала пороховой погреб на той английской батарее, на которой развевался английский флаг. Взрыв этот был так губителен, что все остальное время англичане могли стрелять только из двух орудий.

Отличное действие нашей артиллерии заставило союзников прекратит бомбардирование города. Выстрелы их становились все реже и реже, а потом и совсем смолкли.

Около шести часов по полудни и союзный флот, выпустивший более 50.000 снарядов, прекратить стрельбу по береговым батареям и отошёл на прежнее свое место, к р. Каче. Проходя мимо Константиновской батареи, корабли французской эскадры делали залп, как бы в последний привет, после которого во все время осады союзный флот, оставаясь праздным зрителем борьбы, не принимал уже участия в бою и не пробовал состязаться с нашими береговыми батареями.

Причиною тому было, конечно, неудачное действие его в день первого бомбардирования Севастополя.

Как французы, так и англичане не могли не сознать ту ничтожность вреда, который они нанесли береговым батареям, сравнительно с материальными расходами, с тою потерею и теми повреждениями, который получили сами.

„Нельзя не удивляться — писал покойный император*,(*В собственноручном письме кн. Горчакову от, 12-го октября.) — малому повреждению укреплений под сим адским огнем и даже малой нашей, в сравнении, потере — Бог милосерд!"

Вся наша потеря на приморских фортах простиралась до 138 человек(1), тогда как на двух, только эскадрах, французской и английской, выбыли из строя, 526 человек.(2) Повреждения, нанесённые нашим укреплениям, оказались также весьма ничтожными и состояли из 28 подбитых орудий, 11-ти поврежденных лафетов и 10-ти испорченных, амбразур.(3). Батарея № 10-го, за которую, по донесению кн, Меншикова, более всего должно было опасаться, потерпела весьма мало, что крайне удивило и вице-адмирала Нахимова, все время следившего
за действием неприятельского флота. На следующий день, 6-го октября, он приехал на батарею и, осмотрев её, приказал собрать к себе артиллеристов, чтобы высказать им свою благодарность.

— Вы защищались, как герои, — сказал он с свойственною ему простотою и энергией —вами гордится, вам завидует Севастополь. Благодарю вас. Если мы будем действовать таким образом, то непременно победим неприятеля. Благодарю, от всей души благодарю вас.

“Ура!” и “рады стараться” были ответом доблестному адмиралу.

„Чисто непонятно мне — писал покойный император в собственноручном рескрцпте князю Меншикову(4), — как батарея № 10-го могла, уцелеть. Думаю, что командир её заслужил Георгия 4 ст. Вели собрать при досуге Думу и определи, кому справедливо дать; прислуге этой батареи дай по три рубля на человека, а прочим всем, в деле бывшим, — по 2 руб. Да сверх тобой данных крестов нижним чинам, дай еще от меня по пяти на батарею".

(1) На батарее № 10-го было 8 убитых, 22 раненых и 5 контуженных — итого 35 человек. На Александровской батарее: 3 убитых, 17 раненых и 5 контуженных —итого 25 человек. На Константиновской батарее: 5 убитых, 45 раненых, 5 контуженных, — итого 55 человек. На Волоховой башне ранено 23 человека, а на батарее Карташевского не было вовсе ни повреждений, ни убыли в людях.

(2) По донесению адмирала Гамелена, потеря французов была 31 человек убитых и 185 раненых. Дундас определил свою потерю в 44 человека убитых и 266 раненых; Потеря же турок неизвестна. Впоследствии Ниель в своем сочинении показал потерю французов в 30 человек убитых и 180 раненых.

(3) На батарее № 10-го подбито 3 орудия и повреждено семь лафетов; на Александровской — 3 орудия и 3 лафета; на Волоховой башне; — один лафет и на Константиновской 22 орудия.

(4) От 11-го октября 1854 г: Арх. канц. воен.минис., дело № 102.

Самые большие повреждения были нанесены Константиновской батарее, в которой обвалилась, от взрыва, часть угла наружной стены, и многие орудия, стоявшие на открытой её платформе, были подбиты.

Поражаемая фронтальным, продольным и тыльным огнем, вся, лицевая стена этой батареи была испещрена выбоинами, которых насчитывалось в разных местах до 920, но за то не было ни одной сквозной пробоины.

Эти повреждения и потери, конечно, были ничтожны в сравнении с теми громадными средствами, которыми владели союзники, и с теми значительными потерями, которые они понесли сами. Почти на всех судах французской эскадры, от действия наших выстрелов, происходили пожары; у многих были перебиты снасти, а корабли “Париж”, “Шарлемань” и “Наполеон”, как мы видели, понесли весьма серьезные повреждения, заставившие их выйти из боевой, линии. Англичане потерпели еще более. “Корабли, мачты, реи и все вооружение, более или менее, пострадали”, доносил Дундас. На некоторых кораблях, как на прим. “Аретуза” и “Альбион”, повреждения были так значительны,что, для исправления их, принуждены были отправить оба корабля в Константинополь. Словом сказать, атака союзным флотом наших приморских фортов, по выражению английского историка Кинглэка, рассеяла иллюзию о всесокрушающем действии союзного флота на Севастопольские форты и укрепила мысль о неприступности Севастополя со стороны моря.

Где же причина подобного неуспеха? — ее следует искать в громадности средств союзников и в их самоуверенности или самообольщении. Небывалая цифра числа орудий, предназначенных для одновременного действия, с еще более небывалым числом зарядов, внушали англо-французам уверенность в непременной победе и совершенном уничтожении наших батарей. Под влиянием этой уверенности, готовясь к бомбардированию, они положили себе правилом, не подвергаясь большой опасности, стараться нанести наибольший вред — правило чрезвычайно разумное в военном деле, но на этот раз не вполне точно исполненное. Надеясь на свою колоссальную силу, союзники признали возможным стать на таком расстоянии от батарей, на котором их гладкоствольные орудия могли дать только до 20% действительных выстрелов. Недостаток действительности они рассчитывали пополнить громадностью числа выпущенных снарядов, сравнительно с тем числом, которое могли выпустить наши сухопутные батареи.

Та же громадность средству, по-видимому, дозволяла им не ограничиваться одним сбитием орудий береговых батарей, а одновременно с этим преследовать и другую цель: срыть бруствера, поражать внутренность батарей и пространство за ними, с тем чтобы прервать всякое сообщение между укреплениями и уничтожить возможность, в случае атаки, поддержать их войсками, высланными из города.

Сообразно с этою целью, нижние деки кораблей, как наиболее сильные по вооружению, назначены были для срытия брустверов средние деки — для демонтирования орудий, а верхние — для поражения внутренности батарей и позади лежащей местности.

Троякая цель эта не была достигнута.

„Снаряды с нижнего дека кораблей, — пишет свидетель этого боя*(*П. Бабенчиков. Атака Севастополя и проч. Матер, вып. 111,394.) — попадали не в бруствера, а гораздо ниже, в скалистый берег, и, отражаясь от него, падали в море, обдавая нас только брызгами морской воды. Снаряды средних деков, направленные по орудиям на батареях, проносились несколько выше над нами и падали внутри батареи, далеко за орудиями, или пролетали за батарею. Мы собрали потом внутри батареи № 10-го — 2.700 ядер и не разорванных неприятельских бомб, кроме громадного числа осколков от разорвавшихся снарядов. Наконец, с третьего, или верхнего дека неприятельских кораблей, снаряды, направленные очень высоко, ложились на местности за батареями № 10-го и Александровскою и долетали рикошетами на батареи № 7-го и № 8-го и к оборонительной стенке между ними и бастионом № 6-го, буквально устилая чугуном всю эту местность. Только случайные выстрелы, составлявшие лишь редкое исключение, попадали удачно, поражая орудия, лафеты и прислугу" .

По сознанию самих союзников и их многочисленных корреспондентов, приступая к морскому бомбардированию, англо-французы надеялись на многое, но ничего не достигли, тогда как, защитники Севастополя, не загадывая вперёд, желали только возможного.. В бою весьма часто самые точные математические расчёты не оправдываются; многие предположения и надежды не осуществляются. Нет сомнения, что в сражении можно иногда пускаться на авось, но в этих случайностях должна господствовать осторожность, отсутствие самоуверенности, и самое мелочное, невидимому обстоятельство не должно быть упускаемо из вида. Этому правилу не следовали союзники, и англичане едко подсмеивались над действием своего флота. День 5-го октября они называли только блистательною попыткою к нападению писали, что дым составлял отличительную черту бомбардирования, и сознавались, что над русскими войсками не так легко торжествовать, как воображали их ораторы в кофейнях.

„Флот наш занят теперь, — говорил один из английских корреспондентов, —изглаживанием сувениров, ядер и бомб, соображением новой и лучшей атаки и рассказами о делах разных судов, участвовавших в последнем деле“.

Атака флота, по предположениям союзных главнокомандующих, должна была служить не только подспорьем сухопутным батареям, но довершить наше расстройство и дать возможность штурмовать Севастополь.

Открывая бомбардирование с сухопутных батарей, англо-французы, и тут имели все преимущества на своей стороне. Калибры их орудий превышали наши, так что за один залп они могли выбросить количество чугуна на 12% более, чем наши орудия; они действовали из 120 орудий, тогда как из отвечавших им 118 наших орудий некоторые, „по своему калибру и досяганию, имели прямым назначением обстреливание ближайшей местности, а не состязание с отдаленными от них осадными батареями, и потому действие их по этим батареям могло быть только весьма слабое". К тому же батареи неприятеля были расположены на высотах, командовавших окружающею местностью, дозволявшею видеть и поражать не только все пространство позади наших укреплений, но и войска, которые по необходимости, в ожидании штурма, не могли быть значительно удалены от укреплений и потому невольно несли потери, не принимая непосредственно участия в деле.

Этим объясняется, почему наша потеря значительно превышала потерю союзников. В день первого бомбардирования у нас выбыло из строя 1.102 человека, тогда как союзники потеряли только 348 человек. Но и эта потеря „могла бы быть почитаема“ — писал кн. Меншиков генералу Анненкову, — незначительною, если бы в числе смертельно раненых не было генерал-адъютанта Корнилова)“.

Несмотря на все преимущества местности и перевес в артиллерии, последствия бомбардирования не оправдали ожидания союзников. Французские батареи, по дурному их расположению, были весьма скоро сбиты, а англичане хотя и одержали полное превосходство, но не сумели им воспользоваться. Вместо того, чтобы, под прикрытием порохового дыма, штурмовать 3-й бастион, они оставались праздными зрителями того, как он исправлял свои повреждения. После взрыва, третий бастион не мог оказать никакого сопротивления: ров его был совершенно завален, бруствер срыт, так что на месте укрепления образовался промежуток, лишенный всякой обороны и защищаемый, при самых выгодных условиях, только 8.000 человек со всеми резервами. Нерешимость союзников идти на приступ можно объяснить только неутомимым действием нашей артиллерии. Беспрерывный огонь, поддерживаемый моряками, привыкшими к стрельбе залпами, устранял среди союзников мысль о критическом положении третьего бастиона, тем более, что, по причине порохового дыма, они не могли ясно видеть, что происходило в наших укреплениях, не прекращавших своих выстрелов до последней минуты взаимного состязания.

Так кончился этот день, называемый днем первого бомбардирования Севастополя. Он кончился полным торжеством для русской армии.
'
„Слава Богу, — писал император*) — слава героям, защитникам Севастополя! Первое покушение отбито со славой, будем надеяться на милость Божию и впредь!"(* По получении донесения об исходе бомбардирования в собственноручном письме от 11-го октября. Арх. канц. воен. минис., дело № 102.) I

„Благодари всех и каждого за то, что мое доверие оправдывают. Мне ли не знать, что могут наши молодцы, сухопутные и морские соперники в верности долгу, в христианской храбрости и в геройстве! Так искони было, так и будет! Передай мои слова с моей благодарностью, могу сказать отцовскою, потому что их всех люблю, как дорогих родных детей“.

Торжество защитников было полное, тем более, что наши противники сами сознавались в своем нравственном поражении.

— Кто из нас, — говорили англичане, — без тяжести на сердце видел приближение вечера этого дня! Мы остались на мели, и нам предстояла продолжительная, ужасная борьба. Мы безрассудно сочли слабыми средства неприятеля и дали, ему возможность развить свои силы. Случайный взрыв на русской батарее, или верный выстрел с нашей стороны, могут на минуту еще возбудить энтузиазм в наших солдатах, но для всякого благоразумного человека слишком ясно, что мы не приготовясь пустились, на исполинское предприятие.

Несмотря на успех нашей артиллерии, день 5-го октября дорого стоил русской армии. Самая чувствительная потеря для Севастополя, его гарнизона и всей России заключалась в смерти Корнилова.

„Славная смерть нашего любезного, почтенного Корнилова, — говорил император *, —меня глубоко огорчила; мир праху его! Вели положить рядом с незабвенным Лазаревым. Когда доживём до спокойных времен, поставим памятник на месте, где убит; и бастион называть по нем“.(*Кн. Меншикову в собственноручном письме от 11-го октября.)

„Ты уже вероятно знаешь, любезный Горчаков, — писал император*(*В письме от 12-го октября.) на следующий день в другом письме, — про начатие бомбардировки Севастополя и что первое сие покушение, несмотря на свою огромность, благодаря Бога, благополучно выдержано, славным гарнизоном и даже без большой потери, ежели-б, к несчастно, оно не стоило нам дорогого и почтенного генерал- адъютанта Корнилова, падшего смертью храбрых. Потеря эта невыразимо тяжела мне, ибо на нем покоилась моя надежда, не только в нынешнем, но и для будущего устройства Черноморского флота, по его редким достоинствам. Но буди воля Божия! Теперь вся надежда на дух войск“...

Многочисленная семья защитников, в своих записках, воспоминаниях и словесных отзывах, единогласно утверждают, что это был единственный человек, „который мог бы дать совершенно иной ход крымским событиям: так много выказал он в эти немногие
дни ума, способностей, энергии и влияния на своеобразного кн. Меншикова"*(*Милошевич. Заметки о славной эпохе Севастополя (рукоп.)). Корнилову обязан Севастополь своим спасением и тем направлением, которое он дал знаменитой защите города. К порядкам, заведенным Владимиром Алексеевичем, долгое время как бы боялись прикоснуться, и если делали изменения в установленных им правилах, то незначительные, не трогая основных. Представляя собою власть единую, твердую и разумную, Корнилов не допускал вкореняться беспорядкам, интригам, борьбе за власть и влияние, имевшие место вскоре после его кончины. „В смерти Корнилова, —пишет один из участников обороны, — было первое указание, что нас преследует злой рок. После него у нас не осталось ни одного человека в уровень с событиями того времени"...

Со смертью Корнилова оборона города была возложена на вице- адмирала Станюковича. Командующим же войсками в Севастополе оставлен по-прежнему генерал Моллер, начальником штаба к которому назначен был, присланный из Петербурга, генерального штаба полковник Попов.

Вечерело. — Французские батареи сохраняли глубокое молчание; союзный флот отошел на места якорной стоянки: одна часть к устью реки Качи, а другая в Камышовую бухту. Только одни англичане изредка постреливали. Высоко подымавшиеся бомбы их, с горящими трубками, издали казались вертящимися звездами, но и те, с наступлением ночи, прекратили свой полет. Мало-помалу гул выстрелов умолк, пороховой дым рассеялся, и наступила всеобщая тишина. Некоторые из нижних чинов, утомленные продолжительным боем, бросились в изнеможении на землю, тут же в нескольких шагах от орудий, чтобы перевести дух и отдохнуть хотя несколько минут. Другие еще не выбившиеся из сил, пошли утолять голод и жажду, потому что с самого утра никто не брал в рот ни куска хлеба, ни капли воды. Подкрепив себя пищей, матросы и солдаты, с чувством довольства и гордости, вспоминали о небывалом в их жизни дне, который казался всем страшным тяжелым сном.

Страшен сон, — говорит русский человек — да милостив Бог“. И действительно, после столь горячего боя, взрывов, шума ядер, гранат, ракет и рева тысячи пушек, поразителен был переход от всеобщего шума и жара к тихой и довольно прохладной ночи.

Не отдых и спокойствие принесла она защитникам, а напротив того призывала их к величайшей деятельности, — к исправлению всех повреждений, к замене подбитых орудий и к пополнению израсходованных снарядов. Малочисленному гарнизону приходилось, в одну ночь, исправить все, что разрушали сотни тысяч снарядов в течении целого дня. Единодушное желание удивить врага и расстроить его расчёты сделали то, что в течении ночи гарнизон уничтожил все следы разрушения и на следующее утро, перед глазами изумленного неприятеля, наши батареи явились сильнее прежних.

Получившие значительные повреждения третий бастион и Малахов курган (Корнилова бастион) были исправлены и усилены. Всю ночь кипела на них самая деятельная работа: заваленные землей орудия отрывали, строили пороховые погребки, исправляли насыпь, очищали засыпанные рвы, насыпали взорванную часть 3-го бастиона, насыпали новые траверзы на 4-м бастионе, в обеспечение его от флангового огня, и ставили новые орудия большего калибра.

Для вооружения ими батарей приходилось снимать их с кораблей, выгружать на пристань, тащить несколько верст до оборонительной линии и затем ставить на укрепления. Только беспримерное усердие и деятельность войск могли совершить в одну ночь столь значительные работы....

Самое раннее утро 6-го октября застало 3-й бастион и Малахов курган совершенно готовыми опять бороться с английскими батареями. Такая же точно деятельность кипела и по всей оборонительной линии, где все повреждения были исправлены, перерезано, по указанию полковника Тотлебена, 42 амбразуры для того, чтобы дать другое положение орудиям, направленным на вновь построенный неприятелем батареи; наконец, большая часть орудий, стоявших на наших батареях и бастионах, были заменены другими, более дальнего выстрела. Одним словом, к утру следующего дня, мы готовы были по всей линии отвечать неприятелю с большею силою, чем накануне.

„Крепость, — доносил кн. Меншиков — которая выдержала такую страшную бомбардировку и успела потом в одну ночь исправить повреждения и заменить все подбитые свои орудия — не может, кажется, не внушить, некоторого сомнения в надежде овладеть этою крепостью дешево и скоро"..

Дубровин Николай Федорович. История Крымской войны и обороны Севастополя: Том II. Глава XV. Первый день бомбардирования. — СПб., 1900 год.

Из истории Крымской войны и обороны Севастополя. 1 часть.

Читай ещё:

Адмирал В.А. Корнилов
Павел Нахимов.
Севастопольский альбом Н. Берга


ertata