Смущение умов продолжало нарастать в 1906 и в 1907 годах. Ожиданиями коренных изменений оказались проникнуты даже консервативные слои: крестьянство, духовенство, дворянство. Под привлекательными лозунгами всеобщего равенства и свобод русский народ призывали к сокрушению старого мира, к избавлению от «теней прошлого», к свержению самодержавия, «грабежу награбленного», к революционному насилию и террору. Первым человеком, кто публично на всю страну возвысил свой голос против такого безумия, к которому стали прислушиваться, и в которого стали верить, стал новый царский премьер П.А. Столыпин.

Взамен грезам революции он предложил обществу путь черновой работы, исправления самих себя, путь всегда неудобный, предполагающий стояние в правде, но тот самый «узкий путь» через «тесные врата», к которому призывал Христос.

«Первый путь, - напоминал Петр Аркадьевич евангельскую истину, - это ровная дорога и шествие по ней почти торжественное под всеобщее одобрение и аплодисменты, но дорога, к сожалению, в данном случае не приводящая никуда… Второй путь - путь тяжелый и тернистый, на котором под свист насмешек, под гул угроз, в конце концов все же выход к намеченной цели. Для лиц, стоящих у власти, нет, господа, греха большего, чем малодушное уклонение от ответственности».

Достойным ответом на революционные утопии стал новый правительственный курс. Его соавтор и ведущий проводник, первый министр империи - П.А. Столыпин, предложил иную линию развития страны, он призвал идти в будущее через соединение настоящего с прошлым, через синтез новых государственных идей с национальным опытом и традицией страны: в политике – интеграция самодержавной власти и нарождающихся демократических институтов, в экономике – многоукладное аграрное хозяйство, с государственно-рыночным механизмом перераспределения земли, в духовной жизни – возрождение православия и патриотизма в условиях национальной терпимости и религиозных свобод.

По убеждению реформатора, беспочвенные преобразования, преобразования, органично не вплетенные в ткань народной жизни, неизбежно ведут к разрушению самой жизни, делают человека уязвимым и слабым в решении собственных социальных проблем.

Камнем, поставленным царем и Столыпиным во главу угла обновления империи стал великий земельный проект. Правительственная аграрная реформа открыла дорогу новым социальным движениям, способствовала ускоренному процессу образования новых классов, традиций и интересов. Она запустила в действие трудовую энергию десятки миллионов крестьян, которым предстояло не только освоить земли, но в течение 20 лет «перемолотить» всю русскую действительность.

«Все улучшения в местных распорядках в суде и администрации, - говорил П.А. Столыпин в программном выступлении перед третьей Государственной думой, - останутся поверхностными, не проникнут вглубь, пока не будет достигнуто поднятие благосостояния основного земледельческого класса».

Реформу пришлось начинать в революционное время, и правительство не могло не опасаться, что запущенные ей социальные процессы станут неуправляемыми, что у власти, сосредоточившей свои усилия на усмирение волнений, не будет хватать знаний и сил вовремя и правильно решать возникающие проблемы. Наступил тот самый критический период в истории государства, который Столыпин назвал периодом «усиленного роста». Революция показала, как опасна задержка этого роста. Чтобы решиться на его стимулирование в условиях общественных потрясений, правительству необходима была не только сильная воля, но и крепкая вера в возможность преображения страны.

«Господа, нужна вера, - обращался Столыпин в декабре 1908 г. к депутатам III Государственной думы. - Была минута, и минута эта недалека, когда вера в будущее России была поколеблена, когда нарушены были многие понятия; не нарушена была в эту минуту лишь вера Царя в силу русского пахаря и русского крестьянина».

Новое аграрное дело волей неволей переводило центральную и местную администрацию в творческий режим работы, оно стало школой обучения, обкатыванием нового гражданско-гуманного подхода к народной жизни, фактически стало школой формирования креативной, ответственной, даже в какой-то степени демократической по стилю управления бюрократии. По словам землеустроителя А. Кофода, в течение многих лет исколесившего с ревизией все губернии, где проходило землеустройство, «пришли новые, сногсшибательные времена в замок спящей красавицы», под названием местная бюрократия. «Конечно, это дело (разверстание – Д.С.), – вспоминает землеустроитель, не пошло бы без коренных изменений в составе персонала. Изменений, начавшихся уже зимой 1907/08 года».

Следует напомнить, что введение крестьянской поземельной собственности, как это ни парадоксально прозвучит, обусловило не разрушение общественного, а его развитие в старых и новых формах коллективизма. Часто употребляемое в научных исследованиях выражение «разрушение общины» не самая подходящая характеристика для сложных процессов, происходивших в деревне под влиянием аграрной реформы. Кстати, сам Столыпин редко его использует и не всегда в положительном смысле. В этом смысле вернее говорить о перестройке земельных отношений, понимая под перестройкой двусторонний процесс распада и созидания: община разделялась на жизнеспособные частные хозяйства, которые в свою очередь становились строительной основой для новых общественных союзов. Причем все это происходило не только без социально-экономических потерь, но сопровождалось стабильным развитием русской деревни.

Явления социальных пустот, хаоса и энтропии, которые неизбежно вызывают процессы разрушения, фактически не наблюдались. Все протекало органично: нежизнеспособное старое постепенно умирало, а то, что от него отделялось, росло и занимало его место.

Важным эволюционным элементом в аграрной реформе стало постепенное поэтапное вхождение крестьянина в права полного собственника. Сначала крестьянин мог укрепить за собой землю без выдела в натуре, потом размежевать ее как личную собственность и, наконец, заполучить свою землю в частную собственность с небольшими ограничениями в отношении адресата ее возможной продажи.

Владение собственностью, по убеждению Петра Аркадьевича есть естественное право человека, определяющее его социальную и личную значимость. «Природа вложила в человека некоторые врожденные инстинкты, - писал 23 октября 1907 г П.А.Столыпин Л.Н.Толстому, - как то: чувство голода, половое чувство и т. п. и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землею. Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному и, главное, к бедности». Эта социально-этическая защита частной собственности еще раз подтверждает, что для реформатора важно не только кому и как принадлежит земля, но и какие духовные, нравственные силы будут разбужены ее владением. «Собственность, - говорил он во II Государственной думе, - имела всегда своим основанием силу, за которой стояло и нравственное право».

Укрепляя институт частной крестьянской собственности, Столыпин давал возможность самому крестьянину «свободно, без опеки располагать своими духовными силами».

Иначе говоря, частная земельная собственность рассматривалась Столыпиным как универсальный элемент традиционного общества, который применительно к крестьянству сможет способствовать реализации его духовного потенциала. И в этом смысле межевая граница, беспрерывно проводимая землеустроителями по всей стране от Балтики до Дальнего Востока, вычерчивая границу групповой, единоличной и государственной земли, создавала русскому крестьянину то поле трудовой ответственности, на котором можно было взрастить и собрать не только зерновой, но и духовный урожай. Последнее было куда важнее первого. Ведь Столыпин понимал, что, укрепляя середняцкое хозяйство, сдерживая в процессе аграрной реформы образование фермерских и крупных товарных хозяйств, он волей-неволей замедляет развитие сельского хозяйства по интенсивному пути. Но экономический интерес уступил место соображениям высокого порядка.

Будущее России заключено не в громадных, но не бездонных природных ресурсах, а в ресурсе духовном, по словам Столыпина, - в «сокровище неисчерпаемом, которое нерасточимо», в прикосновении к которому человек черпает силы и обретает удачу. Этот ресурс столыпинскому правительству удалось активизировать, опираясь на трудолюбие крестьян и их хозяйственную заботу о родной земле. Именно здесь находилась и точка возврата России к нормальной жизни, и начало ее пути к новым вершинам. «Здоровому человеку, - писал философ И. Ильин, - труд нужен, как воздух, как уважение к себе самому, как радость, как молитва… Тот, кто трудится, участвует в жизни богосозданной ткани мира: он содействует ее постижению, ее развитию и ее полному расцвету».

И здесь уместно вспомнить, что во многих странах Запада разрушение общины оставило кровавый след в их исторической судьбе.

Это и чудовищное огораживание в Англии, где людей предпочитали овцам, превращая общинные земли в скотоводческие латифундии, это и бессовестные спекуляция, и ростовщичество с землей, как во Франции, где мелкий крестьянин земли становился рабом банковского каптала. Наконец, это и «благополучная» Америка, где фермерство стало своего рода оккупацией индейского запада, сопровождаемое геноцидом аборигенов. Даже «идеальная» Пруссия заплатила за этот переход массовой пролетаризацией страны.

По европейским часам Россия явно запаздывала с расставанием с общиной, но зато условия для земельной реформы здесь были свои – особенные. «Некапиталистый» помещичий класс, промышленники, еще слабо заинтересованные в земельной приватизации, бюрократия, не имевшая ни власти, ни большого интереса в решении местных земельных дел, наконец, сами крестьяне с их общинной психологией явно не собиравшиеся конкурировать друг с другом в борьбе за земельный ресурс, - все это неповторимое своеобразие русской действительности создавало реальную возможность провести земельную реформу в России спокойно, без крови, избегнув западных ошибок и преступлений.

Столыпинская аграрная реформа стала достойным ответом и выходом не только на вызов революционного кризиса внутри страны, но и на вызов мировой экономики, где только инициативный хозяин, способный к хозяйственной смекалке и творчеству, готовый сопрягать свои деловые усилия с усилиями других предприимчивых земледельцев, имел реальные шансы на успех. Русская деревня из статичного, замкнутого и задавленного общиной мира превращалась в открытую, динамично развивающуюся систему, и, что самое замечательное, все эти преобразования проводились Столыпиным в формате национального самосознания, с опорой на базовые социальные институты: семью, трудовой коллектив и русский этнос, что в свою очередь делало русский опыт модернизации не только уникальным, но и выигрышным в мировом разделении труда.

Столыпин знал русское крестьянство еще до революционного брожения, и не только по западному краю, но и по своим подмосковным и приволжским поместьям. Это знание было не продуктом изучения сухой экономической статистики, а взглядом изнутри, взглядом, способным многое понять и принять в жизни крестьянина. Известно, что во время хозяйственной инспекции в 1899 года поволжского имения супруги, он каждый раз сообщает в письмах домой о посещении церквей соседних с имением деревень, о беседах с местными священниками. Это было типично для Столыпина открывать и познавать деревенский мир в его духовной сердцевине.

«Вы все, господа, и верующие, и неверующие, - обращался Столыпин к депутатам III Государственной думы, - бывали в нашей захолустной деревне, бывали в деревенской церкви. Вы видели, как истово молится наш русский народ. Вы не могли не осязать атмосферы накопившегося молитвенного чувства, вы не могли не сознавать, что раздающиеся в церкви слова для этого молящегося люда – слова божественные».

Отсюда проистекала и главная ставка Столыпина в выборе движущей силы реформы - ставка на духовные силы народа.

«Меня вынесла наверх волна событий – вероятно, на один миг! – писал он Л.Н. Толстому в ответ на его обличения аграрной реформы. - Я хочу все же этот миг использовать по мере моих сил, пониманий и чувств на благо людей и моей родины, которую люблю, как любили ее в старину, как же я буду делать не то, что думаю и сознаю добром?»

И продолжает далее: «А вы мне пишете, что я иду по дороге злых дел, дурной славы и, главное, греха. Поверьте, что, ощущая часто возможность близкой смерти, нельзя не задумываться над этими вопросами, и путь мой мне кажется прямым путем».

Для Петра Аркадьевича вопрос воздействия земельной реформы на религиозную и нравственную жизнь русского крестьянина всегда оставался первостепенным. Без православия как духовной доминанты русского общества, по убеждению реформатора, немыслима одушевленность новообразующих социальных форм и отношений. Поэтому и земельные преобразования были направлены на раскрытие и «распрямление» религиозного потенциала крестьянства, зажатого и деформированного в сельской общине. Семя добра уже посеяно Богом в крестьянине, надо только помочь ему вырасти.

К началу XX века община в значительной мере утратила функции социального амортизатора. В сельской местности находилась многомиллионная масса неустроенных крестьян, которые, по выражению Столыпина, легко могли расстаться «с привычным политическим мировоззрением», отодвинув «исторические инстинкты на задний план». К тому же промышленная модернизация, сопровождаемая массовыми сезонными миграциями трудового крестьянства в город, не только способствовала разрушению замкнутости общины, но, что особенно заметно в условиях экономических кризисов, создавала новые, нетрадиционные для русской деревни формы и методы социальной борьбы. Стихийно формируемая модернизацией эта революционная сеть вхождения деревни в город, так «расширяла» сознание крестьянства, что зачастую развращала их души, убивая веру в Бога и царя.

Исторгая здоровые элементы крестьянства, уже в значительной мере зараженного революционным брожением общины, той самой общины, которая нанесла мощный разрушительный удар по частной собственности помещиков в 1902-1905 гг., удаляя эти элементы на изолированные от деревни хутора, столыпинское правительство тем самым выключало их из взаимодействия с духовно поврежденной человеческой средой. Чтобы спасти крестьян внутри их деревенского мира требовались годы и годы, пришлось бы растратить огромные силы часто в никуда и без толка, преодолевая косность, лень, пьянство, предвзятое отношение к священству, полиции, начальству, к земельной собственности и предпринимательству. Такое завязание в общинном болоте было опасно и гибельно для страны. Царское правительство решило, прежде всего, строить новый мир на новой земле, с новой школой, с новыми формами церковной и общественной жизни.

Вот почему параллельно с хуторским строительством из европейской зоны, пораженной революционной радиацией, где во многих местах уже были свиты целые гнезда социализма и безбожия, миллионы крестьян переселяются в Сибирь и на Алтай.

В этих малозаселенных краях, не отравленных бездуховным дурманом больших городов, и сельской земской школой, как на обетованной земле можно было все начать по-другому.

В итоге организованный царем и Столыпиным массовый исход крестьянства из обжитого центра на далекие целинные земли Сибири и Алтая стал для крестьян своего рода нравственной закалкой и стимулом к росту живого религиозного чувства. Вера во Христа позитивно структурировала сознание переселенцев, пробуждала в них сверхсознательные мотивы в рискованном движении на Восток, в утомительной борьбе с природой, в терпении «суровой, однообразной» пуританской обстановки переселенческой жизни.

«После страшной встряски Россия, несомненно, переживает сильный экономический и нравственный подъем… - докладывал Столыпин государю. - Сибирь растет сказочно: в безводных степях (Куландинска), которые два года тому назад признавались негодными для заселения, в несколько последних месяцев выросли не только поселки, но почти города. И прорывающийся из России в Сибирь смешанный поток богатых и бедных, сильных и слабых, зарегистрированных и самовольных переселенцев – в общем, чудный и сильный колонизационный элемент. Прибавлю, элемент – крепко монархический, с правильным, чистым, русским миросозерцанием. «Мы верим в Бога, верим в Государя, просим: дайте нам церковь, дайте школу» – вот общий крик всех сибирских переселенцев. В каждом селе нас встречали многолетием Вашему Величеству, везде просили передать царю-батюшке о любви народной…»

Так из поземельной крестьянской собственности, из переселенческого участка зауральского новосела - из чувства хозяина родной земли, как из малого семени, постепенно вырастало и крепло здание новой России. Будущее величие страны создавалось не на песке отвлеченных экономических теорий, вне контекста нравственного состояния общества, а на камне веры – с опорой на духовный ресурс. Разрастание крестьянства землею осуществлялось в русском православном духе, посредством крестьянского трудолюбия, с ориентиром на общественные, семейные ценности и идеалы. Именно на этот традиционализм аграрной реформы указывал народным избранникам П.А. Столыпин в своей знаменитой речи. Не в мессианском и имперском смысле говорил он о великой России, но в контексте познания России самой себя, ее возвращения к родным истокам, к здравому смыслу, на собственный национальный путь. Основой такого возрождения, по мысли Столыпина, и должна была стать межевая черта, делавшая русского крестьянина хозяином своей земли. В этой способности видеть великое в малом заключено ещё одно уникальное качество Столыпина как выдающегося государственного деятеля.

Из записки Столыпина царю о результатах инспекционной поездки в Сибирь и Поволжье. 1910 г.:

«Если идея землеустройства не везде дала уже обильные всходы, то повсеместно брошены ее семена; если в крестьянском быту не произошло решительного переворота, то в нем уже совершается глубокий сдвиг; и если землеустройство немного еще дало, то оно многое сулит России».

В расколотом революцией русском обществе христианская установка на дела милосердия и на помощь «всем нуждающимся и обремененным» являлась единственной возможностью избежать грядущей катастрофы.

П.А. Столыпин был убежден, что только таким путем духовной и социальной солидарности богатых и бедных, знатных и простых, сильных и слабых и можно исцелить настоящую и грядущую Россию от социализма и безбожия.

"Нельзя укрепить больное тело, питая его вырезанными из него самого кусками мяса; - утверждал он во второй Государственной Думе, - надо дать толчок организму, создать прилив питательных соков к больному месту, и тогда организм осилит болезнь; в этом должно, несомненно, участвовать все государство,все части государства должны прийти на помощь той его части, которая в настоящее время является слабейшей. В этом смысл государственности, в этом оправдание государства, как одного социального целого».

Таким образом, Столыпин распространяет высший принцип сострадательной любви на государственный организм. Сильные придут на помощь слабым не только по зову сердца, или в силу личной и корпоративной выгоды, но и в виду осознания себя частью единого гражданского. этнического и религиозного целого. В свою очередь это требовало от государства быть не просто социальным регулировщиком общественных потребностей и интересов, но и в соответствии с общенациональными ценностями и идеалами взращивать воспитывать сами эти потребности и интересы. Законы, налоговая и кредитная политика, народная «приватизация», социальные ссуды, школьное образование и миссионерско-просветительская активность Церкви – это те воспитательные средства и инструменты, с помощью которых государство собиралось воздействовать на идеальные и естественные человеческие потребности, воздействовать так, чтобы они в своем раскрытии и развитии не разделяли, а соединяли русских людей.

Наряду с аграрными преобразованиями ключевым направлением правительственной работы стала модернизация монархической политической системы. С этой целью был осуществлен целый комплекс мер тактического и стратегического характера: от совершенствования работы местного самоуправления, распространения его на новые группы населения и территории, до укрепления административной вертикали и согласования работы исполнительных и законодательных учреждений. Модернизация монархии мыслилась Столыпиным не как ослабление монархии, а как перераспределение ее сил, ее прав и обязанностей с целью достижения лучшего управленческого эффекта и возвышения личного авторитета самого самодержца.

По убеждению премьера самодержавие играет важнейшую роль в сбережении русской цивилизации. «Ведь Верховная власть, - напоминал Петр Аркадьевич забытые истины в стенах Государственной думы, - является хранительницей идеи русского государства, она олицетворяет собой ее силу и цельность, и если быть России, то лишь при усилии всех сынов ее охранять, оберегать эту Власть, сковавшую Россию и оберегающую ее от распада».

Без монархии, - говорил Столыпин уже в частной беседе чиновнику МВД С.С. Онгирскому, - Россия «рассыплется как карточный домик».

Из такого консервативного понимания государства и вытекало неприятие принципа парламентаризма, который, по убеждению Столыпина, ведет к утрате единоначалия в государственном управлении и возникновению параллельной власти, когда Дума и корона выступают как два разных носителя верховной власти и два независимых друг от друга источника ее трансляции в управленческие структуры. « ... государство, - утверждал Столыпин в ответ на подобные политические утопии, - есть один целый организм и что если между частями организма, частями государства начнется борьба,то государство неминуемо погибнет и превратится в “царство, разделившееся на ся”».

Отвергая парламентаризм, как и вообще преклонение перед западным либеральным строем, Столыпин в то же время оставался бескомпромиссным противником пороков и беззаконий в национальной структуре управления, главным из которых по-прежнему оставался бюрократизм. Чтобы преодолеть это удручающее явление русской жизни председатель правительства обращается за помощью к представительным учреждениям.

Как вспоминал бывший пермский губернатор И.Ф. Кошко. «Он (Столыпин. – Д.С.) высоко ценил контроль Государственной думы в области финансов и считал этот контроль единственным способом для целесообразного и по назначению расходования сбираемых с народа средств. Даже контроль над деятельностью администрации он считал необходимым, особенно у нас, где чувство законности еще так поверхностно; но он боролся против злоупотребления этим правом, когда оно делалось средством для партийной расправы с противником и когда факты извращались».

Сама идея партийного способа принятия решений в парламентском режиме была глубоко чужда нравственной натуре Столыпина. Сохранилось письмо, написанное им супруге еще в период губернаторства в Саратове, где дается нелестная оценка складывающейся в России либеральной политической культуре: «У меня в кабинете, - писал он супруге Ольге Борисовне, - многие из них (партийных людей – Д.С.) хорошо настроены, но гипноз публики, властью царствующих идей, делает их людьми не свободными, а рабами. Если бы я был политическим деятелем, то боялся бы всего более тирании и деспотизма партии, так как трудно служить одновременно партии и правде».

Укрепляя же в противовес парламентаризму самодержавное начало русской государственности, П.А. Столыпин пытался удержать русскую политику в нравственных координатах. Подтверждением к этому мнению могут служить и слова из обращения Столыпина к сельским жителям Саратовской губернии, опубликованного в губернских ведомостях накануне его министерского назначения:

«Стремление Царя – правда и добро; - разъяснял в обращении к крестьянам губернатор, - В этом отношении Государь стоит вне и выше всех партий».

Отвергая парламентаризм и конституционализм как чуждые исторической традиции принципы государственного устроения, Столыпин фактически предложил новую, но глубоко национальную модель государственного устройства, которую сам называл представительной монархией. Эта модель еще не была описана в теории, реформатор не раз подчеркивал, что она находится в процессе становления и в каких конкретных формах получит свое дальнейшее развитие, он сказать не может. Впрочем, неясность цели свидетельствовала не о слепоте правительства, а о творческом подходе в обновлении государственного строя. Причем важно заметить, что и методы, и принципы формирования новой политической системы были правительством четко обозначены, оно шло вперед с намеченной скоростью, не отрываясь далеко от берегов и в том направлении, на который указывал пройденный исторический путь.

Укрепление монархии как ствола русской государственности осуществлялось различными путями

Первое направление включало в себя модернизацию исполнительной власти, в ходе которой государственный аппарат самодержавия становился бы все более эффективным, способным к решению масштабных социальных задач. Это должно было наглядно, в живую убедить общество, что русский царь - не иллюзия кажущейся справедливости, а действительно царь правды, отец нации и рачительный хозяин страны. Первостепенное место в управленческой модернизации занимал кадровый вопрос. И хотя здесь Столыпину не всегда везло все же в оценке его кадровых преобразований для нас сейчас более важен не результат, а их позитивная направленность, верность в пути поиска решения.

Реформатор улучшал состав русской администрации последовательно и поэтапно, без массовых зачисток и репрессий, избегая нервозных встрясок и самоуспокоения в государственной работе.

Фактически Столыпин предложил организацию взаимодополняющей многоуровневой системы местного самоуправления, предполагающей возможность двойного представительства и участие юридических лиц. Так, выборы в самую крупную единицу самоуправления - в земство предусматривали выдвижение гласных от городского самоуправления, сословных учреждений и религиозных учреждений. В то же время, желая упорядочить запутанную схему местной власти, Столыпин собирался положить правовые и финансовые ограничения влиянию земской корпорации. С этой целью из-под налоговой власти земства предстояло вывести крупные города, а, посредством поселковой и волостной реформы, создать новые, независимые от земства, ячейки самоуправления.

Планируя создать в соответствии законопроектами о поселковом и волостном управлении более мелкие, дробные структуры местного самоуправления, неподведомственные земству и городам, Столыпин тем самым стремился стимулировать активность более консервативное сельское население. Эти новые структуры должны были получить право распоряжаться выдачей пособий на поддержание школ, церквей богаделен, больниц и приютов, а волостному собранию как самому крупному объединению сельских представителей предоставлялось право принимать решение об их устройстве, вместе «с правом самостоятельного заведования ими в хозяйственном отношении». Очевидно, что и поселковое и волостное самоуправление получили бы подобно западным земствам яркий консервативный окрас. Интегрирующим элементом здесь, как и на русском западе, могло стать православное духовенство. Отсюда и рекомендация ст. 3 «Положения о волостном управлении», «чтобы каждая волость совпадала, по возможности, с составом одного или нескольких церковных приходов». Причем в волостях с преобладающим русским или православным населением волостной старшина и не менее как один из его помощников «должен быть избираемы из лиц, русских по происхождению или принадлежащих к православной церкви».

Таким образом, реформатор намечал создать гибкую и эффективную систему взаимосвязанных друг с другом органов управления и самоуправления (при строгом разграничении их функций и компетенций), обеспечив посредством ее взаимную поддержку власти и общества.

Духовным соединением управленческой вертикали и самоуправленческой горизонтали должен был стать русский православный элемент.

Расширение прав местного самоуправления предполагалось осуществлять параллельно с усилением административного контроля за его деятельностью. В Записке Министерства внутренних дел «Главные начала преобразования земских и городских общественных управлений», внесенной на рассмотрение премьером Совета министров 7 февраля 1907 г. намечалось предоставить министру внутренних дел права производить ревизию местных выборных учреждений по собственному почину, а не испрашивать в каждом случае, как это было ранее, Высочайшего повеления на ее производство. Министр внутренних дел получал право: распускать земское собрание или городскую думу и назначать, не позже, чем через шесть месяцев, новый выборы гласных; устранять одновременно с роспуском земского собрания избранные ими исполнительные органы, которые временно должны быть заменены административным управлением. Иначе говоря, игра в местную «демократию» была ограничена жесткими правилами, преграждавшими путь либеральной безответственности и политиканству, а в отдельных случаях и инородческому сепаратизму.

Соответственно при всей развитости местного самоуправления губернатор оставался ключевой фигурой регионального управления.

Разделение компетенций между губернской и местной властью не означало принципа разделения властей. Губернатор по-прежнему являлся для земств и городов вышестоящей властью, представителем Верховной власти, действующим от имени государя. Такая субординация взамен партнерских отношений в определенной степени соответствовала той модели, которую царь и Столыпин реализовывали на центральном уровне в отношении к Государственной думе.

Расширяя полномочия губернатора, и в то же время, вводя их в определенный, очерченный законом круг компетенций, жестко подчиняя его решениям вышестоящих инстанций, правительство существенным образом меняла административный статус региональной власти. Из самовластного начальника губернии губернатор становился правительственным чиновником, легким проводником государственных интересов, не имеющим право играть собственную властную игру на вверенных ему Верховной властью просторах империи. А это значит, что решения царя и его правительства будут доставлены, переданы и утверждены губернаторами на места во всем задуманном объеме, без искажений и недосмотров. На этот результат и был нацелен Столыпин, он говорил своим помощникам, что усиление института губернаторов станет надежным средством «укрепления на долгие годы прочности монархического строя».

Окончание следует

В одном из московских издательств готовится к выходу в свет книга тульского историка Дмитрия Струкова «Петр Столыпин – С надеждой на Бога и царя», отрывки из которой предлагаются вниманию читателя.

Пока мы в блогах предлагаем свои нарративы о баленсиагах ( мой словесный гротеск намерен), вокруг идёт другая жизнь. И надо признаться, мы мало о ней знаем. Это "вещь в себе". Семья, род, община и её давние обычаи в евро-американизированной модели жизни. Как это сопрягается? Сложившиеся нормы, правила, ценности, критерии оценок и действия во имя этого в эпоху глобализма и традиционалистский образ жизни. Успешность и эффективность достижения намеченной цели как данность у т.н. цивилизованного человека и как жизнь вопреки, например, у друзов.

Анджелина Фарес

Дальше