Продолжаю печатать частями, по мере исправления ошибок сканирования, свою старую,двадцатилетней давности, научную монографию  - Волков-Пепоянц Э.Г. МЕТАМОРФОЗЫ И ПАРАДОКСЫ ДЕМОКРАТИИ. ПОЛИТИ­ЧЕСКАЯ ДОКТРИНА БОЛЬШЕВИЗМА: ИСТОКИ, СУЩНОСТЬ, ЭВОЛЮЦИЯ, АЛЬ­ТЕРНАТИВЫ. 19I7-I929 гг. В 2-х книгах. Кн.1. - Кишинев: “LEANA”.1993. - XXXII+ 464 с.

Глава первая. СОДЕРЖАНИЕ И ЭВОЛЮЦИЯ КОНЦЕПЦИИ ДЕМОКРАТИИ К.МАРКСА И Ф. ЭНГЕЛЬСА

1.1.К вопросу о критериях современной оценки марксизма

Объектом нашего исследования является политическая доктрина марксизма в целом, марксистская концепция демократии в частности: ее суть и эволюция как источника (вне зависимости от того единствен­ный это источник или один из нескольких) политической доктрины боль­шевизма в целом, концепции демократии в частности.

На протяжении своего полуторавекового существования, прежде все­го в XX в. , в зависимости от исторической конъюнктуры "рейтинг" марксизма, как общественной науки среди ученых то взмывал вверх, то опус­кался вниз.

В настоящее время, особенно после начавшегося процесса декоммунизации Восточной Европы и СССР, а теперь стран СНГ, перепадов в оценке практически больше нет. В лучшем и теперь редком случае го­ворят "просто" о кризисе марксизма, теории и практики коммунизма, в подавляющем же большинстве - о крахе, крушении их.

Известный американский социолог' и политолог З.Бжезинский в сво­ей книге "Большой провал. Рождение и смерть коммунизма в двадцатом веке" выносит марксизму, как уже явствует из названия, не подлежа­щий обжалованию вердикт: смерть в конце XX в. Но в то же время, не­смотря на констатацию смерти, создает ему должное, отмечая, что марк­систское понимание истории - часть мирового интеллектуального нас­ледия¹.

Его соотечественник публицист К.Рен удивляется: "Сюрприз сос­тоит не в крахе коммунизма, а в том, что он прожил так долго"². Из­вестный советолог Дора Штурман в своей небольшой по объему книге (161 с., но перевешивающей содержательностью сотни, если не тысячи томов апологетической и догматической литературы) подвергает "кон­структивно-злокачественный марксизм" холодно-безжалостному, в боль­шинстве случаев снайперски точному анализу, не оставляющему ему ни­каких шансов на спасение³.

В отличие от этих авторов французский мыслитель Л.Сэв надеется на второе дыхание коммунизма и творческого марксизма⁴. Долгую жизнь творческому марксизму прочит и современный английский марксист Г.Макленнан, но уже в качестве не монистического, а "плюралистического марксизма", предполагая, что марксистская методология общественного развития на макроуровне может быть дополнена плюралистическими ис­следованиями на мезо- и микроуровне⁵.

В советском обществознании на рубеже 1988-1989 гг. начался от­крытый поэтапный процесс критического переосмысления марксизма, пов­торяющий путь, аргументы и взгляды западных исследователей (с опоз­данием соответственно на полвека, на 70 лет, на век): от критики сталинизма через критику большевизма, ленинизма к критике марксизма.

Мы оставляем вне поля зрения детальный анализ и оценку всей перестроечной советской марксоведческой и марксологической литера­туры⁶.  Но прежде чем перейти к анализу политической доктрины марк­сизма, необходимо прояснить несколько вопросов методологического ха­рактера, относящихся к марксизму в целом.

      1.В специальной литературе были обозначены три подхода к марк­сизму ("ортодоксальный", "ревизионистский", "нигилистический") со­ветских (а ныне стран СНГ) обществоведов в последние 3-4 года⁷. На первый взгляд с такой группировкой можно было бы согласиться, тем более, что подобные направления (и не только они) давно известны на Западе.

Резюмируем лейтмотив каждого из них.

     1.1.Приверженцы ортодоксального направления стремятся рекон­струировать "аутентичный" классический марксизм, сфальсифицирован­ный и дискредитированный, по их мнению, недобросовестными последова­телями, псевдомарксистами, о которых еще К.Маркс говорил: "Ясно од­но, что сам я не марксист"⁸. Поэтому необходимо (а ряд ученых по­лагало, правда, их мало, что и достаточно) очистить марксизм от всех последующих искажений, по-новому его прочитать, верно проинтерпрети­ровать. "Вина" же за реально существовавший казарменный "коммунизм", тоталитарный режим, ГУЛАГ лежит не на К.Марксе и его теории, а на И.В.Сталине (об этом в СССР стали говорить с 1956 г.) или В.И.Ленине (публично последние 2-3 года), которые действовали вопреки истинным, сак­ральным максимам марксизма.

     1.2.Сторонники ревизионистского направления (в прямом, букваль­ном смысле слова "revisio" (лат) - пересмотр, без традиционного идеологического истолкования и оценки) полагают, что марксизм, как всякая общественная теория, ограничен в силу естественной "текучес­ти" общественного бытия, отражением которого он был, относительнос­тью многих "истин" марксизма. Поэтому необходим критический пере­смотр всего марксизма, всех его доктрин и концепций, с тем чтобы выяснить, какие из положений этого учения, истинные в НХ в., устаре­ли в XX в. и не применимы к новым реалиям, какие из них остаются истинными и поныне сохраняют эвристическую ценность и практическую значимость. Вместе с тем творческий марксизм формулирует и принципиально новые выводы, адекватные новой эпохе, ее новым вызовам.

Тот же "марксизм", который был известен миллионам советских людей на протяжении более 70 лет, был выхолощен, вульгаризирован задогматизирован, представлял собой нечто наподобие "гербария ци­тат", давно лишенный какой-либо связи как с собственным конкретно историческим контекстом, так и с современной жизнью и вследствие этого использовавшийся партийными бонзама и их идеологической об­слугой по мере надобности.

      1.3.И, наконец, согласно нигилистическому направлению доктри­нальные основы марксизма изначально ненаучны, иллюзорны, утопичны, Прежде всего они повинны в бедах "советских" людей, тупиковом пути развития общества в СССР, системном кризисе. Данное направление пышно расцвело в последние пару лет в публицистике стран СНГ.

Нам думается, что некорректно мнение, согласно которому "все три подхода имеют право на существование"⁹.

Во-первых,очевидно, что первое и второе направления взаимодо­полняемы. Нельзя всерьез утверждать, что достаточно только вернуть­ся к подлинному смыслу текстов К.Маркса и этим ограничиться, без того, чтобы одновременно не привести, хотя бы даже и "очищенное", подлин­ное учение К.Маркса в соответствие с реалиями конца XX в. Конечно, речь идет о тех концепциях этого учения, которые, сохраняя моменты истины, способны изменяться адекватно новому историческому, куль­турному контексту.

Во-вторых,в определенном смысле взаимодополняемы для бесприст­растного критического осмысления, пересмотра и развития марксизма первые два направления с третьим. Речь в данном случае идет о тех или иных отдельных положениях марксизма в экономических, политичес­ких и социологических науках. Вполне естественно, что они aprioriмогли быть изначально ошибочны, и необходимо это проверить, исходя из современного состояния мировой экономической, социологической и политической науки. Однако также понятно, что направление, отрицаю­щее изначальную истинность, эпистемологическую ценность всех основ марксистской политической или экономической концепции, никак не может служить дополнением к первым двум.

Таким образом, первые два направления вместе с ограниченным в указанном смысле третьим являются взаимосвязанными моментами любого объективного исследования то ли марксизма в целом, то ли отдельных составных частей, доктрин, концепций и имеют право на существование (за исключением нигилистического подхода в целом) в рамках систем­ного исследования марксизма, но никак не в качестве трех самостоя­тельных равноправных подходов.

Подобный критически-системный подход к кризису марксизма при­сущ многим "советским"ученым¹⁰.

Подытожил первый раунд "боя" советских марксологов (представи­телей второго и третьего направлений) с К.Марксом или его "тенью" А.Ю.Чепуренко в ряде своих публикаций¹¹.

"Прежде всего отмечу, -  резюмирует ученый, - что нынешние критики Маркса в советской лите­ратуре делают, как правило, шаг назад по сравнению и с западными коллегами, и со своими предшественниками на родине. Этот шаг видит­ся мне в том, что данная критика не носит имманентного характера, т.е. не идет по пути внутренних логических противоречий в системе Маркса или расхождения его творческих положений с той реальной об­щественной практикой, отражением которой они должны были быть. Кри­тика эта ведется "извне", с позиции позитивизма и эмпиризма, при­чем опровергаются выводы, сделанные в определенное время и на конк­ретном историческом материале, и сопоставляются они с совершенно иной современной исторической реальностью. Таким образом, если за­падная критика стремится к "снятию” марксизма, то большинство наших критиков... предлагают голое эго отрицание".

А.Ю.Чепуренко, безусловно, прав, говоря о необходимости имма­нентной критики, отыскания внутренних противоречий то ли в отдельно взятой доктрине марксизма, например, политической доктрине, то ли в марксизме в целом, а также выявления степени адекватности доктрины или марксизма в целом конкретному культурно-историческому контексту, отражением которого они должны были быть.

Однако обществознание в принципе в силу своей атрибутивной спе­цифики не может установить научность той или иной концепции, доктри­ны, теоретической системы, осуществляя лишь ту процедуру, которую предлагает ученый. Безусловно, необходима и та процедура, которую пытается "дезавуировать" А.Ю. Чепуренко: соотнесение тех или иных положений, концепций, доктрин марксизма не только с "теми", "тогда" и "там” условиями, но и с "этими", "сейчас" и "здесь".

Только таким образом можно установить истинность тех или иных максим классического марксизма применительно к современному прост­ранственно-временному континууму, а значит, и решить проблемы: ус­тарел ли марксизм или нет; если да, то в чем и в какой степени; переживает ли он кризис (а кризис именно в том и выражается, что ос­новные максимы тех или иных доктрин, концепций более не адекватны изменившимся условиями, но тем не менее сохраняется возможность на основе методологического инструментария и главных постулатов пере­осмыслить и развить их дальше) или крушение (в этом случае такой возможности на почве марксизма уже нет)?

Кроме того, думается, неправомерно называть "голым" такое от­рицание марксизма, которое зиждется на доказанности неадекватности тех или иных положений марксизма современным общественным реалиям; "голым" можно назвать лишь такое отрицание, когда отбрасывается мысль, идея К,Маркса, сохраняющая значение для современности.

 Без конкретного исследования публикации каждого из советских критиков марксизма мы не беремся судить о том, у кого из них отрицание марк­сизма является "голым", а у кого - "снятым". Единственно, что мы знаем достоверно, так это то, что процедура, которую критикует АЮ.Чепуренко, не является свидетельством голого отрицания.

           2.В связи с вышеизложенным становится понятной необходимость прояснить, казалось бы, элементарный вопрос: какое содержание вкла­дывают критикующие и хоронящие учение К.Маркса в понятия "марксизм", "классический марксизм", "творческий марксизм", "современный марк­сизм"?

           Без ответа на этот вопрос все рассуждения о кризисе или тем более кончине марксизма будут голословны и малодоказательны, ибо всегда остается вероятность, что за границами того, что критикующий считает марксизмом, осталась какая-то его существенная теоретичес­кая часть, сохраняющая свою истинность. Или же критикуемое положе­ние не составляет существа концепции, а находится на ее периферии.

Проблема не так проста, как может показаться на первый взгляд. В течение более чем 70 лет коммунистический режим в СССР мог исполь­зовать понятие "творческий марксизм” (и "современный марксизм") в пропагандистских целях именно вследствие неопределенного, абстракт­ного и многозначного соотношения указанных понятий.

К примеру, в "Кратком курсе истории ВКП(б)” много и правильно писалось о необходимости творческого развития марксизма, борьбы с догматизмом: "Овладеть марксистско-ленинской теорией - значит обо­гащать эту теорию... новыми положениями и выводами, уметь развивать ее и двигать вперед, не останавливаясь перед тем, чтобы, исходя из существа теории, заменить некоторые ее положения и выводы, ставшие уже устаревшими, новыми положениями и выводами, соответствующими но­вой исторической обстановке.Марксистско-ленинская теория есть не догма, а руководство к действию"¹³.

Приведенная цитата, в той части, которая касается "некоторых положений", справедлива. Но бросается в глаза, что, согласно "Кратко­му курсу...", только они - некоторые положения и выводы - и могут устаревать и заменяться новыми. Основное же содержание марксизма, его сердцевина остаются неизменными, неприкосновенными вопреки го­лословному призыву о необходимости развивать и двигать вперед марк­сизм. А это и означает, что марксизм догматизируется.

Вернемся к основной канве изложения. В нашу задачу не входит специальное рассмотрение вопроса о взаимоотношении указанных поня­тий. Но все же думается, что мы не очень погрешим против истины, ут­верждая, что подлинное положение дел по данной проблеме весьма да­леко от того вульгаризованного и догматизированного представления о содержании классического марксизма, которое господствовало в совет­ском обществознании на протяжении долгих лет.

Именно поэтому объективный подход предполагает, что критике марксизма должно предшествовать выяснение вопроса о его содержании, структуре и сущности. Как бы мы не оценивали современный марксизм, на вышеперечисленные вопросы долины быть даны беспристрастные отве­ты. В этом пункте исследователь может споткнуться (и чаще всего и спотыкался в публицистике стран СНГ) о первый камень преткновения - свое понимание тех проблем, которые анализировал К.Маркс.

Ведь критика какой-либо доктрины классика марксизма, например политической, осуществляется в лучшем случае с определенной теорети­ческой позиции (которая, в свою очередь, должна быть подвержена кри­тической проверке) или же исходя из стереотипов обыденного сознания. Критика марксизма всегда будет ограничена горизонтом критикующего, в том значении термина "горизонт", в котором его использует Х.-Г.Гадамер¹⁴.

Хорошо, когда критика ведется, причем последовательно, спози­ции известного политического течения, например либерализма и неоли­берализма. Однако чаще всего случается вариант, в частности в нашей публицистике, когда позиция критикующего представляет из себя эк­лектический конгломерат различных политических течений, и тогда вполне вероятна ситуация, при которой положения политической док­трины марксизма критикуются с точки зрения разных общественно-поли­тических течений. Критика такого рода не может считаться обоснован­ной.

Один из парадоксов марксологии стран СНГ состоит в нигилисти­ческом подходе, тотальном отрицании марксизма со стороны людей, опе­рирующих понятийно-категориальным аппаратом классического марксиз­ма, использующих методологию К.Маркса, его стиль мышления и не замечающих этого. К их числу B.C.Степин относит известных российских  критиков последнего времени - А.С.Ципко, Ю.Буртина¹⁵.

           3.Далее необходимо выяснить, о кризисе (крахе) какого марксиз­ма так много пишут и говорят сейчас - классического (К.Маркса и Ф.Энгельса) или одной из версий "творческого" марксизма, "неомарк­сизма” (Г.В.Плеханова,К.Каутского,Ю.О.Мартова,В.И.Ленина,Л.Троцкого,И.В.Сталина,Н.И.Бухарина, Р.Люксембург, Д.Лукача, К.Корша, Р.Гароди, И.Альтюссера, Э.Фишера, Ф.Марека, Г.Петровича, советского "марксизма-ленинизма" и т.д.)¹⁶.

Официальный советский "марксизм-ленинизм", как известно, отри­цал саму возможность существования различных равноправных версий творческого марксизма, множество интерпретаций его. Даже уже в пе­рестроечное время, в 1986 г., в коллективной монографии "Маркс. Философия. Современность" подобная постановка вопроса безусловно  отвергается¹⁷.

В отличие от "марксизма-ленинизма" западные ученые придержива­лись диаметрально-противоположного мнения. В XX в. возникали целые школы, направления интерпретаторов теоретической системы К.Маркса. Вовсе не случайно середину XX в. называли даже периодом интерпрета­ций К.Маркса. Именно поэтому Д.Гэлбрейт в своем сочинении "Язык эко­номики" писал: "С библейских времен нет другой великой личности, чье творчество подвергалось бы столь различным интерпретациям, как твор­чество Маркса... Он является единственным писателем с библейских времен, толкование трудов которого является не просто предметом на­учного исследования, а профессией"¹⁸.

В последние несколько лет все большее количество обществоведов стран СНГ стали обосновывать право на существование различных вер­сий марксизма. Так, к примеру, Ю.Н.Солонин утверждает, что имеющие­ся "версии марксизма различны по своему тематическому кругу, мето­дологическим ориентациям, степени обобщения и философских притяза­ний. Вопрос о предпочтительной адекватности какой-то одной или нес­кольких избранных версий "истинному" марксизму, - полагает он,- ед­ва ли имеет реальный смысл. Весьма допустимо, что с учетом различ­ных условий и обстоятельств социальным смыслом могут обладать ряд альтернативных или сопряженных интерпретаций"¹⁹.

Размышления К.Э.Разлогова близки к лейтмотиву суждений петер­бургского философа: "Марксизм вовсе не один и не един. Отечественная линия, условно говоря, марксизм-ленинизм, - лишь один из многих воз­можных и реализованных вариантов подхода по пути, предначертанному (предначертанному ли?) Марксом. Поэтому главное в судьбах марксиз­ма - выяснить, на какую почву он ложится и как он с этой почвой соотносится... Ясно, что идея коммунизма, по Марксу, возникла на базе вполне определенной историко-культурной и философской традиции (условно назовем ее западно-европейским рационализмом), а в России она попала в принципиально иную социокультурную среду, которая ее и трансформировала, порой до неузнаваемости"²⁰ .

В.С.Степин проводит аналогию между многообразием версий марк­сизма и многообразием течений и версий христианства, отмечая при этом, что любая аналогия правомерна только в определенном измерении (в данном случае - как соотношение ядра и интерпретаций течения, ока­завшего влияние на судьбы человечества)²¹ .

В.П.Макаренко насчитал 25-30 мыслителей, которые оставили соб­ственную интерпретацию марксизма до настоящего времени²².

Перечень имен и схожих высказываний можно было бы продолжить. Материалы дискуссий "круглых столов" печатались в журналах, моногра­фиях, к ним мы и отсылаем читателя²³.

Проблема множественности версий марксизма, плюрализма интерпре­таций требует специального исследования. Причем необходимо начать с выяснения исходного термина "интерпретация".

Далее следует определить, установить, что интерпретируется: классический марксизм как наука, как система истинных положений иликлассический марксизм как идеология, как система ценностей. Оценивая марксизм под углом зрения его исторической роли, современного сос­тояния и будущей судьбы, надо четко различать две названные ипоста­си, хотя они функционально и в значительной мере и содержательно, как правило, взаимосвязаны. С точки зрения истинности или ложности свое­го содержания марксизм как особая система общественных наук, претен­дующая на самостоятельное бытие, изначально не должен был в принци­пе существовать. Первый день творения марксизма как самостоятель­ной теоретической системы, содержащей в себе хоть крупицу научной истины в той или иной отрасли обществознания, должен был быть и его последним днем.

Марксизм имел и имеет право на существование как особая идео­логия пролетариата, выражающая и защищающая его интересы, как осо­бая утопия "научного социализма", как особая философская система диалектического и исторического материализма, но только не как по­зитивная общественная наука и не как методология общественной науки. Не должно было быть изначально особой, самостоятельной марксистской социологии, особой, отдельной марксистской политологии, особой, са­мостоятельной марксистской экономической науки и т.д., претендующих на исключительную истинность своих положений по сравнению с другими научными школами, течениями, направлениями обществознания.

Так же, как нет особой ньютоновской физики (о "ньютоновской фи­зике" можно говорить лишь в условном смысле), а есть совокупность от­крытий, законов Ньютона, его вклад в приращение знаний в физике, точно так же нет и не может быть в принципе особой марксистской со­циологии или особой марксистской политологии, а есть лишь вклад Маркса и Энгельса в эти науки.

Те немногие положения классиков марк­сизма, которые изначально были истинными, но перестали быть таковы­ми в последующем, способствовали приращению истин той или иной нау­ки, к примеру политической (в позитивном или негативном плане – не суть важно), были "сняты" в процессе ее развития, стали неотъемле­мым, хотя к пройденным моментом ее истории. Что же касается тех не­многих максим, которые сохранили истинность или эвристическую цен­ность вплоть до настоящего времени, то они должны соответственно "раствориться" в социологии, политологии, экономической науке и т.д„ а не претендовать на самостоятельное бытие. Таким образом,то , что было или осталось истинным в марксизме, является научным, а не ил­люзорным, ложным и не терпит крах, а ассимилировано или ассимили­руется соответствующей специальной наукой. Потерпела крах особая миссия классического марксизма быть наукой наук.

Поэтому как ни надеется П.К.Гречко, что не сбудется пессимистическое пророчество Л.Колаковского: "Марксистская концепция как самостоятельная школа мысли будет становиться с течением  времени все более неопределенной и в конечном счете исчезнет вовсе...то же, что является перманентным в творчестве Маркса, будет ассимилировано естественным процессом научного развития" ²⁴, - его мечте не суж­дено исполниться, а Л.Колаковский в процитированном фрагменте не "пессимистически пророчествует”, а высказывает мысль, безусловно очевидную для любого, не зашоренного догмами и мифами разума. Вместе с тем специально подчеркнем, что суждение Л.Колаковского правильно лишь по отношению к марксизму, выступающему в ипостаси науки.

Именно исходя из сказанного, марксизм как целостная система научных знаний, претендующий на обладание подлинной истиной, был изначально мертворожденным дитем. В то же время марксизм шел и имеет право на бытие в качестве отдельной школы, направления обществознания, специфических подходов, методов познания общественных феноменов наряду с другими в рамках той или иной науки и научной методологии и, конечно, в тех пределах, пока те или иные его поло­жения сохраняют свою истинность или эпистемологическую значимость.

Сам же вопрос о крахе марксизма (в отличие от состояния кризиса, что естественно для развития науки в период смены парадигм) не воз­никал бы вовсе если бы ортодоксальные марксисты и официальный "марксизм-ленинизм" (мы выносим в данном случае за скобки вопрос о фак­тах догматизации, вульгаризации - вплоть до фальсификации - марк­сизма ленинизмом/большевизмом и официальной советской идеологией), во-первых, не претендовали на особую историческую миссию в обществознании - монопольное владение научной истиной, во-вторых, не стре­мились идеи, истинные в одном определенном конкретно-историческом контексте, объективировать в другом пространственно-временном континууме. И понятно, что классики марксизма в полной мере (ибо час­тичная вина есть и у них) не несут ответственности за подобное об­ращение с их теоретическим наследием.

Совсем другую роль выполнял и выполняет марксизм в качестве системы ценностей, идеологии рабочего класса, социалистической и коммунистической утопии, системы философии, и поэтому ему уготовле­на иная судьба в обозримом будущем. В отличие от первой ипостаси в этом случае, конечно, ни о каком крахе марксизма в принципе не при­ходится говорить, а лишь о его глубоком кризисе. Последнее обстоя­тельство обусловлено тем, что формирующийся марксизм объективно от­разил квинтэссенцию значительных сегментов общественного сознания и психологии эпохи индустриализации и модернизации, выразил интересы и идеалы низших по социальному положению групп людей этой эпохи, прежде всего пролетариата, и связан с реализацией вековой мечты обездоленного человечества, бедных слоев общества о справедливом обще­ственном устройстве именно в условиях раннекапиталистического и раннеиндустриального общества и как раз пролетариатом.

А.Улам, анализируя причины всемирного значения многих идей Маркса и Энгельса, совершенно правильно увидел их в том, что эти идеи соответствовали двум величайшим тенденциям индустриального века: "преклонению перед наукой и механизацией, безграничной вере в их способность преобразовать человечество и, напротив, - протесту про­тив бездушия и разрушительного характера века машин. Каждое общест­во, - отмечал американский советолог, - приступающее к индустриали­зации и модернизации, имеет свой "марксистский" период, когда неко­торые идеи Маркса соответствуют проблемам этого общества и прелом­ляются в повседневных чувствах народных масс, даже если имя Маркса и его учение им неизвестны. Отсюда притягательная сила марксизма и квазимарксистский характер социального протеста во многих регио­нах"²⁵. И далее Улам правомерно подчеркивает, что источник истори­ческого влияния марксизма можно выявить лишь в том случае, если мы осознаем, насколько часто в разных районах мира вновь складывалась и продолжает складываться вплоть до наших дней социальная и интел­лектуальная обстановка, сходная с той, которая существовала при Марксе.

Конечно, в постиндустриальных странах в условиях современной технологической революции и вытекающего из этого принципиального из­менения позиции и функции работника производства в производственном процессе и как следствие изменения места и роли его в социальной и политической сферах, образовании, культуре «"марксистский" пери­од» давно канул в Лету. И хотя марксистская традиция неразрывно связана с судьбою социалистической идеи и низшие слои общества, сос­тавляющие уже меньшинство, а не большинство и потерявшие надежду кардинально изменить свой социальный статус, стихийно продолжают тя­нуться к социализму, но новая общественная реальность в этих стра­нах создает потребность в новом видении социализма, исходящем не из структурной модели, а из системы гуманистических и коллективистских ценностей. Принципиальное отличие двух парадигм состоит в том, что ценностный подход к социализму ориентирует не на разрушение сущест­вующих общественных структур, чтобы после этого согласно умозритель­ному проекту строить социализм чуть ли не с чистого листа. Ценност­ный подход, по справедливому замечанию Ю.А.Красина, "ориентирует на исследование реальных тенденций и возможностей реализации ценнос­тей социализма в конкретный исторический период в конкретном обще­стве, на поиск сил, способных двигаться в этом направлении...От мак­сималистских утопий необходимо перейти к реальным социалистическим программам, приземленным на конкретную национально-историческую почву и потому выполнимым и эффективным"²⁶.

Конечно, в марксистском "научном социализме" содержались опре­деленные элементы научного (в пределах пространственно-временного континуума середины XIX в.) исследования. Но они, как и вообще рад других теоретических выводов классиков марксизма, сделанных на основе аналогичных полноценных научных исследований (к примеру эко­номических), выступая в несвойственной им роли идеологии (в этом случае выводы по форме становились категорическими, претендовали на непогрешимость, на то, чтобы выступать как истина в последней инстан­ции), быстро теряли свою научность.

Возвращаясь к современной оценке марксизма в его первой ипос­таси, надо четко, в свою очередь, различать два тесно связанных меж­ду собой аспекта (понятно, что эти два ракурса относятся и к марк­сизму во второй ипостаси): вульгаризированная и фальсифицированная версия марксизма, идущая от В.И.Ленина (мы в данном случае не диф­ференцируем сознательную вульгаризацию и фальсификацию марксизма и естественную его модификацию в результате адаптации к условиям Рос­сии) и достигшая пика своего развития при И.В.Сталине, и аутентич­ная версия классического марксизма. И как ни важна задача очищении классического марксизма от вульгаризации, примитивизации и фальсификации, тем не менее первоочередной (конечно, после процесса очищения) является оценка именно классического научно-теоретического марксизма, выяв­ление его исторических границ, предела познавательной возможности.

И вот тут нас и поджидает еще одна трудность: а что такое, соб­ственно говоря, представляет собой классический марксизм независимо от его ипостаси? Ответ на данный вопрос тем более важен, что если мы отрицаем самостоятельное существование марксизма как науки и признаем самостоятельное бытие отдельных его положений лишь в рам­ках тех или иных наук, то и понятие "творческого развития" марксиз­ма как такового теряет смысл (можно говорить о .марксистской тради­ции), а остается лишь понятие интерпретации, предполагающее по срав­нению с творческим развитием весьма свободное и вольное обращение с текстами классиков марксизма. Л.Альтюссер, как известно, предполага­ет особое "симптомное" чтение работ Маркса, вскрывающее под скорлу­пой экзотерического изложения истинные, часто не осознанные даже их автором предпосылки и осознания. Повествовательно-описательные струк­туры текстов, по мнению французского ученого, при таком чтении ока­зываются симптомами каких-то иных содержательных слоев и смыслов. Симптомное чтение служит ключом к расшифровке различных авторских недомолвок, умолчаний, оговорок²⁷.

Безусловно, классический марксизм - это, во-первых, прямой смысл высказываний (в семантическом контексте) Маркса и Энгельса, проин­терпретированный ими самими, во-вторых, это прямой смысл высказыва­ний классиков, но ими самими не истолкованный. Оба момента состав­ляют первый "пласт" классического марксизма. За пределами первого "пласта" как раз и находится второй "пласт" смыслов, содержащихся пока еще в латентной форме в полном корпусе текстов классиков. Они (эти смыслы) и подлежат выявлению путем симптомного чтения, зачастую уже в ином конкретном культурно-историческом контексте.

Но очевидно, что трудности ожидают исследователя не только при симптомном чтении. И при истолковании прямого смысла высказываний в обоих отмеченных вариантах возникают сложности, особенно, естествен­но, во втором варианте. В последнем случае трудности интерпретации возникают в ситуации, когда высказывания, смысловая единица текста, весь текст, вследствие абстрактности формулировок принципиально до­пускают разное толкование. Кроме того, дифференциация в интерпре­тации является следствием как различий между субъектами интерпрета­ции, так и разных конкретно-исторических условий, в которых приме­няются эти высказывания. Однако и первый вариант тоже вызывает по­добные сложности интерпретации, так как даже прямой смысл высказы­ваний, истолкованный самими Марксом и Энгельсом, может пониматься неоднозначно опять-таки вследствие различий исторических, теорети­ческих, психологических и иных горизонтов субъектов интерпретации, и,следовательно, даже в этом случае проблема "прямого смысла" тре­бует своего решения.

Предположим, что смысловое поле аутентичного (того пространст­ва подлинных смыслов, которое хотели высказать и высказали сам Маркс и Энгельс) классического марксизма уже определено, т.е. установлен весь круг вопросов, поднимаемых классиками, и полный перечень их пря­мых ответов на эти вопросы. И вот тогда возникает парадоксальная си­туация: в ином культурно-историческом контексте и в иной "голове" интерпретатора прямые высказывания К.Маркса и Ф.Энгельса приобрета­ют другое и даже принципиально другое, чем то, что они хотели выс­казать и высказали, значение.

В связи с этим возникает вопрос: правомерно ли в таком случае новые, иные (не Марксовы и не Энгель­совы) смыслы классических (Маркса и Энгельса) текстов считать "клас­сически марксистскими" или все же у них иной "отец"? Ведь одно дело недоговоренности, оговорки классиков, которые позволяют реконструи­ровать в процессе симптомного чтения недостающие логические звенья в их концепциях, другие, неизвестные смыслы, но сопряженные с изве­стными Марксовыми (Энгельсовыми) смыслами, и совсем иное дело - прин­ципиально другой смысл, который не хотели высказать, не высказывали и в принципе не могли высказать К.Маркс и Ф.Энгельс (ибо они обобща­ли принципиально иной конкретный социокультурный контекст).

На поставленный нами вопрос об авторстве новых смыслов (т.е. новой интерпретации) текстов классиков однозначного ответа в принципе быть не может. С одной стороны, новые смыслы классических текс­тов, конечно, не являются ни классически марксистскими, ни вообще Марксовыми (Энгельсовыми), и поэтому К.Маркс и Ф.Энгельс не несут прямой ответственности за новое "звучание" своих текстов.

Но с другой стороны, ведь именно их тексты, их идеи (а не тексты, идеи других мыслителей) послужили т

Точно так же можно подразделить на несколько групп версии ис­токов, корней, причин установления в России практики большевизма, большевистского "коммунизма", большевистского эксперимента и т.д. Обозначим суть нескольких версий.

Первая.Большевистский "коммунизм" всецело обязан своим суще­ствованием марксизму вне зависимости от "почвы", культурно-исторического контекста его реализации. Последний обусловил лишь специфи­ку эксперимента, не никак не суть его.

Внутри данной группы можно выделить, в свою очередь, две версии.

1.1.      Согласно первой (официальная историография большевизма,В.С.Варшавский), установление большевистского коммунизма произошло в соответствии с "творческим” марксизмом: Россия оказалась наибо­лее "слабым звеном" в цепи империализма, страной, в которой капита­листические противоречия, усиливаемые феодальными пережитками и на­циональным гнетом и до предела обостренные Первой мировой войной, не могли быть разрешены без революции. Большевики, правильнее других оценив ситуацию, соорганизовали стихийное возмущение масс и повели их на революционный захват власти и социалистические преобразования. (Понятно, что В.С.Варшавский в отличие от официальной историографии подчеркивал субъективную роль большевиков и классического марксизма, но не объективную сторону революционного процесса ).

1.2.      Согласно второй версии (историография лидеров II Интернацио­нала, меньшевизм), осуществление большевистского "коммунизма", яви­лось результатом (вопреки социальной философии марксизма) насиль­ственной и преждевременной реализации экономических и политических идей марксизма (мы при этом отвлекаемся от всех других компонентов этой точки зрения).

Вторая.Марксизм нашел в России для своей реализации благопри­ятную русскую "почву". Большевистский "эксперимент" - результат вза­имодействия марксизма со спецификой русского культурно-историческо­го контекста, особенности условий исторического развития России как страны, далеко отставшей в своем развитии - экономическом, со­циально-политическом и культурном - от Западной Европы.Русская "поч­ва" оказала определяющее воздействие на результаты "эксперимента".

Третья.Установление большевистского режима есть результат объ­ективации идей, традиций революционного народничества, попавших на благоприятную почву русской автократической традиции (многие из сов­ременных западных исследователей).

Четвертая.Большевистский коммунизм возник не благодаря,а воп­реки марксизму, когда в России была реализована чуждая классическо­му марксизму идея государственно-монополистического социализма, чему также способствовала русская автократическая традиция (В.Криворотов).

Существуют и другие версии, причем самые удивительные⁶³.

Взаимопереплетен с указанной проблемой и вопрос о "корнях" Ок­тября. Решался и решается он в западной советологии неоднозначно.

Сам же большевистский переворот описывается в главном двумя альтернатив­ными концепциями. Суть первой сводится к тому, что большевистский режим родился в итоге заговорщического государственного переворота, совершенного дисциплинированной, монолитной и централизованной боль­шевистской партией, сумевшей так манипулировать неискушенным обще­ственным мнением, что ей удалось "контрабандой" захватить власть, без согласия несознательных масс. Этот захват власти меньшинством стал возможным только вследствие серьезных поражений в Первой миро­вой войне, подорвавшей ветхие политические к общественные устои им­ператорской России."Следовательно, переворот этот был не логичес­ким развитием исторического процесса в России, как характеризовали его советские марксисты, а насильственным прерыванием многообещавшего движения этой страны в сторону конституционной демократии"⁶⁴. Исходя из этого, сталинизм - естественный результат эволюции лени­низма или в крайнем случае его ухудшенный вариант, но не более того. Подобная точка зрения, к примеру, господствовала в американской ис­ториографии в течение десятилетий, начиная с конца 40-х гг., с мо­мента появления в США первых серьезных трудов по советской истории.

Первоначально сторонники этой версии, анализируя большевистский "коммунизм", как правило, опирались на инструментарий "тоталитарной модели". Однако с конца 50-х гг. многие исследователи вместо нее для объяснения феномена Октября стали использовать "теорию модернизации”, согласно которой "советский режим при всей его социалистической ри­торике и мрачном сталинистском фасаде представлял собой основу для "развития" - индустриализации, урбанизации и массового образования,- подобно "авторитарным" режимам в других отсталых странах"⁶⁵.

На рубеже 70-80-х гг. ряд западных, в основном англоязычных, со­ветологов (Д.Кёнкер, Д.Мандела, Р.Суни, С.Смит, У.Розенберг,  А.Рабинович и др.) отошли от традиционного освещения Октябрьского перево­рота, образовав своеобразное ревизионистское направление в его ис­ториографии,- сформулировавшее вторую альтернативную концепцию. Суть ее заключается в том, что советская система возникла в результате подлинной народной революции, а не заговора, большевики пришли к власти не потому, что они были превосходными манипуляторами, а пото­му, что их политика, сформулированная Лениным в апреле и определен­ная событиями последующих месяцев, "поставила их во главе подлинно народного движения", а сама партия отличалась внутренней демократией и значительной гибкостью в своих отношениях с массами, имела де­централизованную структуру и сравнительно толерантные метода руко­водства, носила в сущности открытый и массовый характер⁶⁶.

Характерны уже сами названия докладов и выступлений, сделанных в 1984 г. в США на семинаре в Гринелл-Колледже: С.А.Смит - "Петро­град в 1917 г.: взгляд снизу", Д.Кёнкер - "Москва в 1917 г.: взгляд снизу". Материалы семинара были опубликованы в 1987 г. в книге "Ра­бочая революция в России. 1917. Взгляд снизу".

Согласно мнению представителей этого направления, ленинизм на практике не был тоталитарен, сталинизм отделялся от ленинизма и Ок­тября и не вписывался в подлинные каноны истории большевизма.

Вместе с тем наряду со второй концепцией некоторыми исследова­телями на Западе продолжала разрабатываться и первая. Так, Р.Пайпс в своем 900-страничном труде "Русская революция" сконструировал весь­ма оригинальную национальную модель тоталитаризма, согласно которое "ключ к советизму скорее находится в русской национальной традиции и в практически неизменной российской политической культуре, суть которой - деспотизм верхов и рабская покорность низов, традиции, по которой страна и ее жители являются собственностью правителя, а пра­ва власти смешиваются с правами собственности"⁶⁷.

Критический анализ обеих главных концепций, и в частности детальный разбор книги Р.Пайпса, осуществил американский ученый М.Малиа в своей глубокой и весьма содержательной статье "В поисках истинного Октября", к которой мы и отсылаем читателя.

 Здесь же отметим, что мы целиком солидарны с М.Малиа в том, что Р.Пайпс, во- первых, явно недооценивает роль большевистской политической доктри­ны в формировании большевистского режима, во-вторых, переоценивает русскую традицию, а в-третьих, фактически отрицает объективную обу­словленность и подлинность общественной революции, происшедшей в России в 1917 г., которую большевикам удалось эксплуатировать в це­лях захвата власти, но сами они никак не могли ее развязать или да­же с легкостью направить в нужном им направлении⁶⁸.

В последнее время в отечественной (отчасти и в западной) ис­ториографии Октябрьской революции актуальны две проблемы.

Во-первых, это вопрос об альтернативных вариантах развития, которые позволили бы избежать Октябрьской революции. Здесь указывают на ряд упущенных возможностей, отмечая при этом: а) аграрную реформу П.А.Столыпина (помешало убийство реформатора, а главное -  Первая мировая война);б)февральскую революцию 1917 г. (помешал экстремизм большевиков); в)ятеж генерала Корнилова (помешала недальновидность Временного правительства).

Во-вторых, это проблема выбора для страны социалис­тического пути развития и его исторической оправданности или, нао­борот, ошибочности⁶⁹. По этому вопросу обозначены две позиции. Одна из них указывает на правомерность социалистического выбора, открывше­го путь к общественному прогрессу, который впоследствии был деформи­рован, а социалистическая идея искажена. Другая обосновывает оши­бочность социалистического выбора в силу нежизнеспособности самой идеи социализма, что-де подтверждено и тем кризисом, к которому при­вел этот путь к 80-м гг.⁷⁰

Здесь необходим дополнительный экскурс.

Российские историки Г.А.Бордюгов и В.А.Козлов в монографии "Ис­тория и конъюнктура" справедливо, по нашему мнению, отмечают, что об­ществоведы СССР, а теперь стран СНГ, получившие, наконец, во второй половине 80-х гг. возможность "имплантировать богатый мировой со­циологический и историографический опыт в наши исторические описа­ния", к сожалению, из-за общей слабой методологической "оснащеннос­ти" советского обществознания (тандем историков выражается резче: "методологическое невежество". - Э.В.-П.) чаще всего вместо содер­жательного синтеза западных и отечественных идей стали прибегать и прибегают до сих пор к практике "прямых и порой весьма вульгарных заимствований", чего, по их мнению, не следует делать, так как ни один из существующих в западной науке подходов к истории российской революции не дает вполне удовлетворительных результатов⁷¹.

Вследствие этого, а также того плачевного состояния, в которое была ввергнута советская историография XX в., они и приходят, в ко­нечном счете к выводу, что мировая историография в целом и отечест­венная в частности нуждаются в методологической революции.

Подобную точку зрения, правда не в такой масштабной постановке вопроса, разделяют многие отечественные историки. Так, академик РАН И.Д.Ковальченко в статье "Некоторые вопросы методологии истории" пишет, что для успешного развития исторической науки стран СНГ ”преж­де всего необходимы новые теоретико-методологические подходы и ре­шения". По его мнению, перед историками стоят три группы задач: во- первых, "...рассмотреть отечественную историю в общецивилизованном контексте"; во-вторых, необходим показ наряду с объективным и мас­совым "роли в историческом развитии субъективного и индивидуально­го во всем их многообразии"; в-третьих, анализ реально совершавшего­ся в историческом развитии должен "сочетаться с раскрытием альтерна­тивных возможностей этого развития, с объяснениями того, почему реа­лизовались те или иные варианты"⁷².

Обоснованию этой же идеи, но рассмотренной в более широком ме­тодологическом и гносеологическом ракурсе, посвящена статья А.Я.Гу­ревича "О кризисе современной исторической науки"⁷³. Кризис истори­ческого знания - кризис роста, - по мнению А.Я.Гуревича, выражается в существенной ломке привычных стереотипов и устоявшихся схем, в назревании глубокой трансформации исследовательских методов и науч­ных подходов. "В центре кризиса стоит сам историк: ему предстоит менять свои методологические и гносеологические принципы и ориента­ции"⁷⁴. В своей статье крупнейший отечественный медиевист поясняет, о смене каких принципов идет речь.

А.Я.Гурвич разделяет приводимое им мнение американского учено­го Л.Стоуна, согласно которому обновление исторического знания сос­тоит в перемещении центральной темы исследований с "окружающих че­ловека обстоятельств на человека в исторически конкретных обстоятель­ствах", в переходе от объяснительных моделей исторических изменений, характеризовавшихся монокаузальностью, к моделям многофакторным, от квантификации, направленной на исследование групп, массовых явлений, к индивидуализации. Теперь историки задают вопросы, "почему разви­тие пошло так, а не иначе, и каковы его последствия", а не как преж­де: "что" и "как"⁷⁵.

Вместе с тем, обобщая достижения западной методологии в исто­риографии (и собственной, благодаря которой он осуществил всемирно известные исследования по медиевистике⁷⁶), А.Я.Гуревич подчеркивает, что “привычные схемы объяснения, предлагавшиеся марксистско-позити­вистской историографией, не способны включить в себя элементы исто­рического синтеза, который мог бы объединить идеальное и материаль­ное в их взаимном переплетении”⁷⁷.

Лишь после того, как в области гносеологии отказались от геге­левско-марксистского панлогизма и были  обоснованы принципиальные раз­личия между методами наук о культуре и методами наук о природе и огромная эвристическая роль "идеальных типов", "могли быть по дос­тоинству осознаны", отмечает А.Я.Гуревич, все новые моменты, пред­лагаемые в методологии исторического познания: роль проблемы в ис­торическом исследовании, социально-культурный контекст, новое пони­мание исторического источника и исторического факта, функциональные связи в объяснении, реконструкция картины мира, установление "диа­лога" с людьми изучаемой эпохи⁷⁸.

Далее всего продвинулось по пути переориентации исследователь­ских принципов французское историографическое направление, известное под именем "Новая историческая наука", или школа "Анналов". Именно эта школа для решения сложной задачи - охватить различные стороны целостно-противоречивой системы, каковой является общество, от эко­номической до интеллектуальной, - выдвинула идеал "тотальной" или "глобальной" истории. Суть этого идеала - своего рода сверхзадача - состоит в преодолении размежевания исторических дисциплин, при ко­тором экономическая история оторвана от истории политической и от истории культуры или религии, и разработке синтетического подхода к пониманию и изображению общества и его развития.

На современном этапе "Новая историческая наука" мыслит себя как антропологически ориентированная история, в центре внимания которой стоит человек во всех своих жизненных проявлениях - от производст­венной деятельности до семейных отношений и от техники до религиоз­ной и интеллектуальной жизни. "Историческая антропология, или, может быть, лучше сказать, историческая культурантропология, - пишет уче­ный, - и пытается осуществить полидисциплинарный синтез". Поэтому реализация его задач требует обществоведа нового типа - с широким кругозором, всесторонне образованного профессионала, обладающего од­новременно солидной теоретической подготовкой и склонностью к  воп­росам методологии и эпистемологии⁷⁹.

Понятно, что такой полидисциплинарный подход, многофакторный анализ необходим исследователям российской революции. Тем более важно в этом плане наше исследование, так как в определенном смысле "невозможно рассматривать политические институты в отрыве от полити­ческой мысли"⁷⁸, и наоборот.

Вернемся к первому сюжету нашего экскурса.

Г.А.Бордюгов и В.А.Козлов, изложив вначале содержание трех мо­делей интерпретации российской революции (либеральной, консерватив­ной, марксистской), обобщенных и представленных американским ученым М.Малия в курсе лекций "К пониманию русской революции", и охаракте­ризовав их как слишком условные и дидактические, предлагают, в свою очередь, другие три синтетические концепции, названные ими алгорит­мами (понятие, заимствованное из точных наук с долей условности и означающее, согласно тaндему историков, "снятое знание той или иной концепции о взаимосвязи исторических фактов как во времени, так и в пространстве"⁸¹).      

К "большим алгоритмам" советской истории тандем "Бордюгов-Козлов" относит три: а) "догоняющего развития”, или индустриальной мо­дернизации; б) "большой революции"; в) "доктринальный"⁸². За каждым из этих алгоритмов, по их мнению, стоит концепция или концепции, бо­лее или менее разработанные в западной и стран СНГ социологии и ис­тории философии.

По ходу изложения заметим, что выделение трех приведенных "больших алгоритмов" осуществлено произвольно, эклектично, неполно, под каким бы углом зрения его (выделение) ни рассматривать: то ли по отношению к структуре общества как сложной системы взаимодейст­вующих элементов, то есть с позиции многофакторности и системного подхода, то ли, что немаловажно, с точки зрения соблюдения правил деления объема понятия, согласно которым составляется та или иная классификация, систематизация и т.п. В частности, можно указать, что в нарушение этих правил выделение алгоритмов произведено по раз­ным основаниям, алгоритмы - уже только по формальным соображениям - не исключают друг друга и т.д.⁸³

Могут возразить, что в своей генерализации тандем историков лишь обобщал уже разработанные концепции, следовал за "данными" тео­ретическими источниками. Думается, что подобное понимание ошибочно. Рассматриваемый случай аналогичен известной ситуации характера ра­боты историка с историческим источником. Не наличное поле теоретиче­ских источников диктует историку, исследователю выделение тех или иных "больших алгоритмов", версий, а, наоборот, историк, политолог, активно работая с текстами, соответственно своему пониманию, методо­логии, менталитету выделяет те или иные главные концепции, отделяя их от второстепенных. Другими словами, имеющийся тезаурус концепций, алгоритмов сам по себе ничего не "дает" исследователю, эти "данные" (концепции, версии) суть плод активной и целенаправленной работы ис­торика, политолога и т.д.⁸⁴

Данное замечание относится и к нашей, приведенной выше система­тизации версий истоков, корней российской революции. Все же поясним, не в оправдание себе, а для объяснения, что неполнота и несистематичность нашей систематизации проистекают как из ограниченности тео­ретических источников, которые мы анализировали, так и, и это решающий аргумент, вследствие того, что мы и не ставили себе цель от делить главные версии от побочных или же вообще провести обобщение и генерализацию всех имеющихся версий. Этого, кстати, нельзя ска­зать о Г.А.Бордюгове и В.А.Козлове, ибо они из всех имеющихся концепций выделяют три "больших алгоритма".

Рассмотрим несколько детальнее эти "большие алгоритмы”,правда, в другом, чем выше, порядке.

1. "Доктринальный" алгоритм, являющийся сегодня "первым по по­пулярности", нами обозначен под пунктами I.Iи 1.2.

Эвристическую силу и объяснительный потенциал этого алгоритма мы оценим лишь в заключительной части нашей работы. Здесь же огра­ничимся критическим осмыслением нескольких высказываний тандема ис­ториков в связи с ним.

Вполне очевидно, что политический выбор в альтернативных си­туациях во многом определяется политической доктриной. Поэтому ни­кто оспаривать это высказывание и не будет.

Но с чем никак нельзя согласиться как с аргументом, ставящим под сомнение "доктринальный" алгоритм, так это с утверждением тан­дема Бордюгов-Козлов, что марксистская доктрина с удивительной лег­костью "освещала практически любые решения" партийного руководства⁸⁵. Думается, что Г.А.Бордюгов и В.А.Козлов отдают себе отчет в лукав­стве, ибо надо же выяснить, в каких случаях именно марксистская докт­рина, а в каких не она, а партийная пропаганда или лицемерие партий­ного руководства, использующего марксистскую фразеологию, освещали те или иные зигзаги практики большевизма.

Кроме того, по крайней мере должен быть выяснен ряд отличающихся друг от друга вопросов:

1)         Какой в восприятии и в понимании лидеров большевизма была марксистская политическая  доктрина, и насколько их "прочтение" ее было адекватно классическо-марксистскому?

2)         Какими элементами марксистской политической доктрины в действительности руководствовались вожди большевизма на том или ином этапе своей деятельности?

3)         Какой вообще политической доктрине следовали вожди больше­визма в тот, или иной период времени?

4)          И, наконец, какие мотивы обусловливали принятие лидерами большевизма того или иного решения?

Вместе с тем имеется и другой ряд вопросов, требующих своего решения и предостерегающих от вульгарной критики "доктринального" алгоритма.

Следует отделять субъективную логику и мотивы субъектов принятиярешения или субъектов политики в целом от объективной логики исторического процесса, от объективного результата действия многих факторов общественного процесса, среди которых политическая идея является хотя и важной, но лишь одной из многих.

Даже результат принятия решения субъектом принятия решения за­висит не только от идеи, которой он руководствуется, но и от его внутренней культуры, менталитета, воли, эмоций, интересов, подсозна­тельных моментов, интуиции, влияния окружения в процессе принятия решения, гелиогеомагнитных факторов и многих других - словом, от сложного и развивающегося взаимодействия внутренних и внешних усло­вий.

С другой стороны, само следование марксистской политической доктрины еще не означает, что представление о целях и средствах, за­ключенное в ней, действительно удастся объективировать в политичес­кой практике и практический результат, в свою очередь, адекватен имеющимся в сознании субъектов принятия решения целям.

В цепи субъектно-объектных отношений следует различать отдель­ные звенья: идея (идеи) текста К.Маркса - восприятие марксистского текста тем или иным субъектом и следование в процессе принятия ре­шения соответственно восприятию "реципиента" то ли идее, заключен­ной в тексте, то, ли другой идее, не заключенной в тексте, но вос­принимаемой или пропагандируемой как идея текста - процесс объекти­вации идеи ( в том случае, когда материализуется именно данная идея, а не другая, искаженная, деформированная в процессе принятия реше­ния) - объективный результат, являющийся следствием воздействия мно­жества факторов, среди которых есть и политическая идея, опосредо­ванная через (повторяем): а) процесс принятия решения; б) процесс понимания и адекватного действия согласно решению субъектами дея­тельности; в) практическую деятельность.

Конечно, никто не будет возражать против того, чтобы освободить, как того желают Г.А.Бордюгов и В.А.Козлов, "доктринальный" алгоритм от вопиющей предвзятости или чтобы исследовать "феномен "доктриналь­ной избирательности”, которая отличала партийное руководство в поворотные моменты политической истории”⁸⁶ . Но лейтмотив наших раз­мышлений в данной череде вопросов в другом: одно и то же обществен­ное явление, к примеру массовый террор, может быть результатом воз­действия разных комплексов факторов, в том числе такого, как следо­вание субъектами принятия решений, политики и массовых действий разным идеям; с другой стороны, одна и та же идея, которой руко­водствуются те же субъекта, может привести к разным результатам вследствие различного ее восприятия и понимания, иного общественно­го и культурно-исторического контекста, другого набора переменных.

И второе в связи с этим. Надо отделить два разных (хотя и мо­гущих казаться в восприятии идентичными) момента: роль, влияние по­литической идеи на принятие того или иного решения от соответствия политической идеи осуществленным преобразованиям, событиям. Роль идеи  в принятии решения может быть определяющей, субъекты принятия реше­ния стремятся воплотить ее вжизнь, а практический результат, вполне вероятно, будет неадекватен идее. Но на основании несоответствия идеи практике снимать "ответственность" с идеи нельзя. В "доктри­нальном" аргументе этот момент и важен.

  2.Эвристическая ценность алгоритма "догоняющего развития",или индустриальной модернизации, по мнению Г.А.Бордюгова и В.А.Козлова, более значима, чем предыдущего алгоритма.

      В связи с этой оценкой хо­телось бы прежде всего заметить, не касаясь вопроса эвристической ценности алгоритмов, что указанные две концепции касаются различных сторон субъектно-объектных отношений и сфер общества, а потому впринципе они не исключают одна другую и могут дополнять друг друга в объяснении исторических событий.

Действительно, если, первая концепция касается субъек­тивнойстороны деятельности людей, проблемы воздействия идей на исторический процесс, историческую практику, то вторая охватыва­ет объективные потребности общественного развития, в частности эко­номического, касается могущих возникнуть объективных противоречий между потребностями экономического и технологического развития и субъективными (и объективными) препятствиями на этом пути.

В качестве примера приведем концепцию Т.Макдэниела, согласно которой модель индустриальной модернизации России основана на про­тиворечиях между капиталистическими экономическими учреждениями и самодержавием в политической сфере, сформировавших особые отношения между государством и капиталистической элитой, конфликты и несоот­ветствия как внутри государственной бюрократии, так и внутри капиталистического класса⁸⁷.

Среди советских исследователей схожую концепцию использовали для анализа исторического процесса в России И.К.Пантин, Е.Г.Плимак и В.Хорос в своей книге "Революционная традиция в России".Первые два автора в одной из своих недавних публикаций, основывающейся на этом же алгоритме, исследуя особенности формационного развития Рос­сии, пишут: "Вместе с тем "второй эшелон" развития капитализма, к которому принадлежала Россия, отнюдь не просто копировал "первый эшелон". Однонаправленныепо сравнению с Западом процессы проис­ходили в своеобразной, исторически специфическойформе, им был при­сущ особый, иной, чем в Западной Европе, тип развития. Рождав­шийся здесь капитализм уже не мог быть тождественен западному"⁸⁸. Пос­леднее и накладывало отпечаток на своеобразие, "особый путь" России.

Аналогичной позиции придерживается и Ю.С.Пивоваров. Главный ме­тодологический недостаток западных версий Октября, по его мнению, состоит в том, что "Россия изучается, как правило, с европоцентрист­ской точки зрения, которая свойственна не только сторонникам кон­цепций модернизации, но и почти всем зарубежным авторам. И естест­венно, что такой подход не позволяет увидеть своеобразия русской политической культуры, ее национальных традиций и политических черт. Все то, в чем политический опыт России не совпадает с аналогичным опытом Западной Европы, объявляется обычно "отсталостью","азиатчи­ной" и т.п. В конечном счете это оборачивается непониманием сущно­сти того, что происходило в пореформенной России”⁸⁹.

Одна из таких типичных важнейших специфик дореволюционной Рос­сии, отличающая ее от Западной Европы и, по сути дела, игнорируемая многими западными исследователями, состоит в расколе послепетровской России на две субкультуры: первая, укорененная в средневековой рус­ской культуре и "разлитая" в основном среди многомиллионной кресть­янской массы, и вторая, включающая европеизированные "верхи": арис­тократию, дворянство, чиновничество, часть интеллигенции - и характеризуемая такими чертами, как относительная неукоренность в нацио­нальных традициях, в значительной мере искусственный и насильствен­ный характер формирования, ориентация на европейские просвещение, образ и стандарты жизни.

Согласно Ю.С.Пивоварову (и в его утверждении, несомненно, зак­лючена значительная доля истины), все политические, социальные, экономические проблемы, реформы и контрреформы, подготовка к револю­ции и борьба с нею так или иначе связаны с противостоянием двух "складов" русской жизни, двух типов "цивилизации"⁹⁰.

И коли мы опять затронули проблему "особого пути" России, то, безусловно, должен быть упомянут и взгляд на характер этой "особости" евразийцев. Представители этого движения (П.Н.Савицкий, Н.С.Трубецкой, Г.В.Флоровский, П.П.Сувчинский и др.), заявившие о себе впервые в 1921 г. выходом в Софии сборника "Исход к Востоку. Предчувст­вия и свершения. Утверждение евразийцев", квалифицировали революци­онные события 1917 г. как расплату за перенос Петром Великим на рус­скую почву европейских начал, так и оставшихся непонятными и чуждыми народу. Крестьяне с готовностью приняли большевистский лозунг о непримиримой классовой борьбе не только потому, что хотели отобрать землю у помещиков; немалую роль здесь сыграло стремление освободить­ся от чуждого и непонятного народу культурного слоя⁹¹. По мнению одного из "отцов-основателей" евразийцев Н.С.Трубецкого, культура России "не есть ни культура европейская, ни одна из азиатских, ни сумма или механическое сочетание из элементов той и других...Ее на­до противопоставить культурам Европы и Азии как срединную, евразий­скую культуру"⁹².

3.Как и в предыдущем случае, не противоречит и вполне совмес­тим с вышеназванными двумя третий алгоритм "большой революции", ос­новывающийся на гипотезах цикличности и неизбежного отката револю­ции, законе термидора (неизбежности контрреволюции). Данную концеп­цию применительно к российской революции разделяли сменовеховцы,мно­гие из меньшевиков, оказавшихся в 20-х гг. в эмиграции, Л.Д.Троцкий в изгнании, многие западные "социологи революции".

До последнего времени исследователи, как правило,доводили ал­горитм "большой революции" в России до середины 30-х гг. Недавно Р.Даниелс в своей книге "Возможны ли в России реформы?" в связи с перестройкой, предположил, что революционный процесс в России "толь­ко сейчас приблизился к своей надолго отложенной финальной фазе" и страна возвращается к ценностям свободы и демократии 1917 г.⁹³.

Как видим, приведенные три "больших алгоритма" (и другие имею­щиеся и могущие возникнуть в будущем концепции) освещают различные срезы общественного процесса, пытаются объяснить каждый раз новое сочетание фактов из их великого множества в историческом событии, процессе, представляют грубые в первом приближении объяснительные схемы российской революции и большевистского переворота. Ни одна из них не дает полного, всестороннего и достаточного описания и объяснения такого исторического события,как Октябрь 1917 г. И тем более они далеки от идеала "глобальной" истории, выдвигаемой "новой исторической наукой".

В этой ситуации Г.А.Бордюгов и В.А.Козлов призывают не созда­вать новые алгоритмы, концепции, а вести поиск новых типов историче­ского описания, в которых "история постигается из нее самой, а не из того смысла, который она заимствует в настоящем". В качестве образца нового типа описания они предлагают две взаимосвязанные кон­цепции: "общественных состояний" (выделяются два типа - эпическое и прозаическое) и "критических точек"⁹⁴.

Тандем историков объясняет, что если не вводить в исследование понятие "критические точки" ("любая ситуация, при которой могут про­изойти более или менее существенные изменения в сложившейся систе­ме"), то тогда останется совершенно непонятным, почему в определен­ные исторические моменты на первый план выходит один алгоритм, нап­ример "догоняющего развития", в другие - убедительнее выглядят ал­горитмы "большой революции" или "доктринальный". И поэтому впереди не новая "суперконцепция" советской истории, а методологическая ре­волюция, которая позволит использовать положительные знания, накоп­ленные в рамках каждой из концепций.

Поддерживая в целом идею о необходимости методологической ре­волюции, всячески одобряя введение в инструментарий историка поня­тий "общественное состояние" и "критические точки" и высоко оценивая конкретные исторические описания на основе концепции "критичес­ких точек", в частности реконструкцию политической истории 20-х гг., сделанные Г.А.Бордюговим и В.А.Козловым, мы в то же время понимаем саму методологическую революцию иначе, чем они.

Как это ни парадоксально, несмотря на призыв "выйти на новый тип исторического описания", предлагаемый этими исследователями "но­вый тип" традиционен. Традиционен в том смысле, что из описания "но­вого типа" элиминирован человек, точнее говоря, не человек находит­ся в центре исторического описания; традиционен потому, что пред­лагаемое ими описание не зиждется на многофакторном, системном под­ходе; традиционен, наконец, также потому, что, наоборот, описание основывается на гегелевско-марксистской панлогистской эпистемологии. О последнем свидетельствует другой их призыв: "постигать истории из нее самой". Конечно, упомянутые авторы имеют в виду прежде всего отказ от политически конъюнктурной историографии, когда смысл прош­лого определяется настоящим. Но отдают ли они себе отчет, если толь­ко не иметь в виду этот вульгарный смысл, что принципиально невозмож­но постигать "историю из нее самой", так как влияние познающего су­бъекта не может быть вынесено за скобки. Кроме того, историческое познание принципиально отличается от естественно-научного. Другими словами, упомянутые авторы игнорируют в методологии все то, что свя­зано с кантианской традицией⁹⁵.

Мы так много внимания уделили книге Г.А.Бордюгова и В.А.Козло­ва потому, что в ней, одной из лучших по данной теме, нагляднее все­го сфокусированы и достижении современного обществознания СНГ, и его недостатки.

Завершив этот экскурс, сформулируем нес